История великого переселения: повесть о вселенском отщепенце

Анатолий Ким, родовые корни которого «находятся в провинции Каннынг и уходят на большую историческую глубину, зачинаясь со времён образования государства Силла», — уникальное явление отечественной литературы, прозаик, обогативший в первую очередь язык и стилистику русской прозы. История предпочла далёкого потомка Ким Си-Сыпа, великого писателя средневековой Кореи, сделать прекрасным русским писателем.

Пожалуй, в мировой истории искусства есть ещё только один подобный пример: поляк Ю. Т. К. Коженёвский, ставший классиком английской литературы Джозефом Конрадом. Правда, был писавший на английском Владимир Набоков, но это несколько иной случай.

Обогатил Ким не только язык и стилистику: он ввёл в литературу экзистенциального героя, маргинала-философа, непосредственно близкого к византийскому идеалу православного аскетизма, причём важно то, что мироощущение этого героя представляло собой просто часть истинно русского народного самосознания. И я знаю людей, на которых «Собиратели трав», «Луковое поле» и «Лотос» Анатолия Кима оказали столь сильное впечатление, что фактически изменили их судьбу, одних подтолкнув к стилю жизни, который сейчас называют дауншифтингом (downshiftting), других — к Востоку. Потому что в русскую прозу писатель гармонично вплел восточные философско-религиозные мотивы и образы. В 80-е гг. у Кима была издана культовая «Белка» (роман, переведённый на многие языки), философско-семейная сага «Отец-лес», которую критик С. Соловейчик отнёс к главным книгам столетия, и много ещё чего, определяемого литературоведами то в рамках «магического реализма», то отсылаемого ими к мифу.

Однако сам Анатолий Ким признался, что его «подлинное рождение в русском языке» и его «существование как русского писателя» началось «в маленькой деревушке в лесной рязанской глуши», где сохранялась «деревенская Россия, главная Россия, родительница и хранительница великих нравственных ценностей нации». Анатолий Ким — человек православный (его отцом крёстным стал гениальный Иннокений Смоктуновский).

О предках писателя и об обитателях рязанской деревеньки мы узнаем из вышедшей в 1998 году автобиографической повести «Мое прошлое», книги не просто лично важной для него, явившейся опредёленным итогом большой части писательского пути, но знаковой для 90-х: в ней автор заговорил о времени и о себе не как скованный партийными директивами член Союза писателей СССР, а как свободный художник. И многие факты, вошедшие в повесть, читатель, несомненно, узнал тогда из неё впервые.

Это касается, в частности, истории корейцев в России. Оказывается, в шестидесятых годах ХIХ в. началась миграция корейцев на территорию Российской империи. С севера Кореи уходили безземельные крестьяне. Ким рассказывает о своём деде, перебравшемся в Россию «примерно в 1908 году, когда уже тысячи корейских семей поселились на землях российского Дальнего Востока и Приамурья». Напрашивается прямая ассоциация с современными мигрантами и их проблемами. Ведь райский сад корейцев в России не ждал. Деду Кима достались «прежняя бедность да горькое чувство вины». Так началась русская жизнь этой корейской ветви. Все-таки род выжил, появилось свое хозяйство, рождались дети… Большую часть корейцев составляли сезонные рабочие, условия жизни которых «мало чем отличались от каторжных, и в подобных обстоятельствах да при громадной отдалённости от центра местная администрация осуществляла власть по своему произволу и даже слышать не хотела о какой-то школе для детей корейских эмигрантов». Отец Кима, как раз и назначенный директором школы для корейских ребятишек, был доведен отказами отдать под учебное заведение какое-нибудь строение до отчаянья — и отправил телеграмму Сталину…

Потом настал роковой 1937 год. И всех корейцев принудительно выселили с Дальнего Востока в Казахстан. «Крестьян, служащих, студентов, рыбаков, детей и взрослых, актёров театра, охотников за пантами и искателей горного женьшеня — всех корейцев погрузили в товарные вагоны и под конвоем отправили в западном направлении…» «Это насильственное переселение, — с горечью пишет Ким, — прямо обвиняло: виноват! Но в чём? Так до сих пор и не выяснено, в чём обвинялось корейское население Дальнего Востока». В Казахстане, куда были сосланы в том числе и поволжские немцы, чеченцы, крымские татары, — будущий писатель родился. Среди первых его воспоминаний — горы Талды-Курган: «Вот на эти холмы я как бы и сошел с облаков и зашагал по бренной земле…»

Кончилось время ссылки для советских корейцев в 1948 году. И родители Анатолия Кима в числе многих других сразу же решили вернуться на Дальний Восток.

Но повесть «Мое прошлое» все-таки не только изложение биографии. В первую очередь это показ траектории духовного и творческого пути автора, произведения которого десять лет не печатали, но он не изменил призванию, потому что его «понимание писательства — не как общественного служения, а именно как формы мистического подвига или постоянной отшельнической молитвы» — освобождало его «от удручающих переживаний» по поводу журнальных отказов. Помог с первой публикацией Анатолию Киму тот же Смоктуновский: судьба промыслительно сделала соседями молодого писателя по лестничной площадке тёщу и тестя актёра…

«Мое прошлое» — это исповедь, в которой известный писатель, не служивший власти, но все-таки вынужденный лавировать между монументальными её колоссами, дабы обрести «приятное для себя существование», о чём пишет с беспощадной к себе правдивостью, пытается понять главное — из чего складывалась его собственная душа, «столь мучительная и непонятная» для него самого. Но, обладая сильнейшей эмпатией (именно в ней кроется исток основного приема его прозы — перевоплощений героя), Анатолий Ким способен «подключиться» к сознанию любого другого человека и к тому бессмертному хору, названному им просто — «МЫ», который звучит и до рождения человека, и после его ухода.

«Мы живем в беспредельных просторах космоса», утверждает Ким, и «каждый из людей есть вселенский отщепенец», именно «единственное и неповторимое, содержащееся в каждом из живущих на Земле, является причиной и предметом печали — главной печали бытия для всякого человеческого существования. Наверное, когда Бог замышлял сотворение человека, сей печальный компонент уже присутствовал с самого начала— называется это абсолютной уникальностью человеческой личности, которая никогда не повторяется». А для того чтобы жить без страха и отчаяния, по сути, нужно «что-то совсем небольшое, теплое и любимое», то есть то, что соединяет человека с другими людьми в это простое и великое «МЫ».

Сейчас, в эпоху торжества прагматического эгоизма, одна из главных мыслей повести «Мое прошлое» звучит как мудрое напоминание: «Каждый человек — это все люди. У каждого есть две судьбы. Одна та, что принадлежит его малому Я и заключается в даты рождения-смерти. Другая связана с судьбой человеческого рода и потому содержит в себе всё отпущенное человеческой истории время».