Мама Закарьи Алиева: от ужаса тряслись руки, но сердце говорило, что он жив

Боец Вооружённых сил России Закарья Алиев три недели в одиночку отбивал попытки ВСУ вернуть занятый штурмовиками российской армии опорный пункт. В это время Закарья питался только найденным на позициях луком.

Через некоторое время после занятия российскими военными «опорника» ВСУ открыли по российским бойцам шквальный огонь, те перестали выходить на связь. Сослуживцы не надеялись, что кто-то из штурмовиков смог выжить. Но вскоре разведчики увидели с дрона, что, когда ВСУ попытались вернуть контроль над опорным пунктом, из окопов им ответили автоматным огнём.

Закарья Алиев выжил, выбрался из-под завалов и продолжил сражаться. Он удерживал позиции три недели, пока разведчики не вывели его на российские позиции с помощью беспилотника.

Позднее Алиев рассказал, что предлагал украинским войскам сдаться.

«Я им кричал: либо сдавайтесь, либо я нападаю. Они шмаляли», — вспоминает Закарья.

Разведчик также сообщил, что не рассчитывал на помощь, поскольку ВСУ окружили его позицию миномётами, танками и артиллерией и атаковали бы всех, кто попытался бы прийти на подмогу. Несмотря на окружение, Алиев сумел выйти через минное поле и остаться практически невредимым.

Главный редактор ИА Регнум Марина Ахмедова приехала на родину героя в Дагестан, чтобы поговорить с его матерью Халисат Алиевой и узнать, как она вырастила такого сына.

— Здравствуйте, Халисат. Спасибо, что пригласили. Хочу вас спросить: как вы узнали, что Закарья оказался на войне?

— Я поздно узнала, что он там находится. Его друг рассказал. Позвонил и сказал, что Закарья на войне. Я говорю: нет, он охранником работает. Закарья мне сказал, что поехал работать охранником, чтобы я не волновалась, он будет на связи. И был на связи, звонил. Мы часто виделись друг с другом по телефону (по видеосвязи. — Прим. ред.). А через два месяца он исчез из сети.

— И вы поняли, что он уже не охранник?

— Нет, тогда у меня даже в мыслях не было. Я позвонила своему брату Шамилю в Нижний Новгород, они с Закарьей часто находились вместе. Спросила: Шамиль, брат мой, где мой сын, почему его нет в сети? Он мне ответил: не волнуйся, ничего страшного, он работает охранником, там иногда нет времени, чтобы позвонить. Успокоил меня.

— А вы тогда что-то почувствовали?

— Нет, но волновалась, почему он не на связи. Думала, может, действительно нет времени. Волновалась.

— А до того, как Закарья устроился работать охранником, он с вами связывался каждый день?

—Да. Он очень добродушный, всегда звонил: мама, мама… Поэтому было странно: неужели нет времени позвонить? А в один день я услышала, что он на СВО.

— От кого?

— От его друга. Я ответила, что нет, Закарья работает в охране. А друг сына говорит: он на Украине.

— Когда вы узнали, что он на Украине, понимали, почему он мог туда пойти?

— Нет, не понимала. Не знала, по каким причинам.

— А из вашего села люди уже уходили воевать на СВО?

— Да.

— А почему вы не думали, что Закарья тоже может пойти?

— Не в этом вопрос. Любой ребёнок должен сообщить об этом маме. Поэтому это был для меня неожиданный удар. Он, видимо, старался, чтобы я не нервничала. Он мне раньше зарабатывал на лекарства, очень старался доставать дорогие лекарства. Наверное, чтобы я не переживала, не рассказал.

— Раньше вы болели, он покупал вам лекарства?

— Да, полтора года. Нужны были японские средства лечения, очень дорогие. Одна пачка стоит 37 тысяч рублей, а всего я тратила около 48 тысяч ежемесячно.

— Эти деньги вам зарабатывал Закарья?

— Не всё он зарабатывал. Он всегда работал, был разнорабочим. И плюс мои копейки, которые я зарабатывала дома.

— Вы продавали этот замечательный сыр, который сами делаете?

— Я сама инвалид, работала, но зарплата была очень маленькой. И да, сыр продавала.

— Извините за глупый вопрос, но не все же сыновья так заботятся о своих мамах. Как Закарья стал таким заботливым?

