Донбасс = Россия. Как спасти нашу ДНР от судьбы преданной ГДР?

Бурные события конца февраля ознаменовались, помимо прочего, короткой, буквально на пару дней, популярностью следующего анекдота.

Путин звонит Олафу Шольцу: «Мы тут решили признать следующие республики: ЛНР, ДНР и ГДР».

Шольц в недоумении: «ГДР? А нельзя ее убрать из этого списка?»

Путин: «Я так и знал, что по первым двум пунктам возражений не будет».

Смех смехом, но украинско-донбасская ситуация действительно очень напоминает или, по крайней мере, до последнего времени напоминала послевоенные интриги вокруг ГДР, ФРГ и германского вопроса.

Как известно, сразу после окончания Второй мировой/Великой Отечественной войны великие державы антигитлеровской коалиции взяли на себя управление территорией бывшего III Рейха, за исключением отторгнутых от нее земель. Подразумевалось, что через какое-то относительно недолгое время будет сформировано новое общегерманское правительство, которому победители передадут власть и подпишут с ним мирный договор.

Однако логика новой, уже Холодной войны заставила американцев, англичан и примкнувших к ним французов создать сепаратное западногерманское государство, милитаризированное, служащее военным форпостом западного блока в Европе и не признающее реалий, сложившихся восточнее Эльбы. Советский Союз в ответ создал ГДР, но это был вынужденный реактивный шаг. В Москве искренне считали возможным договориться о компромиссном объединении не столько с ФРГ, сколько с ее опекунами и сюзеренами. Восточная Германия и ее левые политические силы вкупе с коммунистами и просоветскими силами западной части виделись нашим будущим рычагом влияния в единой, нейтральной, денацифицированной, демилитаризованной (за исключением разумно необходимой армии) стране, построенной по буржуазно-демократическим лекалам. Поэтому в ГДР несколько лет вместо всестороннего строительства социализма больше проводили общедемократические и левопрогрессивные реформы, пребывая в «предпродажном» статусе.

До смерти Сталина самой яркой дипломатической инициативой объединительного характера была советская нота с предложением мирного договора, отправленная Англии, США и Франции в марте 1952-го. После кончины генералиссимуса было Берлинское совещание министров иностранных дел в 1954-м, Женевское совещание глав правительств в 1955-м, наконец, Женевское совещание министров иностранных дел в 1959-м. Хотя в ГДР уже все-таки начали всерьез строить социализм, Советский Союз по-прежнему был готов к компромиссу. Характерный внутриполитический штрих: в советских справочных изданиях 1950-х, включая, скажем, ежегодники Большой советской энциклопедии, печаталась единая статья «Германия» и в ней уже подглавки о ГДР и ФРГ.

Камнем преткновения была не только позиция Лондона, Вашингтона и Парижа, но и все более крепнущий голос самой ФРГ, ставшей серьезной экономической и военной силой. Западногерманский канцлер Аденауэр, классический пещерный антикоммунист, запретил в 1956-м Компартию и устроил массовые гонения на ее членов и симпатизантов. Однако отношение херра Конрада к ГДР имело дополнительный аспект. Аденауэр, при Веймарской республике возглавлявший Государственный совет Пруссии, по иронии судьбы к пруссакам относился разве что немногим лучше, чем к левым. Еще в 1918—1919 годах, будучи обер-бургомистром родного Кельна, он при поддержке французов был одним из инициаторов провозглашения самостоятельной Рейнской республики, едва не увенчавшегося успехом. И в дальнейшем он сохранял негативное отношение к востоку собственной страны, иногда даже утверждая, что «на Эльбе начинается Азия». Поэтому, внешне выступая за аннексию ГДР без какого-либо удовлетворения условий Москвы и Восточного Берлина, внутренне он считал определенным благом «избавление от балласта», мешающего успешной европейской интеграции.

