Из чего состоит душа. Как я не зря провёл лето

Такая случилась петрушка: меня пригласили поваром в детский лагерь. 70 человеко-ртов, включая педагогический состав и не исключая трёх кошек с котятами, собаку Берту со щенками, двух свиней и пятнадцатиголовое стадо коз.

Зоопарк был не на моём попечении, но частично столовался вместе с нами, питаясь избытками и укрухами детских каш и супов. Так или иначе, я чувствовал себя очень важной птицей на серьёзных щах. Как-никак, главный кухарь!

Дело было в глухой и чуть живой ярославской деревне, где устроители лагеря имели три дома на трёх гектарах и к ним дар Божий — знать, понимать и работать на детскую радость.

Этот лагерь был игрой в Древнюю Русь. Всю ребятню в возрасте от 8 до 17 лет разделили на четыре княжества: Владимирское, Псковское, Черниговское и Тверское. Каждый день учили уйме всякого полезного дела.

Они строили свои княжества, возводили стены из подручного материала, учились драться на мечах, стрелять из лука, владеть копьём, работать в «двойках» и «тройках» в нападении и защите.

Девчонки наравне с мальчишками резали деревянные ложки, шили кожаные ремни и сумки, ковали пряжки, лепили глиняную посуду, лили украшения из олова. Они писали летописи своих княжеств, создавали законы, чтобы «хорошо жить братии вместе», трудились в огородах и на моей кухне, зарабатывая монеты в княжескую казну, искали полезные ископаемые, продавали на базарах производимые товары — двигали экономику своих маленьких государств.

Они бились друг с другом, расширяли границы княжеств. А еще жили в соседстве и под игом Орды — платили дань, ходили с позором на поклон мурзам и беям, выкупали пленных, подкупали ордынцев для набегов на соседей, сами вступали в союзы и расторгали их, теряли игровые «жизни» и снова зарабатывали их.

Каждый вечер они слушали историю средневековых народов Европы — чем герцог отличался от барона, а маркиз от кнехта, узнавали, как жили русские люди в XIII веке, как можно было стать дружинником, купцом, крестьянином или продать себя в закуп, в холопы — лишь бы избавить семью от нужды.

А еще, конечно, все пели песни, водили хороводы, играли в народные игры и несли коллективную ответственность — отжимались на кулаках (девочки приседали) за провинности и «косяки» собственных разгильдяев.

Жизнь текла удивительным образом. Я не успевал уследить за всеми событиями, хотя кухня моя находилась в эпицентре происходящего и называлась княжеством Казанским и Кастрюльским, поскольку в центре кухни возвышался 100-литровый чугунный Царь-Казан.

Впрочем, политика, внешняя и внутренняя, у моего ханства была крайне миролюбивой. Мы кормили всех.

Но события последнего дня лагеря перевернули всё вверх дном. Мне пришлось взяться за меч.

Накануне в княжествах случилось историческое событие. Народ понял, что жить надо не на особь, а вкупе. И что пора заканчивать распри, братоубийственные замятни, выбрать себе одного великого князя и стать единым и сильным Русским княжеством.

Выборы проходили после ужина — жареные макароны с подливой а-ля паста болоньезе. По итогам всех ристалищ, заработанных очков, фишек, побед и прочего выбрали княжество Тверское, чей князь становился великим князем, единовластным правителем, а остальные шли жить под его руку. Потом был сонник, праздник на ночь — арбуз с печеньем, и все разошлись по домам спать-почивать, добра в пузе наживать.

И никто не догадывался, что утром придёт беда, откуда не ждали. А разве у нас бывает по-другому? И в этом игра переставала быть игрой, вкус у неё становился горький-горький, настоящий, как у полынь-травы.

Утром пришли рыцари Тевтонского ордена. Пришли не в гости, а чтобы огнём и мечом всех себе подчинить. Кто были эти рыцари? Весь взрослый педсостав, включая бывших «ордынцев», бывших «князей» и… повара. Меня то бишь. Предложили поучаствовать в побоище детей. Я согласился, не задумываясь о последствиях.

Утром, на рассвете, мы все облачились в чёрные туники с белыми крестами, нацепили латы, кольчуги, шлемы, спрятали глаза. У меня был прекрасный щит — деревянная крышка от 100-литрового казана. Бегать с ним было то еще удовольствие, но он защищал 90 процентов драгоценного кухарского тела.

Взяли в плен несколько малолетних «крестьянок», связали, заперли на сторожевой башне, остальные сбежали и подняли тревогу. В русском княжестве ударили в набат — обычный кусок железного рельса, в него звонили на обед или построение. Но сейчас он звучал иначе, необъяснимым образом изменив интонацию, с такой тоской и тревогой, что у меня сердце ныло.

