Когда, наконец, наступит «конец истории»

Сегодня политики и эксперты самых разных направлений и ориентаций говорят о неизбежности глобального переформатирования международных отношений. Кто-то с надеждой на более справедливый порядок, а кто-то в тревоге, что ломка старой конструкции обернется хаосом.

Однако многое, если не всё зависит от того, какие принципы будут лежать в основе этого нового мироустройства. И самое главное — какое представление о человеке. Ведь для кого, собственно, в теории, по крайней мере, стараются политики? Для людей же. А значит, главное — правильное понимание того, что это за «зверь» такой — человек…

Ялтинско-Потстдамская система, созданная на основе взаимного паритета двух сверхдержав — СССР и США — прекратила свое существование с распадом Советского Союза. Пришедший ей на смену явочным порядком однополярный либеральный мир и как концепт, и как механизм рассыпается на наших глазах.

Поэтому, собственно, выбора и нет. Мы обречены строить нечто новое. Но главный урок, который необходимо вынести из предыдущих попыток и подходов, состоит в том, что строить что-либо, исходя из веры в моральный прогресс человечества, крайне опасно. Именно эта вера ведет к таким катастрофам, которых не знали прежние, третируемые прогрессистами как варварские, времена.

Заведомо прошу прощения у тех, кто не любит сколько-нибудь значительных закавыченных фрагментов, но иногда нужно дать мыслителям разных эпох столкнуться напрямую, во избежание искажений. Да так, чтоб искры полетели!

«В древности и в Средние века, когда мир европейской культуры был лишь островом среди океана более или менее диких племен, военный строй требовался прямо самосохранением. Было нужно всегда быть наготове к отражению каких-нибудь орд, устремлявшихся неведомо откуда, чтобы потоптать слабые ростки цивилизации. Но теперь островами можно назвать только неевропейские элементы, а европейская культура стала океаном, размывающим эти острова. (…) Дикари весьма успешно истребляются и вымирают, а воинственные варвары, как турки или японцы, цивилизуются и теряют свою воинственность. (…) Я твердо уверен, что ни мы, ни наши дети больших войн — настоящих европейских войн — не увидим, а внуки наши и о маленьких войнах — где-нибудь в Азии или Африке — также будут знать только из исторических сочинений».

Как вы думаете, когда были сказаны эти прекраснодушные слова? В 1900 году, за 14 лет до первой мировой бойни…

Их произносит персонаж, обозначенный как «Политик» — один из героев «Трех разговоров» философа Владимира Соловьева, последнего, пророческого его произведения. Где он рисует апокалиптические грядущие события, которые, конечно, ни в чем не совпадают с этим благостным прогнозом. То, что образ «Политика» собирательный, только ярче демонстрирует, что такой утопический настрой был характерен для многих вполне реальных государственных деятелей прямо накануне самого кровавого в истории человечества века.

Но даже ужасы Первой и Второй мировых войн, что самое поразительное, многих «политиков» ничему не научили. На пороге XXI века Френсис Фукуяма пишет в своем знаменитом опусе «Конец истории»: «За последние годы во всём мире возник небывалый консенсус на тему о легитимности либеральной демократии как системы правления, и этот консенсус усиливался по мере того, как терпели поражение соперничающие идеологии: наследственная монархия, фашизм и последним — коммунизм. (…) либеральная демократия может представлять собой «конечный пункт идеологической эволюции человечества» и «окончательную форму правления в человеческом обществе», являясь тем самым «концом истории». Это значит, что в то время, как более ранние формы правления характеризовались неисправимыми дефектами и иррациональностями, в конце концов приводившими к их крушению, либеральная демократия, как утверждается, лишена таких фундаментальных внутренних противоречий».

Да, как же так можно — хочется спросить — вот так вот беспощадно «сову на глобус»? Причем, глобус совсем не фигуральный, а реальный. Но сам же Фукуяма признается, кто ему, что называется, выписал на подобные измышления мандат.