Несмотря на определенные рудименты былого единства, вроде объединенной команды Германии на Олимпиадах 1956−1964 гг., в целом Бонн отказывался признавать субъектность Восточного Берлина и вести с ним переговоры даже по гуманитарным вопросам. В официальных бумагах она презрительно именовалась «советской оккупационной зоной» или попросту «зоной». Была принята приснопамятная «доктрина Хальштейна», согласно которой ФРГ не устанавливала либо разрывала дипотношения с государствами, признававшими ГДР. Исключение сделали лишь для СССР как для «истинной хозяйки зоны», с которой и следовало общаться по касающимся ее вопросам.

У нас в это время царили тревожные настроения относительно западногерманского реваншизма, и, надо признать, они не были детищем пропаганды или одним лишь последствием травмы 1941−1945. Государственный аппарат ФРГ реально был нашпигован бывшими нацистами, включая заметных и одиозных — вроде министра Теодора Оберлендера, некогда политического руководителя украинского карательного батальона «Нахтигаль». Мощную боеспособную армию отстроили бывшие генералы вермахта, они же, к слову, на рубеже 1950-х и 1960-х занимали руководящие посты в НАТО. Всерьез шла речь уже не только о допуске бундесвера к натовскому ядерному оружию, но и о создании своего. Обсуждалось размещение сотни ядерных мин на границе ГДР и ФРГ.

Положение начало меняться после ухода Брандта, при коалиционном правительстве ХДС-ХСС и СДПГ и особенно в период коалиции СДПГ со свободными демократами. После войны социал-демократы во главе со своим легендарным и несгибаемым лидером Куртом Шумахером были еще большими, чем христианские демократы, сторонниками германского единства, причем без двухсмысленностей, присущих Аденауэру. Возглавивший правительство в 1969-м Вилли Брандт, бывший политэмигрант-антифашист, и по идейным, и по прагматическим соображениям придерживался иных позиций. Он урегулировал отношения с СССР, Польшей и Чехословакией, признав территориальный вопрос в отношениях с ними решенным. Также был заключен Основополагающий договор с ГДР, с оговоркой, что вопрос германского единства не закрыт, а отложен до лучших времен.

СССР, впрочем, к тому моменту считал этот вопрос решенным, как и вообще проблему послевоенных европейских границ. Перестройка и порожденная ей геополитическая катастрофа продемонстрировали обратное. Впрочем, даже в первые недели после падения Берлинской стены боннское правительство канцлера Коля не шло дальше конфедеративной программы, да и она выглядела революционной. Тем более конфедерацию считали текущим пределом единства власти ГДР (так называемый «план Модрова»). Схоже мыслили и многие видные представители западногерманской интеллигенции вроде Гюнтера Грасса, считавшие сохранение хотя бы смягченной формы раскола законной платой за исторические грехи. Но усиливавшийся коллапс «первого социалистического государства на немецкой земле» вкупе с неуклонной сдачей Горбачевым и Шеварднадзе всех договорных позиций привели к быстрому росту боннских аппетитов. В итоге вместо полноценного объединения ГДР и ФРГ и создания из их суммы юридически новой формы немецкой государственности получилась банальная аннексия Западом Востока. Интересы СССР были соблюдены достаточно формально, а вскоре и формальности оказались отброшенными.

Да что мы — сами восточные немцы выиграли и проиграли одновременно. На смену эйфории национального единства пришло отрезвление. Дотации и помощь «весси» (западных немцев) нивелировались разрушением социального государства, оголтелой либерально-приватизационной политикой, оккупационным поведением западногерманского капитала и чиновничества, безработицей. Уже в 1990—1991 гг. об этом можно было прочитать и в отечественной прессе — например, в статье профессора Хайнца Каллабиса «Германия: единое отечество — расколотая нация» («Полис», 1991, №5). Память о ГДР и таких ее институтах, как Национальная народная армия, была де-факто криминализирована и почти приравнена к памяти о III Рейхе. Сейчас мало что поменялось: новый факт «декоммунизации» — предложение фракции ХДС собрания депутатов берлинского района Панков снести памятник Эрнсту Тельману.

