Парадоксы власти финансов: почему выплачивать долги вредно для экономики

Уле Бьерг. Как делаются деньги? Философия посткредитного капитализма. М: Ад Маргинем Пресс, 2018

Сегодня никого не удивишь тезисом, что финансовый сектор неадекватно раздут и в нём ютится множество спекулянтов, транжирящих общественные богатства. С 1970-х годов локальные финансовые пузыри лопались один за другим, но лишь крах 2008 года направил общественный гнев против безответственности «финансовой элиты». Мнение, что государство (или международное сообщество) должно усилить контроль за банками и биржами, набрало крайнюю популярность. Кризис стал постоянным аргументом в критике неолиберальной повестки, с её идеализацией свободных рынков и требованием от государства экономии на социальных расходах (но не на спасении богатых). Впрочем, на деле ничего не изменилось. Минимальные ограничения для банков пришли, затем ушли, а система осталась прежней.

Одни объясняют кризис человеческой ошибкой; другие видят в нём сознательное мошенничество финансистов и коррумпированность чиновников. В любом случае неявно предполагается, что произошло некоторое отклонение от нормы, которое можно исправить. Здесь поменять плохих людей на хороших, там — усилить контроль института А над институтом Б. Капитализм хорош и безальтернативен, надо лишь устранить «перегибы» и наказать хитрых преступников. Но в чём же конкретно состоит его «норма»? Не путаем ли мы логику современного финансового капитализма с индустриальной романтикой XVIII века или несбывшейся мечтой о тотальном социальном государстве?

Можно сделать вид, что пузыри надуваются не так часто и являются лишь случайным побочным эффектом системы. Но как быть с тем, что и до, и после 2008 года количество денег, крутящихся на финансовых рынках, увеличивалось экспоненциально: суммарная стоимость пресловутых деривативов в 1980 году составляла 100 миллионов долларов, в 2000 году — уже 100 триллионов (т. е. выросла в миллион (!) раз), а к 2012 году, по разным оценкам, (что само по себе удивительно) составила от 600 триллионов до 1,2 квадриллиона долларов. При том, что мировой ВВП в 2012 году составил лишь 75 триллионов долларов и его рост с 1980 года совершенно не соответствовал росту финансового сектора.

Как понимать эти цифры? Чем вообще занимается финансовый сектор и откуда он получил такие астрономические суммы? Что случилось с классическими задачами банков — вроде направления «излишков» денег у одних людей на инвестиции в других? Почему финансисты, обладающие такими богатствами, не выкупят просто все материальные ценности? Как мы вообще можем оценивать и использовать для чего-то деньги, которые год за годом появляются из ниоткуда, используются непонятно где и пропадают в никуда? Зачем государству спасать столь богатый сектор и как оно вообще способно это сделать? Наконец, сколько людей в мире знают правильные ответы на эти вопросы и почему столь абсурдная система до сих пор существует?

Проследить, как изменялась финансовая система в течение ХХ века и в чём состоит её роль сегодня, берётся доктор социологических наук Уле Бьерг в книге «Как делаются деньги? Философия посткредитного капитализма». Может показаться, что автор максимально усложнил дело: финансовый рынок и деньги он рассматривает как идеологии (правильнее сказать — общественные отношения), которые находятся в сложных отношениях с реальным (материальным). Бьерг постоянно ссылается на категории Жижека (реальное, символическое, воображаемое) и Хайдеггера (субъект, бытие и пр.).

К удивлению, автор избегает постмодернистских игр словами, характерных для Жижека. Философские категории в книге действительно нужны для систематизации разных экономических концепций и феноменов, а не ради того, чтобы высказать старую истину в новых терминах. Местами кажется, что на изложение Бьерга лучше лёг бы марксизм (автор ссылается на Маркса, зачастую повторяет его рассуждения, но одновременно упрощает марксистские идеи — например, зачем-то приписывая Марксу товарную теорию денег, которую немецкий философ критиковал за фетишизм). Однако главное достоинство книги — в том, что ей удаётся излагать экономические теории, практические подходы и реальные взаимосвязи предельно ёмко и ясно, с минимальным использованием терминов, как финансовых, так и философских. Работу Бьерга без большого преувеличения можно рекомендовать как популярное (и одновременно критическое) изложение логики финансового сектора.

Автор подробно разбирает, как со временем менялось представление о финансовом рынке, деньгах и источнике прибыли у разных действующих лиц: аналитиков, трейдеров, государства, банков, экономистов-теоретиков (особенно неоклассической школы) и т. д. Бросается в глаза, что развитие апологетики капиталистического рынка строится вокруг фундаментального противоречия: с одной стороны, эффективный рынок должен мгновенно и правильно определять стоимости, приходить в равновесие, не допускать спекуляций. С другой — единственным признаваемым источником прибыли (при отрицании эксплуатации, т. е. несправедливого передела продукта труда) является неравновесие рынка. Анекдотическая иллюстрация этого — лауреаты Нобелевской премии по экономике Роберт Мёртон и Майрон Шоулз, доказывавшие невозможность арбитража (извлечения прибыли из разницы цен на один и тот же актив на разных рынках), но сделавшие на этом арбитраже миллионы в хедж-фонде LTCM.

