Москва между правдой ПМР и иллюзиями Молдавии: 15 лет «Меморандуму Козака»

В конце ноября 2018 года незамеченным прошел юбилей события, которое могло бы изменить и Молдавию, и Приднестровье, и всю региональную ситуацию. Тогдашний президент Республики Молдова В. Воронин, уступив беспрецедентному внешнему давлению, отказался подписать проект документа об урегулировании отношений с Приднестровьем — парафированный Меморандум, разработанный первым заместителем руководителя администрации президента России Д. Козаком (его подлинный текст, парафированный всеми сторонами, был впервые опубликован именно ИА REGNUM ). Причем сделал это тогда, когда передовые группы обеспечения президента Российской Федерации В. Путина, который должен был подписать документ вместе с президентами Молдавии и Приднестровья, уже прибыли в Кишинев.

За прошедшие годы история с Меморандумом обросла многочисленными мифами и домыслами, к чему приложили руку и участники работы над проектом с молдавской стороны. Это вполне закономерно, ведь многим кажется, что за это время вряд ли кто-то будет вспоминать детали происходившего, да и, чего греха таить, большая часть работы действительно велась в закрытом режиме. Поэтому теперь представители Молдавии начинают говорить о том, что, дескать, какие-то нормы появились в проекте «вдруг» и «в последний момент». Самое «экзотичное» объяснение произошедшему предложил главный «антигерой» тех событий, экс-президент Молдавии В. Воронин. Его, мол, «бес попутал».

Такого рода «объяснения» иногда напоминают мемуаристику битых французских и немецких генералов, которые объясняли поражения что в 1812-м, что в 1941—1945-х чем угодно (в основном «генералом Морозом», чуть реже — «нецивилизованными» методами войны со стороны русских и т. п.), но только не своими собственными ошибками и не превосходством русских. Так и молдавские «стратеги» пытаются найти причины провала «Меморандума Козака» в чем угодно, даже «в бесах», но только не в самих себе, не в отсутствии у самих себя политической воли и ответственности за судьбу страны.

Конечно, ничего не обнаружилось «вдруг» и «в последний момент». Шла кропотливая работа, причем на уступки шла преимущественно приднестровская сторона, а российские представители учитывали преимущественно поправки молдавского руководства. Работа велась до самого последнего момента, и об этом свидетельствуют различные парафированные версии проекта Меморандума, которые становились всё более жесткими в отношении как Приднестровья, так и России по мере приближения даты официального подписания.

Претензии (по крайней мере, серьезные и заслуживающие реагирования, а не заведомые спекуляции), которые предъявляются к «Меморандуму Козака», широко известны и сводятся к нескольким постулатам.

Во-первых, западники и их молдавские подопечные утверждают, что работа над проектом велась «нетранспарентно», а россияне якобы не выполнили свои обещания относительно того, что сами проинформируют обо всем Запад. В итоге целый ряд положений Меморандума стал для западников неожиданностью, для молдавских властей незнание Западом деталей проекта тоже стало неожиданностью, в итоге две «неожиданности» умножились и дали кумулятивный эффект. На самом деле работа над Меморандумом действительно предполагала определенную степень закрытости, но нам крайне сложно представить себе, чтобы тогдашние молдавские власти (как и все институты нынешней власти), поддерживавшие постоянный контакт с Западом, не проинформировали западных дипломатов обо всех аспектах работы над проектом Меморандума. Кроме того, российская сторона информировала о ходе работы украинских коллег, включая контакты на высшем уровне, так что вряд ли речь может идти о «нетранспарентности».

Во-вторых, и на Западе, и в Молдавии нередко утверждают, что В. Воронин опасался повторения сценария грузинской «революции роз», которая произошла незадолго до срыва Меморандума. Кроме того, аргумент о возможной кишиневской «революции» активно использовался западными партнерами при принуждении Воронина к отказу от Меморандума.

Действительно, есть достаточно оснований полагать, что аргумент о возможных беспорядках произвел на Воронина впечатление: его патологический страх перед враждебной толпой широко известен. Этот страх не позволил В. Воронину — главе МВД Молдавской ССР — пресечь штурм националистами здания республиканского МВД в 1989 году. Спустя без малого 20 лет, в 2009 году, В. Воронин — уже президент Молдовы — позволил идейным последователям погромщиков разгромить уже здания администрации президента и парламента. Так что угроза, высказанная западными дипломатами в 2003-м, могла показаться Воронину вполне реальной и оттого особенно пугающей.