Восточная Германия подверглась тотальной жестокой люстрации, проводившейся с очевидным нарушением прав человека. Охота на сотрудников министерства государственной безопасности («Штази») и его явных и мнимых агентов достигала накала преследования евреев при Гитлере. Состоялись показательные процессы над бывшими функционерами правившей в ГДР Социалистической единой партии. Свергнутый в 1989-м Эрих Хонеккер, нашедший убежище в Москве, был выдан предательским режимом Ельцина. Бывшего генсека СЕПГ, смертельно больного раком, по злой иронии судьбы бросили в ту же берлинскую тюрьму Моабит, в которой он сидел при Гитлере.

Раскол, социально-экономический и психологический, сохраняется по сей день. В 2005 г. баварский премьер и лидер Христианско-социального союза Эдмунд Штойбер заявил: «Я не согласен с тем, чтобы восток решал, кому быть канцлером в Германии. Разочарованные [другой вариант перевода — «лишенцы»] не должны определять будущее страны. К сожалению, у нас не везде такое умное население, как в Баварии». Таких высказываний разного уровня статусности их авторов и откровенности можно насчитать много. Восток отвечает феноменом «остальгии», массовым голосованием за самую левую («Линке») и самую правую («Альтернатива для Германии») из системных партий, значительно более выраженными, чем на Западе, пророссийскими симпатиями.

Параллели просматриваются явно. Есть они и в персоналиях, хотя больше — в ожиданиях от этих персоналий. В Зеленском его миролюбивый избиратель и российское руководство видели эдакую смесь Брандта и «мягкого» Коля сразу после падения Берлинской стены; человека, который хотя бы де-факто признает потерю Крыма, а затем договорится с Донбассом о взаимоприемлемой форме сосуществования. Если же не договорится, то хотя бы, реально заморозив конфликт по приднестровскому образцу, передаст его решение преемнику, благо после Кучмы дольше одного срока ни один украинский президент не задержался. То есть Брандт и «мягкий» Коль окажутся двумя разными людьми.

Между тем наиболее прагматичные и дальновидные члены украинского политического, как и наиболее прагматичные западные кураторы Киева, видели в комике ту же смесь Брандта и Коля, но в других пропорциях. От него ожидали, что он, смягчив риторику и методы предшественника как во внутренних делах, так и в дипломатии, заманит Донбасс обратно при попустительстве Москвы. А затем — потихоньку отменит все обещанное, согласно завету Б. Филатова «давать мразям любые обещания, вешать будет потом». Если же по ходу переговорного процесса будет происходить ослабление позиций России и самой России ввиду работы «пятой колонны» и иных обстоятельств — можно будет особо и не лукавить, а сразу ужесточать требования, к чему довольно быстро пришел Коль. Идеально вообще дождаться, когда Донбасс упадет сам в руки будто перезрелый плод, идеально если вместе с Крымом.

Но ни Зеленскому, ни большинству киевского бомонда, ни основным западным «друзьям» не нужно было мирное решение донбасской проблемы — хоть честное и действительно взаимоприемлемое, хоть лицемерное с прицелом на последующий пересмотр. Им нужно было другое — и после долгих лет уникального кремлевского терпения они это получили, хотя, надо полагать, по несколько иному сценарию. Поэтому сейчас попытки определенных политических и дипломатических кругов РФ насильно слепить из Зеленского Брандта, который уже де-юре признает потерю Крыма и Донбасса, стопроцентно неприемлемы. Нельзя слепить аналог великого политика из букв З и Е, расстегнутой у рояля ширинки, кокаина и хромакея. А если бы и удалось — было бы залогом новой трагедии, так как от появления украинского Коля и его последствий нас спасало бы только отсутствие в Москве нового Горбачева. Диалектика же в том, что любые договоренности с Зеленским и поверхностно измененной Украиной резко приближают нового Горбачева.