«И Гегель, и Маркс верили, что эволюция человеческих обществ не бесконечна; она остановится, когда человечество достигнет той формы общественного устройства, которая удовлетворит его самые глубокие и фундаментальные чаяния. Таким образом, оба эти мыслителя постулировали «конец истории»: для Гегеля это было либеральное государство, для Маркса — коммунистическое общество. Это не означало, что остановится естественный цикл рождения, жизни и смерти, что больше не будут происходить важные события или что не будут выходить сообщающие о них газеты. Это означало, что более не будет прогресса в развитии принципов и институтов общественного устройства, поскольку все главные вопросы будут решены».

На самом деле эта картина «конца истории» как торжества разума и справедливости — это вывернутый наизнанку образ библейского Царства Божия. Пророк Исайя говорит: «Тогда волк будет жить вместе с ягненком, и барс будет лежать вместе с козленком; и теленок, и молодой лев, и вол будут вместе, и малое дитя будет водить их. И корова будет пастись с медведицей, и детеныши их будут лежать вместе, и лев, как вол, будет есть солому. И младенец будет играть над норой аспида, и дитя протянет руку свою к гнезду змеи».

Но все эти философы-прогрессисты на полном серьезе верят, что «лев будет есть солому» не в результате преображения всей реальности, как это имеется в виду Библией, а просто вследствие естественного развития человечества. Между тем, мы видим, что как раз с тех пор, как эта идея восторжествовала, всё происходит ровно наоборот. И это как раз вполне соответствует опять же Писанию. Апостол Павел предупреждает: «Ибо когда будут говорить: вот — мир и безопасность, тогда их внезапно настигнет погибель, как мука родами неожиданно настигает беременную, — и не избегнут ее».

Фукуяме и прочим «верящим в человека» рационалистам и гуманистам ведь давно ответил «Человек из подполья» Федора Достоевского:

«Тогда-то, — это все вы говорите, — настанут новые экономические отношения, совсем уж готовые и тоже вычисленные с математическою точностью, так что в один миг исчезнут всевозможные вопросы, собственно потому, что на них получатся всевозможные ответы. Тогда выстроится хрустальный дворец. Тогда… Ну, одним словом, тогда прилетит птица Каган. Конечно, никак нельзя гарантировать (это уж я теперь говорю), что тогда не будет, например, ужасно скучно (потому что что ж и делать-то, когда все будет расчислено по табличке), зато все будет чрезвычайно благоразумно. Конечно, от скуки чего не выдумаешь! (…) Ведь я, например, нисколько не удивлюсь, если вдруг ни с того ни с сего среди всеобщего будущего благоразумия возникнет какой-нибудь джентльмен с неблагородной или, лучше сказать, с ретроградной и насмешливою физиономией, упрет руки в боки и скажет нам всем: а что, господа, не столкнуть ли нам все это благоразумие с одного разу, ногой, прахом, единственно с тою целью, чтоб все эти логарифмы отправились к черту и чтоб нам опять по своей глупой воле пожить! (…) И с чего это взяли все эти мудрецы, что человеку надо какого-то нормального, какого-то добродетельного хотения? С чего это непременно вообразили они, что человеку надо непременно благоразумно выгодного хотенья? Человеку надо — одного только самостоятельного хотенья, чего бы эта самостоятельность ни стоила и к чему бы ни привела».

Впрочем, Фукуяма сейчас уже стесняется своего былого оптимизма. Но ведь ни он, ни другие проектировщики светлого будущего человечества не отказались от той концепции, того представления о сущности, о мотивах человека, от которых камня на камне не оставил Достоевский. Они ведь всё равно считают, что просчитались где-то в частностях, а не в самих исходных предпосылках.

Если исходить из реалистичного («достоевского») представления о человеке и его импульсах, надо понять, что вооруженные конфликты — это, безусловно, зло, которое нужно стремиться минимизировать, но это не аномалия. И человечество никогда не достигнет того уровня «сознательности» и единства, когда наступит «конец истории».

Но это не пораженческая, а зрячая позиция. Если ты живешь не в утопии, а в реальности, то ты никогда не скажешь с уверенностью «вот — мир и безопасность». Но в этом случае и «погибель внезапно» тебя не постигнет.