Кинг и Лавкрафт: развлекательная макулатура, или серьезное чтение

Интерес к хоррору — не то хобби, которым принято хвастаться. Признание — «в свободное время я читаю Клайва Баркера и пересматриваю «Человеческую многоножку-2» не то чтобы компрометирует, но создает репутацию человека с довольно специфическим досугом. Да, «ужастики» стали важной частью поп-культуры, — но само увлечение поп-культурой воспринимается как нечто несерьезное, подростковое, свидетельствующее об общей инфантильности. Все равно, что признаться: «Мне скоро сорок пять, и я читаю супергеройские комиксы!» — воспитанный собеседник в ответ промолчит, но посмотрит косо, а невоспитанный покрутит пальцем у виска. Оксана Разумовская, профессор, кандидат филологических наук, специалист по творчеству Джона Мильтона и Уильяма Шекспира, взяла на себя благородную миссию: она легитимизирует это сомнительное увлечение, придает ему черты академической респектабельности. Одно дело сообщить: «Я читаю Лавкрафта и Стивена Кинга», и совсем другое — «я интересуюсь наследниками готической традиции!».

Большая часть этой книги посвящена именно готической прозе европейских предромантиков и романтиков, писателей XVIII—XIX веков. В первую очередь английских: по мнению исследовательницы, британская история (бесконечные завоевания и династические распри) и ландшафт (живописные средневековые развалины на каждом шагу) особенно располагают к готическому мировосприятию. Разумовская выделяет два ключевых этапа становления европейской готики. Первый связан с выходом культового, как сказали бы сегодня, трактата Эдмунда Берка «Философское исследование о происхождении наших идей возвышенного и прекрасного» в 1757 году, и стал своего рода реакцией на рационализм и гуманистический пафос эпохи Просвещения. В готический роман можно было спрятаться от всепроникающего света разума, беспощадно бьющего по глазам и не оставляющего места для теней и полутонов. Успех жанра закрепила Великая французская революция: идеи Просвещения скомпрометировали себя, попытка воплотить их на практике в масштабах целой страны вылилась в бессистемный террор, подтвердив неистребимость темного, иррационального начала в человеке — как раз об этом писали Уолпол, Бэкфорд и другие отцы-основатели.

Разумовская бегло проходится по биографиям классиков: мало кто из авторов, оставивших заметный след в истории готической литературы, жил долго и счастливо, а многие еще при жизни заслужили репутацию в лучшем случае чудаков и неудачников, в худшем — опасных сумасшедших. В XVIII—XIX веках ужасное притягивало в основном талантливых аутсайдеров, людей не от мира сего, не принятых современниками.

«Многие проблемы и драматические повороты судьбы этих людей, — пишет Разумовская, — объяснялись маргинальными факторами в их жизни: осуждаемая обществом и даже преследуемая законом сексуальная ориентация (М. Г. Льюис, Уолпол, Бекфорд, Байрон, Уайльд); избыток материальных благ (Уолпол, Бекфорд, Льюис) или их катастрофически недостаток (Чаттертон, Грей, Мэтьюрин) в сочетании со слабым здоровьем (Мэри Шелли, Чарльз и Мэри Лэм, сестры Бронте); наркотическая зависимость (Байрон, Кольридж, де Квинси) и так далее».

Разумовская уделяет особое внимание биографическим деталям и плотно увязывает способность писать литературу ужасов с фобиями и маниями авторов. В тот же шаблон укладывается и короткая бурная биография основателя американского хоррора Эдгара Аллана По: нищета, алкоголизм, трагические потери, скандальные выходки, ранняя смерть при загадочных обстоятельствах… На литературные занятия Эдгара По исследовательница предлагает взглянуть как на своеобразную терапию, попытку «освободить запертые в его сознании пугающие и жуткие фантазии, запечатлеть их на бумаге, рационализировать их». Создатель «Ворона» и «Колодца и маятника», по версии Разумовской, одержим смертью и тягой к саморазрушению, сквозная тема его прозы — «сближение, и даже сходство» жизни и смерти. Занятие литературой для Эдгара По — едва ли не единственный способ удержаться на краю бездны и либо рационализировать свои страхи, либо высмеять пугающее, перемешав высокое и низкое, — бахтинская карнавализация, юмор висельника, бравада приговоренного.