Но есть одно «но»: т. н. «массовые протесты», которые позднее преподносились Ворониным как проявление массового недовольства населения, начались только после того, как стало известно об отказе Воронина от подписания Меморандума. Получилось удобно: протестующие очень вовремя подоспели тогда, когда Воронину срочно требовались дополнительные оправдания его политической безответственности.

В-третьих, западники и представители Молдавии регулярно упоминают право вето Приднестровья, которое якобы превращало создаваемую федерацию в «нежизнеспособное» государство. Аргумент явно рассчитан на тех, кто знаком с Меморандумом «в пересказах». На деле право вето Приднестровья вводилось только на переходный период (который, к слову, уже истек, а вот «жизнеспособности» молдавскому государству не прибавилось; более того, в 2003-м Молдавию еще не называли «захваченным» государством), а также касалось только ограниченного круга вопросов, преимущественно поправок к будущей федеративной конституции. Законы по исключительным предметам введения федерального центра должны были приниматься в обычном порядке, и Приднестровье не имело бы в отношении них права вето, либо же оно могло быть с легкостью преодолено большинством депутатов нижней палаты, избираемых по федеральной территории.

Периодически появляются и некоторые новые элементы «нежизнеспособности». К примеру, в интервью к 15-летию срыва Меморандума один из тогдашних молдавских парламентариев рассказал, что он тогда «разглядел» в проекте «двойное представительство у Приднестровья в парламенте… Они будут входить в парламентские списки и представляться от территорий». А оппозиция критиковала бы молдавские власти за такие уступки. С такой «аргументацией» в качестве комментариев возникают лишь междометия, поскольку любому, мало-мальски знакомому с теорией парламентаризма, известно, что в любом двухпалатном парламенте действует именно такое представительство, и ни у кого оно не вызывает нареканий, ни в Германии, ни в США, ни в России. Слова насчет недовольства оппозиции в период, когда Воронин располагал в парламенте конституционным большинством, также оставим на совести экс-депутата.

В-четвертых, самый известный аргумент — это российское военное присутствие, о котором, оказывается, никто не знал, даже Воронин, как минимум дважды парафировавший соответствующие положения Меморандума. Между тем нормы о российском военном присутствии могли быть чем угодно, но только не новостью. Воронин собственноручно скорректировал срок пребывания российских войск с первоначального 50-летнего срока на 20-летний. Воронин собственноручно затем визировал две редакции проекта, одна из которых — с его рукописными правками. Вопросы тут, скорее, к Москве и Тирасполю, которые согласились с требованием молдавской стороны о сокращении срока российского военного присутствия и политическим снижением статуса данного контингента с «мирогарантийного» до «стабилизационного», а также с ограничением его предельной численности до 2 тыс. человек.

При этом, по нашей информации, в период работы над проектом именно молдавские власти рассчитывали решить вопрос российского военного присутствия в максимально «закрытом» режиме, попытаться сделать из норм о военном присутствии РФ отдельное приложение к проекту, не включая данные нормы в основной текст проекта. Что-то вроде приснопамятного протокола, в котором за несколько десятков лет до описываемых событий «уполномоченные обеих сторон обсудили в строго конфиденциальном порядке вопрос о разграничении сфер обоюдных интересов». Подчеркнем: именно Кишинев пытался сделать работу по данному вопросу максимально закрытой, видимо, для того, чтобы иметь в дальнейшем возможность дезавуировать данный сегмент договоренностей.

Можно лишь догадываться о том, почему западники так резко отреагировали на тезис о российском военном присутствии. Скорее, такая реакция последовала не столько на 20-летнее пребывание «стабилизационного контингента», сколько на ситуацию в комплексе, в котором Запад увидел для себя опасный прецедент урегулирования территориально-политического конфликта при ведущей роли России. Для оправдания массированного вмешательства оказались востребованными любые аргументы, каждый из которых по отдельности вряд ли может считаться серьезным, но в совокупности они создают некоторую иллюзию значимости и «заботы» Запада о стратегических интересах Молдавии.

По прошествии 15 лет возникает вполне резонный вопрос: жив ли «Меморандум Козака», востребованы ли его положения? Как представляется, однозначного ответа нет.

