Дети войны: взгляд сквозь десятилетия

Одной из самых тяжелых и трагичных сторон всякой войны являются судьбы оказавшихся в её горниле детей. И в особой степени это касается Великой Отечественной войны — самой страшной войны в нашей истории, войны, в которой фашистский враг, возомнивший себя «право имеющим», приговорил советский народ к уничтожению.

В конечном итоге Советский Союз одержал победу над фашизмом. Показательно, что многие из гнилой фашистской нечисти, назначившей себя «право имеющими», в час нашей победы вели себя как раз-таки как «твари дрожащие» — это вообще часто случается в трудный час с теми, кто решает подобным образом поделить человечество. Однако путь к победе потребовал колоссальных усилий, лишений и жертв от нашего народа, от всех его поколений.

И дети чувствовали эти усилия, лишения и жертвы по-особому, ведь именно детству свойственна особенно сильная восприимчивость к окружающей действительности. А потому ценность воспоминаний тех, кто пережил военное лихолетье в детском возрасте, особая. И тем важнее сбор и сохранение воспоминаний детей войны для будущих поколений, поскольку дети войны уже давно стали пожилыми людьми, и ряды их с каждым годом все меньше и меньше.

Сборником таких воспоминаний и является книга Вячеслава Зиланова и Анны Луговской «Дети войны о войне». В ней собраны очерки сорока человек, чье детство опалила страшнейшая война в истории человечества.

Подчеркнем очевидный, но, как показывает опыт, порой не учитываемый в достаточной мере момент: эти очерки написаны людьми, которые уже давно не дети, за плечами у них огромный жизненный опыт, вся послевоенная советская эпоха и три постсоветских десятилетия. Конечно, многое в воспоминаниях детства за столь большое время исказилось или вовсе стерлось — человеческая память вообще крайне своеобразный и далеко не всегда предсказуемый инструмент. Конечно, на воспоминания детства наложились сложившееся уже во взрослые годы мировоззрение и накопленный жизненный опыт.

Но все указанное выше отнюдь не умаляет ценности собранных в книге воспоминаний, поскольку в воспоминаниях детства часто даже при искажении и выветривании конкретики о происходившем вокруг все же вполне сохраняются отчетливый отголосок того самого восприятия, испытанных переживаний и чувств. Сохраняются и воспоминания о том, что в тяжелое военное детство воспринималось как главное, что ценилось. И, пожалуй, именно это в представленных очерках и является главным.

В книге собраны воспоминания людей разных возрастов: от тех, кто встретил войну уже подростком и ближе к концу ее даже был призван на военную службу, до тех, кто родился уже в военные годы. Они родились и выросли в разных местах, в разных стратах общества, разный у этих людей и пережитый во время войны опыт. И в силу этого воспоминания не похожи друг на друга. Кто-то из всей войны отчетливо помнит только День Победы, а кому-то впился в память черный день 22 июня 1941 года. Для одних самым страшным воспоминанием стала первая зима в блокадном Ленинграде, а для других самыми жуткими словами стали «полицай» и «бандеровец». Кого-то уже в послевоенном Берлине мать не осмеливалась никуда брать с собой, потому что бойкий сын все порывался «зацепить какого-нибудь немчуренка», а кто-то в России без враждебности общался с пленными немцами и венграми.

Хотя есть и то, что объединяет собранные в книге очерки. Все они, даже самые короткие и вроде не слишком информативные из них, наводят на непростые размышления.

Почти все воспоминания в сборнике оставлены нашими соотечественниками по большому Отечеству, разорванному в 1991 году. И в этих очерках неизбежно проявляется отношение не только к военному детству, но и вообще к советской эпохе. А поскольку советская эпоха все более отдаляется от нас, то воспоминания о ней, о советском народе, в отношении которого Виктор Земсков применял меткое определение «суперэтнический феномен» — это одна из тех тонких нитей, что еще связывает людей на постсоветском пространстве.

И по воспоминаниям чувствуется, какое сильное влияние оказали советское общественное устройство, советская пропаганда, советская культура на этих людей вне зависимости от их отношения к советской власти. Так, совсем не мелочью является признание, что два счастливейших дня юности — это день приема в Комсомол и день Победы. С другой стороны, даже по тем очеркам, где высказывается негативное отношение, например, к Сталину, видно, что их писали люди, жившие в советском информационном поле и от того, что в этом поле имелось, выстраивавшие свои взгляды.

В книге есть и воспоминания детей войны из других стран, в том числе один очерк немца, при чтении которого возникают мысли в чем-то более тяжелые, чем при чтении воспоминаний наших соотечественников.