***

Здесь мы подходим к важнейшему отличию двух ситуаций. Ни в моменты наиболее непримиримого отношения ФРГ и ее союзников к ГДР и компромиссу в германском вопросе, ни, наоборот, после падения Берлинской стены, когда «ястребы» и просто реалисты в Москве советовали Горбачеву сформулировать жесткие требования по возможному воссоединению — не шло речи о включении ГДР в состав СССР или попытке пригрозить чем-то таким. Хотя сугубо теоретически некоторые основания имелись. В истории Пруссии и вообще Восточной Германии несомненен и очень заметен славянский след. Значительная часть восточных немцев — люди славянского происхождения, пусть и теряющегося где-то в глубине веков. Достаточно взглянуть на фамилии: всем нам хорошо известный, пусть и вымышленный Штирлиц — с высокой долей вероятности потомок славян Штирличей. Немцы типа Аденауэра считали соотечественников за Эльбой полуазитами в том числе поэтому. А на исходе Великой Отечественной генерал Вальтер фон Зейдлиц, руководитель составленного из военнопленных «Союза немецких офицеров», говорил, что наилучший исход для Германии — войти в СССР семнадцатой республикой.

Но прав и оснований на возвращение Донбасса и Новороссии в российскую орбиту неизмеримо больше. И эти права намного весомее украинских. Украинские Одесса, Харьков, Донецк и Луганск — последствие нелепостей и преступных ошибок.

Понятно, что восстановление российского Донбасса потребует серьезных усилий и затрат. С пока теоретической, хотя, хочется верить, неизбежной инкорпорацией остальных областей Юго-Востока будет чуть легче — более существенные политико-психологические издержки компенсируются меньшими социально-экономические. Последствия военных действий здесь все еще меньше, чем в Донбассе, хотя и мирные последствия украинской «незалежности», особенно той что после 2014-го, достаточно разрушительны.

Донбасс — иной случай. Однако все вложения в него воздадутся сторицей. Мирный и процветающий Донбасс благодаря своему промышленно-экономическому потенциалу, ресурсам, человеческому капиталу не только прокормит себя, но и будет сердцем России, как на известном плакате 1921 года. Во всяком случае — одним из главных. Особенно Донбасс не взятый сам по себе, а в составе единого южнороссийского пространства, чье единство обусловлено логистическими, экономическими и этнокультурными факторами. Абсурдность и преступность разделения этого пространства наживую сто лет назад понимали умные люди разных взглядов и сословий, от основателя Донецко-Криворожской республики легендарного товарища Артема до Николая фон Дитмара, известного предпринимателя, общественного деятеля и многолетнего руководителя Совета съезда горнопромышленников Юга России.

И вот самое животрепещущее. То, что необходимо проговорить. Нам нужно решить проблему «убивший дракона сам становится драконом». Нужно не стать для наших героических соотечественников и для наших пропитанных кровью многострадальных земель тем, кем стала Западная Германия для Восточной и уж тем более кем была мачеха-Украина для самого Донбасса.

В Российской Федерации за тридцать постсоветских лет не только на уровне политического класса, но и среди простых людей сформировалось большинство «патриотов границ» вестфальского типа, причем даже абсурдных границ вроде донбасской, где она часто разрезает надвое населенные пункты, оставляя одну часть на Украине (теперь в ДНР-ЛНР), а другую в России. Простой пример. Я, как уже говорил, не против активного участия чеченского народа и его первых лиц в специальной операции — это их вклад в общее дело, а Россия в Чеченскую республику вложила достаточно. (Хотя информационное выпячивание чеченского фактора очень неоднозначно в плане последствий, а случаи вроде принуждения измученных мариупольцев скандировать «Ахмат — сила» сродни диверсии.) Но, объективно, Чечня во всех смыслах явно дальше от Великороссии, чем Донбасс.

