Почему консолидация элит не поможет экономике России

Ричард Лахман. Государства и власть. М: Издательский дом «Дело» РАНХиГС, 2020

Элитные конфликты — основное содержание политики. Две башни Кремля, националисты и компрадоры, ястребы и голуби, промышленники и финансисты, центр и регионы… Для многих людей, как обычных граждан, так и аналитиков, даже массовые движения и выборы сводятся к «закулисным манипуляциям».

Теоретики демократии видели во внутренних конфликтах, введённых в определённые цивилизованные рамки, большую ценность (подобно марксистам с классовой борьбой). С одной стороны, они не дают власти стагнировать и перерождаться. С другой — поскольку общество постоянно развивается и усложняется, государство должно учитывать всё новые и новые интересы, взгляды, альтернативы; сложно представить, что некий платоновский правитель-философ способен адекватно работать с этим разнообразием. Потому сговоры элит, стирание различий между партиями и политическими стратегиями в последние десятилетия воспринимались западными интеллектуалами как тревожный сигнал конца народовластия и всевластия капитала.

Но существует и иная идея: единения вокруг стабильной сильной власти, которой «не мешают работать». Вместо того, чтобы угождать желаниям тысяч элитных групп или тёмной толпы, умный вождь должен сосредоточить национальные ресурсы и пустить их на развитие страны. Не в этом ли секрет экономических чудес? Сегодня, когда демократическое «мировое сообщество» угрожает суверенитету стольких государств, — не в этом ли выход?

На подобные вопросы пытается ответить социолог и теоретик элит из США Ричард Лахман в книге «Государства и власть». Автор замечает, что хотя мыслители вроде Маркса и Вебера правильно схватывали общие тенденции эпохи, их реализация в отдельно взятых странах радикально отличалась, а зачастую и вовсе давала обратный эффект: государства сильно различались и зачастую разваливались, модные экономические рецепты работали у одних и оборачивались катастрофой у других, и т.д.

Чтобы объяснить различия в траекториях, Лахман предлагает в деталях рассмотреть, как функционировала власть (и государственный аппарат) в разные эпохи и в разных частях света. Основное внимание автор обращает на политическое поле: какие группы боролись за власть, как в этих условиях вырабатывались и реализовывались те или иные политики. В первую очередь его интересует взаимодействие элит (во множественном числе), занимавших разные позиции на территории, в экономике и общественной иерархии. Во вторую — массовые движения, вторгающиеся в эту борьбу (впрочем, автор приходит к выводу, что активность низов является главной прогрессивной силой). Наконец, Лахман пытается учесть геополитическую ситуацию и иностранное влияние — впрочем, оно важно лишь постольку, поскольку меняет баланс элит и масс во внутренней политике зависимой страны.

Автор показывает, что даже самые централизованные государства — на деле проблематичная и конфликтная структура. Исторически большинство попыток централизации разбивалось об интересы региональных элит. До Великой французской революции типичной была ситуация, когда во время войны генералы игнорировали команды формального начальства и даже вовсе отказывались сражаться, уводя часть войск с поля боя.

Важнее то, что до относительно недавнего времени элиты почти не занимались экономическим развитием своих владений. Главной проблемой было изъятие ресурсов у населения и формально подчинённых элит. Бюджеты государств, достигшие в ХХ веке огромных значений, до этого были крайне скудны: региональные элиты и рядовое население скрывали доходы, препятствовали налогообложению, выторговывали себе преференции. Не случайно короли и императоры, желавшие начать войну или провести реформу, вынуждены были залезать в долги (или раздавать направо и налево «суверенитет», что легко приводило к краху государства или к перевороту).

Собственно научно-технический прогресс ложился на плечи подчинённых классов: крестьян, ремесленников, квалифицированных рабочих, а до какого-то момента — торговцев и буржуазии. Лишь с укреплением позиций класса капиталистов, широкой раздачей гражданства (в первую очередь в связи с мобилизацией в армию) и усилением массовых движений государство стало всерьёз заниматься экономикой и социалкой.

Нужно отметить, что, по Лахману, переориентация правителей на экономическое развитие происходила одновременно со сращиванием государства с капиталом. Так, ранняя версия экономической политики — меркантилизм — поддерживала только тех капиталистов, что были привязаны к государству. Соответственно, в тех странах, где эта сцепка (или само государство) оказались слабыми, меркантилизм провалился.

Впрочем, как указывал Карл Маркс, для капитала (а вместе с ним и государства) прогресс не является самоцелью. Периодически происходят «откаты» к завоеваниям, грабежу, спекуляциям — если они позволяют элитам получать больше доходов, чем развитие производства. Критики неолиберализма, вроде Дэвида Харви и Чарльза Тилли, считают его именно подобным откатом: курсом на перераспределения богатств, даже за счёт разрушения производства, сокращения социалки и общего замедления развития. Лахман указывает на падение темпов роста ВВП в неолиберальных странах; и это при том, что сама методика расчёта валового продукта переориентировалась с «реального» сектора на финансы и услуги! В книге также упоминается, что в ряде постколониальных стран стремление элит удержать власть (очевидно, являющуюся для них источником богатства) заставило их сознательно отказаться от развития экономики. Так что борьба элит за экспроприацию богатств у населения не теряет актуальности. Не этим ли объясняется сегодняшний общемировой рост неравенства?