— У меня все дети такие. И у любых детей так должно быть. Детьми я очень довольна — и дочерью, и сыном. Они воспитаны очень жестко. По нашим правилам, сын никогда ни на отца, ни на меня хмуро не смотрел. Что бы мы ни делали, он всегда смотрел с улыбкой, любую просьбу выполнял. Он воспитанный.

— Как вы его так воспитали? Какими методами?

— Меня так саму воспитывали в семье — мои родители. Они живы, им по 90 лет.

— Дай Бог им здоровья.

— Спасибо. От них всё зависит, от родителей.

— Вы помните какой-то момент из детства Закарьи, когда он не слушался, а вы преподали ему урок?

— Мне могут не поверить, но не было такого, чтобы он не слушался. Не помню.

— Тогда, может быть, помните самый яркий момент из детства Закарьи? Когда он вас очень порадовал? Или, может быть, когда вы больше всего за него испугались?

— Был случай, когда я побила его несколько раз. У нас были деревянные доски, нужные для хозяйства. Он взял их, порубил, прибил гвоздями. И построил для себя деревянный домик. За это я его побила.

— За что же побили?

— Доски были нужны в хозяйстве.

— Так это же детское творчество!

— Это был уже не первый раз.

— То есть у него была тяга что-то делать?

— Да. И еще было: мы давали ему монетки, он долго копил и накупил много коробков спичек. Очень много. И построил из спичек очень красивый домик. Удивительно красивый! И он сохранился, стоял у нас дома. А два года назад кто-то залез в его комнату через окно — я была у беременной дочери — вытащили наши вещи. И этот домик тоже забрали.

— То есть вас обворовали и забрали спичечный домик?

— Его тоже, да.

— Закарья сильно расстроился?

— Он смеялся. Он неразговорчивый, из него слова не вытащишь. И в детстве таким был. Но придумывал себе что-то постоянно, добывал.

— Ему было интересно с самим собой?

— Да. Занимался творчеством.

— А если вернуться к деревянному домику: доски были нужны, чтобы построить забор, да? И не было денег купить еще?

— Проблема не деньгах.

— А в том, что взял без спроса? Это вас расстроило?

— Он просил: мама, пожалуйста, я хочу это сделать… Я не разрешала, но он всё равно сделал.

— И получил за это.

— Да (смеётся).

— А вы не жалеете, что его тогда наказали?

— Жалею. Даже если не было денег, нужно было отдать ребёнку то, что ему было нужно.

— Жизнь была тяжёлой?

— Да.

— А кем вы тогда работали?

— Домохозяйкой.

— А папа Закарьи кем работал?

— Он был рабочим, управлял стройкой много лет.

— А Закарья напоминает вам о том случае, как вы его наказали?

— Бывает, конечно.

— Мне кажется, вы всё равно тогда его чему-то научили. Что без спроса брать нельзя.

— Да, мои дети не берут без спроса, без разрешения. Но у Закарьи такой характер: если захочет что-то сделать, обязательно сделает, доведёт до конца.

— Тяга к творчеству бывает очень сильна, сильнее человека. Человек не может её преодолеть, даже готов понести наказание. И душа же у него не к плохому тянется — всего лишь хотел домик построить. А вы ещё о чём-то жалеете в воспитании Закарьи?

— Насчёт воспитания я всем очень довольна. Он уже в переходном возрасте сам сделал кирпичи из глины, высушил и построил большие, метр на метр, домики. Крышу сделал деревянную. Занимался тем, что ему было интересно. Я говорила: тебе не надоело, может, хватит?

— А что вы хотели, чтобы он делал?

— Нет-нет, я не была против. Думала только, чтобы он не испачкался. А потом кто-то поломал эти домики. Мне было очень обидно, не только ему. Закарья тогда психовал — не плакал, а нервничал очень сильно.

— То есть прямо не говорил, но по нему было видно, что сильно расстроен?

— Рукою махнул, но я же знаю своего ребёнка — он психовал. Спрашивал: кто это сделал, почему?

— И узнал, кто это сделал?

— Если даже он знает, никогда не скажет. Я даже говорила: скажи мне, кто это сделал, я пойду разберусь. А он отвечал: не надо, мама.

— А как вы думаете, он узнал, кто это был?

— Не знаю. Он не любит скандалов… Прекрасно знает, что я пойду и разберусь.

— А вам приходилось раньше защищать Закарью от кого-то?