При этом среднестатистический россиянин обычно воспринимает чеченцев как очень и очень своеобразных, но условно своих, и даже вполне обоснованные эмоции относительно особого положения Чечни и «колоритного» поведения многих ее (да и других северокавказских республик) представителей базируется на мысли: «Если мы граждане одного государства, то что ж они делают-то». Понятия согражданин, соотечественник, соплеменник у многих людей очень перепутаны. Восемь лет пропаганды на тему «Крым — особый случай, а в Донбассе хорошие украинцы сражаются с плохими за демократическую антифашистскую Украину» сумбур в умах лишь усилили.

Хорошо, что донбасский идейно-политический стержень операции попал в более широкую и, главное, основанную тему «Украина разрабатывала военные планы нападения на РФ и готовила ядерное и химико-бактериологическое оружие для использования против нас». Угрозу собственной жизни обыватель воспринимает особо чутко. Но есть риск глухого ворчания «бандеровцев-то мы демилитаризовали, а без десятины на восстановление Донбасса точно никак?». Опять же, ирония: вложения в Чечню воспринимаются неоднозначно, но восприятие смягчает факт нахождения республики в составе РСФСР развала СССР. Эмоции не от самого факта дотаций, а от всего комплекса русско-чеченских и, шире, русско-северокавказских отношений. С открытыми либерал-русофобами и «нетвойновичами» можно и нужно быть жёсткими, но миллионы простых дезориентированных граждан заставить кого-то любить и чем-то жертвовать только применением грубой силы — это лишнее, нужна тонкая и упорная терапевтическая работа.

Широкая и насыщенная эмоциями национальная солидарность, солидарность внутри РФ, солидарность россиян с Донбассом и нашими людьми на Украине, должна быть продлена в мирное время. Тем более мирным оно будет относительно — «уважаемые западные партнеры» вряд ли прекратят против нас не спецоперацию, а самую настоящую войну. Необходимо уже сейчас, на всех горизонтальных и вертикальных уровнях, от мала до велика, от дворовой скамейки до телевизора распространять ясные и четкие мысли о наших целях и задачах. И о том, ради чего мы сражаемся на поле брани, и о том, ради чего и кого нам предстоит много трудиться и нести издержки на мирном фронте. Надеяться на бюрократический и пропагандистский аппарат? Они восемь лет говорили одно, сейчас, к счастью, говорят другое, но при перемене ветра и вектора вновь поменяют и тон.

Основная надежда на патриотическое гражданское общество, которое восемь лет говорило и при любых обстоятельствах продолжит говорить одно. Донбасс, Новороссия — такие же наши земли, как Рязань, Тверь, Пермь, Томск. Зачем говорить «Россия с Донбассом», если Донбасс и есть Россия? А кровь, пролитая им за право быть Россией, и страдания, испытанные на этом пути, делают его вдвойне нашим. Жертвы ради него и помощь ему вдвойне обоснованны. А примирение с людьми и политической системой, которые принесли эти страдания и сделали необходимыми жертвы, принесет через какое-то время еще большие разрушения, потери и убытки.

Хорошо, если с самого верха будет дана отмашка помочь в распространении этих истин и максимальном их заселении в людские умы. Неплохо, если хотя бы просто не будут мешать. Увы, и с нейтралитетом столоначальников пока огромные проблемы.

P.S. Полностью подтверждая вышесказанное, в то же время — хорошо бы получить репарации на восстановление Донбасса непосредственно с виновников его разрушения. Например, с остаточной украинской государственности в пределах нескольких областей. Или персонально — с владельца концертно-развлекательной империи и российской недвижимости Зеленского, олигархов Пинчука, Ахметова, Порошенко. Понятно, что российский президент классовый легитимист в еще большей степени, чем международно-правовой. Но когда дело идёт о неприемлемом уровне угроз для него лично — способен на весьма радикальные шаги. Постановочно плачущий нынче в камеру М. Б. Ходорковский не даст соврать.