Поскольку предполагается, что вся экономическая информация уже учитывается рынком, реальные колебания цен начинают рассматриваться как чистые случайности, к которым применимы те же математические методы, что и к случайным процессам в природе (вроде броуновского движения частиц). Сфера финансов, таким образом, отделяется от перипетий реальной экономики и концентрируется на компенсации чисто абстрактных, математических «рисков». Поскольку практика постоянно опровергает строгие модели, негативный опыт «учитывается» и становится основой для более сложных моделей и методов компенсации рисков. Бьерг отмечает, что таким образом создаётся порочный круг: чем больше создаётся финансовых инструментов, подходов, индикаторов и т. д., тем сложнее и взаимосвязаннее система и тем больше, а не меньше, рисков (в особенности системных — т. е. того, что уйдёт в разнос вся финансовая система сразу).

Так, деривативы, задуманные как метод страхования от колебаний цен на базовые активы (за что банки-«страховщики» получают деньги), стали отдельным гигантским рынком и начали оказывать обратное влияние на базовые активы. Если цена на деривативы почему-то (из-за спекуляций) изменяется, это вызывает реакцию на рынке связанных с ним акций (рост цены на деривативы теоретически посылает сигнал, что положение компании оценивается как более рискованное и т. п.).

Это наиболее табуированная тема у неоклассических экономистов: например, указания известного математика Бенуа Мандельброта на то, что изменения цен на рынках не являются независимыми, их распределение не является нормальным и у них наблюдаются пороговые значения, приводящие к турбулентности (ускоряющемуся краху), — вызвали у экономистов радикальное неприятие.

Бьерг делает важные замечания по поводу природы денег как общественного отношения (выражаясь по-марксистски). Хотя деньги и являются общепризнанным носителем абстрактной (меновой) стоимости, исторически неверно выводить их из нужд обмена. Всеобщность денег (признание всеми конкретных монет и их стоимости) по факту обеспечивалась государством (центральной властью), а не зарождалась стихийно. Автор связывает государственные деньги с попытками наладить сбор налогов и установить контроль над торговлей.

Государство же играет важную роль в кредитных деньгах: оно даёт внешнюю гарантию, что долги будут признаваться не только конкретным должником и кредитором. Тогда эти долги можно продать третьей стороне. Здесь обнаруживается и более тонкий момент — не все долги равноценны. Обещание нищего и безработного отдать 50 тысяч рублей неравнозначно такому же обещанию успешного предпринимателя. Соответственно, расхожее представление о банке как о простом месте встречи желающих обменяться долгами, некорректно. Банк предоставляет гарантии того, что долг (кредит) реально обеспечен. Проще говоря, клиенты должны верить, что полученный ими от банка кредит не «фальшивый», не просто цифра на бумажке, а является реальными деньгами, кем-то до этого внесёнными. И наоборот: вкладчик должен верить, что сможет забрать свой вклад назад (в любой момент либо оговоренный контрактом). На практике эту как бы «полезную» веру поддерживает авторитет государства, признающего и готового спасти данный банк.

Секрет полишинеля в том, что банк выпускает больше кредитов, чем имеющиеся у него резервы (грубо говоря, вкладчик внёс 100 рублей, а банк раздал кредитов на 1000 рублей). Потому постоянно говорится, что банковская система держится на доверии: если все вкладчики попытаются единовременно забрать свои деньги, то любой банк обанкротится (либо ему потребуется помощь государства). Важно, что формальная привязка к золоту принципиально ничего не меняет: банки (и государства!) никогда не хранят у себя ровно столько золота, сколько выдали кредитов. История показала, что иллюзия обеспеченности кредитов может создаваться как золотом, так и простым авторитетом государства.

По сути, банк выпускает собственные кредитные деньги, которые работают так же, как и государственные (и становятся с ними неразличимы). Однако исторически банки сильно уступали по власти государствам, полагались на их авторитет и находились под их контролем. Для многих экономистов «золотым веком» было принятое в 1944 году Бреттон-Вудское соглашение, политической волей фиксирующее цену золота, обменные курсы валют и т. д. Собственно, Бьерг утверждает, что отмена Бреттон-Вудской системы и поворот к неолиберализму сместили баланс от государства в сторону системы получивших большие свободы частных банков. Вернее, это смещение началось ещё в 1960-х, а в условиях кризиса начала 1970-х было лишь закреплено.