— Нет, никогда. В нём не было наглости, он так воспитан. Ни одного момента не помню, чтобы он кому-то грубил.

— А когда вы узнали, что он находится на СВО, очень испугались?

— Любая мать, конечно, будет переживать. Тем более у меня один сын. Но я верила, что всё в руках Всевышнего. Полагалась на него. И старалась только радоваться.

— Закарья три недели находился на позициях. А вы представляете, как они выглядят? Туда дроны прилетали постоянно. Там очень страшно, человек не может там выдержать.

— Мать же знает своего ребёнка. Я всегда видела в своём сыне, что он отважный человек. Видела в нём, не знаю, какую-то уверенность.

— Но там очень страшно, невозможно сохранить уверенность. Это место, где никого другого нет. Только дроны прилетают и снаряды.

— Еще раз повторю: жизнь заканчивается только по воле Всевышнего.

— То есть вы перепоручили Закарью Всевышнему?

— Да. Ко мне четыре раза приходили соболезновать родственники…

— Четыре раза?

— Да, приходили, потому что думали, что Закарьи больше нет. И в пятый раз пришли уже уверенные… Плакали даже племянники, племянницы, братья, сёстры. Но всё равно я не поверила.

— А почему не верили? Что вам говорило, что не нужно верить? Что вы чувствовали?

— Всевышний давал мне знать, что не нужно терзать себя. Не было доказательств, командир не подтвердил (что Закарья погиб. — Прим. ред.). И все сидят в моём доме, плачут. В этот момент по видеосвязи звонит мой брат Шамиль Мусаев из Нижнего Новгорода, он искал, выяснял, что с Закарьей. И говорит: сестра, к сожалению, это правда, твоего сына нет. Он старается сдерживаться, но слышно, что он плачет. Моего сына все любили. А я на него смотрю и улыбаюсь: Шамиль, брат мой, еще нет доказательств, почему ты уверен? Командир еще не подтвердил. А я пока не увижу тело — не поверю. А потом мне включили голосовое сообщение солдата из госпиталя, который сказал, что есть всего 1%, что Закарья жив. У меня руки тряслись, но сердце всё равно отказывалось верить.

— А как сердце отказывается верить? Как вы это чувствовали?

— Не могу передать это чувство, но сердце подсказывало, что он жив.

— А в это время Закарья ел лук, который нашёл на позициях. Прятался в этих норах — не зря, кстати, строил домики в детстве. У него не было еды, пил перекись водорода. И одевался в разную одежду, чтобы враги думали, что там несколько человек. Кричал им: «Сдавайся!». Он выжил там, где выжить было невозможно. Перешёл через минное поле, с ним ничего не случилось. А к вам приходили выражать соболезнования. Наверное, потому что те, кто был на войне, говорили вашим родственникам, что в тех условиях выжить было практически невозможно.

— Практически невозможно, да.

— Как вы думаете, за счёт чего он выжил? Вы сказали, что это воля Всевышнего, я к этому очень серьёзно отношусь. Но это же ещё и собственные качества Закарьи.

— У него всегда быстро работала голова. Он храбрый, способный человек.

В 14 лет Закарья упал с тарзанки, с высокого дерева. Упал прямо позвоночником на бревно. Помню, как он лежал, не дыша. Мы думали, что он умрёт. После этого три года лечился в очень дорогих клиниках. Ему даже сейчас врачи запрещают поднимать тяжёлое.

— Вы говорили, что он не любит принимать лекарства. Тогда он тоже отказывался от них?

— Да, я в тяжёлые моменты находилась рядом, заставляла. Он очень сложно признаёт свои болезни. Лекарства не любит, уколы. Никогда ни на что не жалуется — как бы ни заболел. Слишком терпеливый. Поэтому я хочу, чтобы в Москве в госпитале над ним усердно работали. Даже если ему плохо, он скажет, что всё хорошо. Он такой.

— При этом он, видимо, не терял чувства юмора, потому что в таких условиях кричать украинцам «сдавайтесь» — нужно иметь чувство юмора. Сдались бы эти люди ему — что бы он с ними делал? Закарья любит пошутить?

— Он неразговорчивый. Но хорошо чувствует людей, сразу понимает, когда у меня нет настроения. Он тонкий психолог.

— Вас он хорошо понимает?

— Да.

— И понимал, когда вам было больно?

— Да, конечно. И нам даже не нужно говорить что-то друг другу: понимаем с сыном всё по взгляду.