Но я был на другой стороне. Тевтонские «гости» врубили на полную громкость кантату Сергея Прокофьева «Александр Невский». И под жутковатый шелест контрабасов, тромбонов, фаготов и литавр, которым Прокофьев отдал тему тевтонского нашествия, двинулись через траву на беззащитные русские городишки.

И вот тогда-то я на собственной коже прочувствовал, как музыка способна заполнить неизъяснимым ужасом всё вокруг — и лес, и поле, и небо: всё видимое пространство. Особенно когда идёшь с ней в такт, гремишь железом, улюлюкаешь, а глаза твои видят растерянных и мечущихся детей с игрушечными сабельками.

Они не знали, не ожидали, не могли толком сопротивляться. А мы крушили их хилые крепостушки с весёлым гоготом — нужно же было соответствовать образу. Удивительно, как неумело они действовали в первые минуты. Схватились за оружие и разбежались по своим княжествам, снова разделились, снова решили биться только за себя — и получили на орехи.

Один за другим мы «взяли» Псков, Владимир, Тверь и «перебили» всех его защитников. Я шёл напролом со своей крышкой от казана и думал, что то же самое сейчас творится под Курском — только не по-детски, не надуманно, не игрушечно, а взаправду.

И только тогда они очнулись. Поняли, что выстоять против железных крестоносцев можно только вместе. Собрались за стенами Чернигова. А мы нашли брошенный в траве таран — кусок бревна, и пошли на штурм Чернигова. А там нас ждали совершенно «другие» дети.

Растерянность сменилась неподдельной, холодной яростью. Откуда что берётся? Глаза не бегали, а встречали тебя в упор и искали, с какой стороны к тебе подлететь, чтобы сразить наверняка. Рубилово было жестоким и бескомпромиссным, «убитые» садились на корточки, оттаскивались «медиками» в шатры, лечились и снова возвращались в бой.

Пять раз мы накатывали, почти сбивали княжеский шатёр, что считалось как потеря города, и пять раз нам приходилось отступать, поскольку они вспомнили, чему учились, расхватывали нас по одиночке, нападая в двойках и тройках.

Итогом битвы логично назвать ничью. Шатёр выстоял, город не сдался. Тогда последним аккордом стало сражение в чистом поле. Мы построились «свиньёй», а они фалангой. Наш клин имел в центре почти полностью бронированных рыцарей, остановить которых можно было только точным попаданием в пятку. Щитоносцы защищали фланги. И этот «броненосец», ощерившись иглами копий, с разбегу врубился в центр русского строя, где реял княжеский стяг.

Что рассказывать дальше? Передовая линия была, конечно, смята, но фланги рассыпались горохом по полю, окружили «свинью» и, выдергивая нас по одиночке, разбили казавшийся монолитным строй. А после добивали неповоротливых, закованных в латы крестоносцев. Когда меня убили в первый раз, кто-то из детей узнал меня в лицо и закричал:

— Это же наш повар! Он предатель!

И саданул мне тямбарой по руке. Подлец мелкий, я же этой рукой накладывал ему макароны! Но удел предателя другим не бывает.

Запястье болит уже неделю.

На этом можно было бы и закончить сочинение на тему «Как я провёл лето». Но сейчас понимаю, что главное было в другом…

В лагере жила девочка лет одиннадцати по имени Люся. Она отличалась от прочих детей: везде участвовала по чуть-чуть, но большей частью жила в своём, особенном мире. На тямбарах не дралась, из лука не стреляла, политическая жизнь княжеств волновала её мало.

Ласковая, тихая, ходила по лагерю, собирала цветы и рассказывала о себе самые простые вещи таким голосом, словно сама удивлялась текущей в ней жизни. Блаженненькая Люся, называли мы её про себя. Но на «вечерки», танцы под гармошку Люся всегда одевалась в праздничное и плясала вместе со всеми.

Однажды я случайно оказался у неё на пути в момент, когда один танец закончился, а другой ещё не начался. Она подошла ко мне и, запыхавшаяся, вся на чувствах, выпалила:

— Вы видели, видели, как я танцевала?

Я только открыл рот, чтобы сказать «да-да, видел», но она перебила:

— А мне там один мальчик понравился, ой как понравился! Только у меня… сопли. Понимаете, сопли…

И убежала.

В этот момент я почувствовал, что ко мне прикоснулась живая душа. Подлетела, коснулась крылом и улетела. Душа рассказала о себе всё-всё самое главное. И я теперь знаю, из чего состоит душа в человеке. В том числе и моя, и всякого, кто её имеет в себе.

Итак: душа всегда летит и танцует до упаду. Душа влюбчива в одно мгновение и до крайности. Душа очень хрупкая, немощная и страдает от соплей — то есть от простуды. Теперь и вы знаете, что есть главное в человеке.

Я не зря провёл лето.