Самым ярким следствием стал бум выданных частными коммерческими банками кредитов (по сути, частных денег): так, к 2018 году в Великобритании доля таких частных кредитных денег составляла 97%! Распространение безналичных расчётов, а также развитие межбанковских денежных рынков, с одной стороны, свели операции с «наличкой» (т. е. необходимость хранить какое-то количество реальных государственных денег в резерве) к минимуму. А с другой — окончательно стёрли разницу между государственными деньгами и частными кредитами: человек имеет дело с некоей абстрактной электронной записью, а не с билетами Центробанка или расписками частного банка. Только кризис, когда отдельные банки оказываются на грани банкротства, обнажает эту разницу между кредитными деньгами того или иного частного банка или Центробанка.

К концу ХХ века коммерческие банки, получившие свободу в создании денег, начали объединяться с инвестиционными банками и хедж-фондами (занимавшимися спекуляциями на финансовых рынках), образуя огромные финансовые конгломераты. Получалась абсурдная ситуация, когда один и тот же «игрок» мог и неограниченно выпускать деньги, и также неограниченно вкладывать их в спекуляции, и получать процент с каждой сделанной операции (как брокер). Автор называет это казино-капитализмом: объединение в одном лице владельца казино (берущего с участников игры комиссию), ростовщика (дающего игрокам фишки в долг, под процент) и умелого игрока (обладающего неиссякаемым потоком фишек от ростовщика). Эта система потенциально бесконечна и потому абсурдна: банки могут неограниченно создавать кредиты, на которые играть на рынке.

Здесь нужно вернуться к деривативам. Особенность деривативов в том, что они отражают «рискованность» актива (акций, компаний и пр.) — в самом широком смысле — и потому могут создаваться на основе любого реального объекта, процесса или их комбинации. При этом колебания в цене дериватива будет воздействовать и на цену базовых активов. Наконец, поскольку дериватив отражает не цену базового актива, а её волатильность (риск изменения) — то он позволяет нажиться даже на крахе базового актива. В общем, финансовые конгломераты, обладающие потенциально неограниченными кредитными деньгами, могут весьма сильно влиять на цены деривативов со спекулятивной целью. Косвенным итогом станет крах реального актива (например, предприятия). Знаменитые спекуляции Джорджа Сороса, вызвавшие девальвацию британского фунта в 1992 году, демонстрируют, что финансовые конгломераты могут пересилить даже государство.

Поскольку же «финансиализация» затронула уже и государственный долг, и потоки инвестиций, и цены реальных предприятий, и многое иное — государство не только из классовых интересов, но и из чисто прагматических соображений вынуждено защищать существующую систему от краха. Можно сравнить это с произвольно оцениваемой рынком (точнее, определяющими его крупными игроками) информационной составляющий, проникшей во все объекты и поддерживающей их стоимость (тогда как материальная часть требует уже почти нулевых затрат труда) у Пола Мейсона. Бьерг подводит к тому, что поверх классического производственного деления на капиталиста и рабочего, создающего эксплуатацию, выросло новое деление на кредитора (способного производить долг, работающий как деньги) и должника (вынужденного платить за использование денег, являющихся общественным отношением, держащимся на признании и доверии, но по сути присвоенных частными банками). Это примерно соответствует повороту капитализма от производства к перераспределению у Гребера (правда, Бьерг призывает не забывать об эксплуатации). Подобно общественному контролю над средствами производства, должники должны в борьбе с государством и финансовым капиталом вернуть народу контроль над созданием денег.

Бьерг предлагает забастовку в виде коллективной невыплаты долгов — с расчётом на эффект, аналогичный ипотечному кризису перед 2008 годом. Впрочем, из книги создаётся впечатление, что доля потребительских кредитов (и даже ипотек) становится всё менее значительной. А главное — система взаимных расчётов и поддержка государства может вытащить финансовые рынки из любой ямы. Наконец, если банки извлекают прибыль, то должно найтись какое-то количество заинтересованных в их защите людей. Если вспомнить исследование «бредовых работ» Гребером, работников, получающих деньги «из ничего», может оказаться неожиданно много: не только спекулянты и либеральные экономисты, но и целые иерархии офисных работников, бюрократов и выросшей вокруг них сферы услуг. То есть протест должен объединить весьма разнородное сообщество, логически перетечь в общие акции неповиновения, а то и бунты против принимаемых властями мер.

Тем не менее автор прав в своём призыве поставить под вопрос саму денежную и финансовую систему: почему мы не можем определить, чем должны заниматься банки и какие деньги мы признаём? Иронично, что сломать современную капиталистическую игру можно, просто заставив банки и государство реально выполнять декларируемые ими функции: распределителя свободных денег и организатора создания общественной ценности!