— Как вы думаете, почему он пошёл сражаться? И он пошёл сражаться за Россию или у него были какие-то другие причины?

— Он за Россию пошёл. А почему, я не знаю, пока не задавала ему этот вопрос.

— А для него Россия — это Родина? Или всё-таки Дагестан — Родина?

— Мы не говорили об этом, не могу ответить.

— А как вы чувствуете? Он мог пойти на СВО потому, что хотел защитить Россию, Родину? Или для него семья значит больше Родины?

— Семья, наверное, на первом месте. Но Россия и Дагестан — это одно и то же.

— Да?

— Конечно.

— Не все в Дагестане так думают.

— Мы родились в Дагестане. А так мы все россияне.

— Как вы думаете тогда, почему он пошёл на войну?

— Он пошёл, это его выбор. Он мужчина. Я никогда не отвергаю то, что он делает. Я довольна. Когда он мне впервые позвонил оттуда, поздней ночью… Я не верила, пока он сам не сказал: «Мама, без твоего разрешения я на СВО, ты меня прости. В жизни я тебя обидел первый раз. Мама, я думаю, ты поймёшь».

— А вы поняли?

— Нет.

— Нет?

— Я говорю: сынок, это правда? Да, мама, правда, я пошёл, я не хотел тебя расстраивать. Если я останусь жив, то приду. Если нет, то проживи достойно, стойко. Я знаю, ты сильная мать. Я горжусь тобой, я люблю тебя. Живи ради моей дочери, сказал он.

— У него есть дочь?

— Да, они разводились с бывшей женой. Живи ради моей дочки Амеры, он мне так сказал.

— Чтобы вы молились за него, если его не будет?

— Да, он сказал. Сделал свой выбор, как мужчина. А я поддержала его. Сказала: сынок, один раз рождается мужчина, один раз умирает. Не сломайся, раз ты взялся, иди вперёд.

— А чувствовали-то вы, наверное, совсем другое?

— А как же.

— А что чувствовали?

— Что сказать… Любой человек должен принимать любые моменты жизни: хорошие, плохие… Я всегда готова принять любую боль, любую радость…

— Почему?

— Так и должно быть. Каждый человек должен так делать.

— Я понимаю. Но это же говорит о том, что у вас в жизни уже были горькие моменты.

— Мне кажется, они у всех бывают, не только у меня. Когда у человека горькие моменты, нужно ему помочь. Дать ему успокоение, хотя бы словом. Человек должен думать не только о себе, а обо всех.

— Вы сказали Закарье, что мужчина рождается и умирает один раз, чтобы он оставался стойким и не сломался. Как вы думаете, ваши слова помогли ему сделать то, что выше человеческих сил: выжить на позициях, выйти через минное поле и еще, наверное, уничтожать наших врагов?

— Это было моей материнской поддержкой, я дала ему цель.

— Это тоже часть дагестанского воспитания.

— Да.

— А вы когда-то слышали, чтобы ваши предки говорили такие слова?

— Да, конечно.

— А кто говорил?

— Мой отец, сейчас ему 90 лет. Он очень любит историю тридцатых, сороковых годов. Рассказывал о войне.

— А что рассказывал?

— Историю войны. Рассказывал и рассказывает до сих пор. Нас двенадцать детей, братьев и сестёр. Мы садились вокруг отца, слушали. Мы и сейчас ездим к отцу, до него час дороги. Повидаемся с братьями-сёстрами, посидим. А отец расскажет то, что нам интересно.

— Вы просите его рассказать о Великой Отечественной войне?

— Да, он любит рассказывать. Он красноречивый человек. День и ночь можно его слушать и не уставать.

— Закарье он тоже рассказывал о Великой Отечественной?

— Закарье — нет. Нам с братьями-сёстрами.

— Разве Закарья не общался с дедушкой?

— Конечно, общался, но у старших с детьми другие разговоры. В основном обнимушки (смеётся).

— А, то есть вы приезжали, двенадцать детей к отцу — со своими детьми, его внуками. Внуки убегали, а вы садились слушать о Великой Отечественной?

— Да, иногда мы сами требуем от отца рассказать что-то конкретное.

— А вы понимаете, что в будущих учебниках истории будет описан подвиг вашего сына?

— Да. Это действительно подвиг.

— Вы сказали ему, чтобы он возвращался с войны?