Из описаний Лахмана следует, что развитию препятствует как излишняя расколотость элиты (ресурсы растаскиваются местными князьками), так и излишняя централизация (обеспечившая своё доминирование элита, как и сломивший всякую конкуренцию капитал, почивает на лаврах, занимается банальной эксплуатацией и сверхпотреблением). Последнее, по замечанию автора, происходит в странах, где основу экономики составляют полезные ископаемые: группа, захватившая «трубу», подавляет всякое сопротивление (в том числе со стороны промышленников), превращается в патрона для остального общества (распределяет ресурсы и позиции) и вводит экономку в стагнацию (в частности, чтобы не усиливать другие элитные и бизнес-группы).

Похоже, аналогичные результаты может обеспечить и просто стабильный консенсус элит. Так Лахман объясняет, почему в США социалка, некогда бывшая передовой, перестала развиваться и даже сократилась в период неолиберализма. Дело в том, что в Соединённых Штатах различные капиталистические группы интегрировались в сложную, разветвлённую государственную систему, создав целую сеть взаимных «прав вето». Социальные программы опирались на эту систему, и потому для них характерна частичность (белые рабочие и старики из «среднего класса» в ущерб чернокожим и беднейшим слоям) и коммерциализация (закупка лекарств по завышенным ценам у частных фармкомпаний, кредитование студентов частными фондами и банками и т.п.). Инициативы по расширению социального обеспечения успешно блокировались, а вот его неолиберальное сокращение было поддержано.

Но что конкретно даёт «умеренное» разногласие элит в рамках «достаточно» сильного государства? Лахман считает, что этот расклад даёт наиболее удобную возможность войти в политику массам. В борьбе за доминирование элиты заключают межклассовые альянсы, задействуют популизм, массовую мобилизацию (в том числе военную), в худшем случае — выстраивают со своими работниками и земляками полукоррупционные патронажные связи. Соответственно, низы, за чью лояльность и энергию идёт борьба, становятся полноценными гражданами, начинают требовать прав и преференций. Это создаёт необходимую базу для регулярной низовой организации и демократии.

Лахман показывает, что массовые восстания часто позволяли стране выйти из элитного тупика, давали толчок развитию и укрепляли государство. Даже само появление государств стало возможным благодаря широкому движению Реформации, пошатнувшему эгоистичные позиции церкви и части региональной аристократии. Автор проводит важное разделение: прогрессивными были социальные революции, в которых происходила массовая мобилиазция народа, требовавшего системных преобразований и укреплявшего свои позиции. «Политические» же восстания с минимальным участие масс (дворцовые перевороты, простая смена правителей) чаще ослабляли общество, чем позволяли начаться развитию — особенно в ситуации, когда общество и элиты раздроблены. Попытка таких малых слабых групп заручиться против своих политических противников поддержкой из-за рубежа обычно заканчивалась катастрофой. К похожим выводам пришли экономисты Дарон Аджемоглу и Джеймс Робинсон, исследовавшие истоки демократического устройства в разных странах.

Автор предполагает, что современная геополитическая ситуация (с падением СССР, постепенным угасанием США и неготовностью других стран принести достаточные жертвы для мировой гегемонии) запустит активное формирование новых региональных блоков, что даст большую свободу отдельным, не обязательно самым сильным государствам. Неудача глобалистского проекта ещё сильнее привяжет крупный капитал к господдержке. Национальные государства будут централизоваться, освобождаться от внешнего влияния и получать большую свободу для манёвра на мировой арене. Но это лишь усилит необходимость в массовых движениях и низовой организации. Уже Тилли отмечал, что элиты активно закрываются от остального населения; поддержание их уровня потребления при текущих технологиях не требует большого количества рабочей силы, и даже войны зависят скорее от дорогих ракет, чем от массовой армии. Если элиты консолидируются, и даже капитал не будет гнать их вперёд, опираясь на господдержку и монополии, — какая сила сможет заставить систему развиваться?

Читайте также: Народ России — лишние люди в мировой экономике?

Начав с истории конфликтов элит, Лахман приходит к парадоксальному выводу: враг нас предал. Грозящее миру равновесие в элитных конфликтах, внутренних и внешних, выдвинет на первый план классовую борьбу. Ведь кроме организованных масс, не останется сил, требующих развития и справедливого перераспределения. И в то же время элиты окажутся в значительной степени независимы от народа (возможно, им потребуется поддержка силовиков — уже становящихся отдельным сословием — и части среднего класса) и максимально готовы к тому, чтобы дать массам отпор.

В то же время неолиберальная политика и падение соцблока уже подкосили организацию низов. И вместо удобной возможности войти в политику, почувствовать себя гражданами, участвующими в судьбах страны (пусть и через элитный конфликт), люди окажутся перед мобилизующей (мобилизующей ли?) угрозой исключения из жизни государства. Лахман не даёт ответа, что можно сделать в этой ситуации — и почти не приводит исторических прецедентов, кроме разве что постколониальных султанатов (ничего хорошего не сулящих).

Вероятно, история не может дать всех ответов. Но вопросы она ставит тревожные.