Слишком уж разительный, откровенно жуткий контраст. Прежде всего в обстоятельствах столкновения с войной. К нам она вломилась в июне 1941 года резко, с гулом бомбардировщиков, грохотом орудийной канонады и разрывами бомб и снарядов. А для немецкого мальчишки, чьи соотечественники на крыльях войны врывались в другие страны и порабощали народы, начало бойни в Европе в 1939 году — это в первую очередь, введение продуктовых карточек! Да, постепенно тяготы и лишения для немецкого мальчишки нарастали, приходилось копать бомбоубежища для укрытия от бомбардировщиков, потом работать на авиазаводе, а на исходе войны и на фронт угодить — и уж эта последняя страница военной биографии, когда уже немецкому парню пришлось на собственной шкуре прочувствовать агонию германской армии, конечно, никак не может считаться легкой. Но все-таки это все ни в какое сравнение не идет не то что со страданиями советских детей в блокадном Ленинграде или на оккупированной территории, а даже с жизнью в глубоком советском тылу.

Нет, никакой злобы на немецкого уже старика не возникает. Скорее, горечь. Нет, ни в коем случае не от того, что он не пережил то, что выпало на долю советских детей — упаси Бог подобное желать. А от того, что не чувствуется в воспоминаниях человека достаточной глубины осознания, что такое нацизм, которому в 1930-е годы немцы присягнули, и почему еще долго после войны у многих при одном упоминании немцев сжимались кулаки.

Строки выше — они не в упрек конкретному человеку, который и нацистом не был. Они о том, что восстание фашизма из могилы уже в наши дни совсем не случайно.

Когда первая редакция данной рецензии была уже почти завершена, произошли переломные, резко изменившие мир события. Нациствующие мерзавцы, пришедшие к власти на Украине в 2014 году, открыто заговорили на серьезнейших площадках о намерении пересмотреть Будапештский меморандум и обеспечить себя ядерным оружием. И этими заявлениями исчерпывающе показали, что не следует рассчитывать ни на выполнение Минских соглашений, ни вообще на какой-либо диалог. Вслед за этим Россия признала почти восемь лет терзаемые украинскими нацистами республики Донбасса и начала спецоперацию по демилитаризации и денацификации Украины.

И немедленно в России и по всему миру пошла череда переходов через моральные «красные линии» и сбрасывание масок (в данном случае речь не об отмене «масочного режима» в Москве). На бандеризировавшейся с 1991 года Украине, высшие чины которой столько лет распространялись о своих мечтах вырезать всех «омоскаленных» в Донбассе и потом по Красной площади в Москве на танках проехаться, раздались вопли, буквально как в том анекдоте: «А нас-то за шо?». К ним присоединился нестройный хор российских «граждан мира», дружно обличивших «кровавого тирана»Путина и заскуливших: «Нет войне!».

Всем этим «пацифистам» было глубоко наплевать на Донбасс и многие другие раны, кровоточившие на постсоветском пространстве все те годы, пока Россия силилась угодить и понравиться «цивилизованному миру», под которым понимается седьмая часть человечества. Да и сейчас, как некоторые из «борцов за мир» открыто сказали, их волнуют не жизни людей, а угроза отлучения от глобалистско-потребительской «благодати». Им плевать, что установившийся на Украине режим губителен для подавляющего большинства украинцев (про нас промолчим — мы в глазах «граждан мира» вообще не люди). Так же, как плевать на кровь, пролитую в Йемене, Сирии, Ливии, Ираке, Афганистане, Югославии…

Но стенания российских «граждан мира» — это мерзко, но едва ли особо важно в мировом масштабе. В конце концов, эта публика значима только в собственных глазах. Иное дело — заявления людей, от которых зависят судьбы народов. И вот среди них некоторые звучат действительно зловеще. Например, слова канцлера ФРГ Олафа Шольца о том, что немцам более нет нужды винить себя за нацизм. Понятное дело, что огромные массы немцев и так не видят в нацизме никакого зла, однако некое табу на официальную реабилитацию оставалось.

Никакой радости смерти и страдания на Украине нам не доставляют (хотя новости о ликвидации закоренелых нацистов, как украинских, так и русских, белорусских и прочих, безусловно, встречаются с одобрением). Кого из наших сограждан, поддерживающих спецоперацию, ни спроси — практически все говорят, что желают ее победного завершения с как можно меньшими жертвами. А тем временем пан Зеленский выпускает из мест лишения свободы уголовников для «защиты Украины» и вообще делает всё, чтобы как можно больше людей рассталось с жизнью.

Мы же выскажем надежду, что спецоперация обозначила окончательный разрыв России с унизительным и губительным угождением «цивилизованному миру» и положила начало установлению мира не только на Украине, но и на всем постсоветском пространстве.

Конфликты на постсоветском пространстве, конечно, несравнимы с Великой Отечественной войной. Однако и они затронули судьбы детей. Уже выросли дети гражданской войны в Таджикистане, войн в Карабахе, Абхазии и Южной Осетии. Выросли и многие дети войны в Донбассе. И их воспоминания тоже предстоит собрать и сохранить для потомков.