— Пока мы об этом не говорили.

— А скажете?

— Не знаю, не думала даже. Самое главное сейчас — здоровье сына. Я видела на видео глаза своего ребёнка. Видела то, что не увидит никакой врач. Его нужно лечить.

— То есть у него травма сейчас? Душевная рана?

— Да, я это увидела.

— Вы говорили, что он очень сдержанный человек, больше никому не покажет этого. А вы не думаете, что он откажется уходить с СВО? Вы это примете?

— Это его выбор. Но мне еще неизвестно, как будет.

— А как бы вы хотели?

— Я не буду врать: он мой единственный сын, прошёл очень много трудностей. Я нуждаюсь в сыне. Он моя правая рука, помогал по дому.

Он любил быков. Дразнил их: отвязывает быка, отходит на несколько метров и начинает дразнить. А потом бежит в другой конец огорода, убегает от быка. В конце огорода сетка, Закарья через неё перепрыгивает… Я когда первый раз увидела — чуть без сознания не упала. Запрещала ему близко подходить к быкам. Но он их всё равно отпускал и шутил с ними.

— Это самая настоящая коррида.

— Я страшно кричала, что бык сейчас убьёт моего сына, а он через сетку перепрыгивал — и всё.

— А сколько Закарье было лет?

— Да в этом году, совсем недавно.

— А зачем он это делает?

— Не знаю, вот такой он. Ему интересно, он убегает. Еще очень любил кошку, любит животных.

— Теперь понятно, почему он дразнил украинцев. Это то же самое, как с быком. То есть всё идёт из детства.

— Да.

— Задам главный вопрос. Как вы узнали, что Закарья жив?

— Я рассказывала, что мне позвонил брат, потом дали послушать голосовое сообщение от солдата, что Закарья, скорее всего, погиб. И после этого прошло два-три часа…

— Что вы делали в эти два-три часа?

— Не могу описать. Мои родственники плачут, а я ругаю их: «Вы почему ко мне приходите без доказательства, командир не подтвердил. Я не вижу тела моего сына, вы что здесь делаете? Я мать. Как вы можете ко мне так приходить? Нет, мой сын жив». Они с удивлением смотрели на меня. И в какой-то момент приходит племянник Али. Он узнал, что мой сын жив. Он пришёл и сказал мне об этом. Сразу все начали говорить, что я была права. Спрашивали, как я это чувствовала.

— Он, наверное, тоже чувствовал, что вы его ждёте, и сделал всё, чтобы спастись.

— Я уже позже узнала, как его спасли. Как моего сына встречали наши бойцы из Алании. Я им очень благодарна. Очень-очень благодарна этим ребятам. Их смелость я никогда не забуду.

— Они посылали Закарье на дроне записки, воду. Вы хотите, чтобы они приехали к вам домой?

— Я хочу лично сыну сказать, что приглашу их сюда. Обязательно.

— Что вы им приготовите?

— Что угодно. Наши национальные блюда. Я хочу их видеть, они очень близкие люди для меня. Настоящие герои, настоящие мужики. Они навсегда останутся близкими для меня.

— Вы, наверное, уже начали за них молиться?

— Да, и буду за них молиться. Никогда не забуду того, что они сделали. Это великое дело.

— Конечно, великое дело для матери. У каждого солдата есть мама, которая его ждёт. Вы сейчас понимаете матерей русских солдат, которые воюют?

— Я понимаю всех матерей. Я желаю всем матерям, которые меня видят, держаться и не терять надежды, быть стойкими и терпеливыми.

— А вы чувствуете их, как своих близких?

— Да, и это чувство было у меня всегда, ещё до того, как мой сын пошёл туда. У каждой женщины, у каждой матери должно быть это чувство.

— А до того, как Закарья пошел воевать, вы понимали русского солдата?

— Да, понимала и жалела.

— Вижу, я вас замучила вопросами. Спрошу еще только: сколько у вас коров?

— Девять. Это коровы вместе с телятами.

— И вы одна управляетесь с этим стадом?

— Сейчас мне очень трудно, поэтому выставила их на продажу. У мен силы не хватает. Сын помогал мне по возможности. Когда с работы приходил, приносил мне вёдра, убирал… Без сына я не обойдусь.

— Он скоро вернётся. И война скоро закончится, дай Бог. Спасибо вам большое, что вырастили такого сына и дождались его.