Теорию исследовательницы подтверждает и судьба «затворника из Провиденса» Говарда Филипса Лавкрафта. В его биографии хватает пикантных и мрачных подробностей: сложные, на грани болезненности, отношения с матерью, расизм и антисемитизм, перерастающие в глобальную мизантропию, опять-таки нищета и высокомерное неприятие современников, мучительная смерть от запущенной болезни в возрасте 37 лет… В то же время во многом американские классики выглядят едва ли не антагонистами. Источником ужасного у Эдгара По часто служит клаустрофобия, боязнь замкнутого пространства, всех этих тесных колодцев, темных ниш в стенах, гробов, засыпанных могильной землей. Лавкрафта, напротив, вдохновляет агорафобия, страх перед огромными пространствами и чудовищами гигантского, непредставимого для смертных масштаба. Эдгар По писал ту разновидность готической литературы, которую исследовательница маркирует как terror, «леденящий душу ужас, источником которого являются возвышенные эффекты в беркианском духе: темнота, неизвестность, ощущение опасности». Лавкрафт предпочитал horror — «тягучий, тошнотворный страх с выраженным физиологическим оттенком, т. е. смешанный с отвращением и затрагивающий непосредственно телесные ощущения». Ну и так далее — вплоть до того, что автор «Беса противоречия» всегда был не прочь заложить за воротник, а создатель «Зова Ктулху» тщательно избегал любых психоактивных веществ вплоть до аспирина.

Выпадает из этой дружной компании разве что третий герой книги, наш неуемный современник Стивен Кинг. Его биография не раз могла вывернуть на привычные рельсы, но писатель всегда успешно рвал шаблоны: из нищеты выбрался, наркотическую зависимость преодолел, умудрился выжить в автомобильной аварии и продолжил писать с прежним пылом, хотя многие уже готовы были поставить на нем жирный крест. Много лет Кинг старательно (и небезуспешно) прикидывается нормальным: по наблюдениям Разумовской, ужасное в его книгах — это прежде всего «нарушение обыденного, привычного хода вещей», а сверхъестественные события часто имеют альтернативное, рациональное объяснение (например, сумасшествие героя-повествователя). Единственное, что выдает «Короля Стивена», — противоестественная, аномальная плодовитость. Словно главный ужас, который преследует его все эти годы, — страх потерять вдохновение, утратить способность придумывать и записывать истории.

Выход книги Оксаны Разумовской — любопытный прецедент. Прежде всего потому, что основано это издание на одноименном цикле лекций, для современной России почти уникальных: в рамках какого еще курса профессор может поговорить со студентами о погребеных заживо, Ктулху и клоуне Пеннивайзе, не отступая от темы и не рискуя карьерой? Однако по той же причине книга страдает серьезным врожденным недугом, а именно — общей поверхностностью. Только-только Разумовская увлечется какой-то темой, начнет выдавать нетривиальные идеи — и тут одергивает себя, обрывает на полуслове: не слишком ли это сложно для студентов? Так что тем, кто всерьез интересуется жизнью и творчеством Г.Ф.Лавкрафта, душеполезнее все-таки почитать биографию, написанную Спрэгом Де Кампом, поклонникам Эдгара По — книгу Андрея Танасейчука, изданную в серии «Жизнь замечательных людей», а Стивена Кинга — его собственные «Пляску смерти» и «Как писать книги».

Хотя для первого знакомства с жанром, конечно, и «Четыре лекции» сгодятся. А еще для ответа на вопросы ЕГЭ — если вдруг попадется что-нибудь заковыристое, про «Некромикон», Азатота и затерянный Р`Льех.