Конечно, реалии 15-летней давности радикально отличаются от нынешних, и невозможно полностью отделить текст Меморандума, его юридическое содержание от политических условий, в которых он разрабатывался. Сегодня невозможно представить себе настолько оперативный контакт с украинским руководством, который существовал в 2003 году и позволял заручиться согласием высшего политического руководства Украины с российскими инициативами. Более того, сейчас не существует широкого международного консенсуса относительно стержневой конструкции «Меморандума Козака» — федеративной модели урегулирования. Если в 2003 г. федеративная идея продвигалась самим руководством Молдавии, то сейчас все без исключения институты власти Молдавии делают вид, что «федерация» — это «слово ругательное». Наконец, отношения между Москвой и Западом сейчас вряд ли позволят выйти на серьезные компромиссы, которые обеспечивали бы стабильность выбранной модели урегулирования.

В то же время целый ряд политико-правовых конструкций Меморандума заслуживает того, чтобы о них вспоминали не только в связи с юбилеем, но и использовали в дальнейшем поиске оптимальной модели урегулирования.

Так, «Меморандум Козака» по праву считается самым успешным проектом, при работе над которым стороны ближе всего подошли к возможности урегулирования. Стоит подчеркнуть, что стороны конфликта достигали каких-либо результатов только тогда, когда работали по проекту кого-либо из сопосредников. Так было при работе над Меморандумом 2003 г., так было при работе над «Меморандумом Примакова» 2000 г., над инициативами Украины относительно «отложенного политического статуса» для Приднестровья и над другими инициативами. И дело не в безынициативности сторон конфликта, а в том, что стороны изначально с предубеждением относятся к проектам друг друга, в то время как над проектами посредников работать необходимо.

Отсюда первый урок: если есть стремление находить компромиссные развязки, то необходимо прежде всего поощрять инициативы посредников и гарантов, а не пытаться навязывать исключительно собственные предложения. К сожалению, этот урок всячески игнорируется в современной Молдове, некоторые руководители которой заведомо говорят о «неприемлемости» российского проекта урегулирования, как и проектов других сопосредников, пытаясь убедить всех в том, что только молдавский проект имеет право на жизнь и должен стать основой урегулирования.

Также стоит обратить внимание на то, что «Меморандум Козака» стал в какой-то степени тестом на способность молдавских властей договариваться непосредственно с приднестровской стороной, а также находить реальные компромиссные модели урегулирования, сколь бы тяжелыми те или иные компромиссы ни казались.

Пока что этот урок, похоже, не в полной мере усвоен Кишиневом: к примеру, в уже цитировавшемся интервью экс-парламентарий Молдавии заявил, что «Меморандум Козака» мог быть подписан В. Ворониным и В. Путиным, начисто забыв при этом о том, что Меморандум должен был также быть подписан и приднестровским президентом И. Смирновым, но в Кишиневе об этом стараются не вспоминать. Молдавские власти по-прежнему всячески пытаются избегать того, чтобы видеть в Приднестровье равноправную сторону конфликта. Молдавским властям пора привыкнуть и к тому, что урегулирование не сводится к «щедрости центра», каковым себя всё еще считает Кишинев, а к способности договориться двух равноправных субъектов международного общения.

Не усвоен и урок насчет компромиссов: за 15 лет федеративная идея почему-то стала «неприемлемой» и «табуированной» в Молдавии, причем тема эта настолько страшная, что от нее отказываются даже те, кто ее пытается иногда продвигать. Достаточно вспомнить попытку нынешнего президента Молдавии И. Додона обратиться к федеративной идее в 2012—2013 гг. и его же последующий отказ от собственной идеи.

В «Меморандуме Козака» был сформулирован механизм имплементации наиболее значимых договоренностей. В частности, конституция будущей федерации должна была утверждаться на референдумах с раздельным учетом голосов. Это еще один важный урок Меморандума: любые договоренности должны быть одобрены народами Молдовы и Приднестровья, причем соответствующие референдумы должны проводиться раздельно с тем, чтобы выявить волю обоих народов в пределах их фактических территорий.

Обратим также внимание на то, что российское военное присутствие закреплялось в Меморандуме не в качестве «самоценности», не в качестве «присутствия ради присутствия». Российский контингент должен был обеспечить переходный период, связанный с полной демилитаризацией Молдовы и Приднестровья, а такая демилитаризация в дальнейшем должна была стать основой нейтралитета федерации.

Отсюда — сразу несколько уроков.

Во-первых, основой «нейтралитета» должна служить полная демилитаризация Республики Молдова, а не ликвидация российского военного присутствия, на чем в последнее время постоянно настаивают сторонники идеи продвижения концепции «нейтрального статуса Молдовы». При этом, продвигая тезис о нейтралитете, представители руководства Молдовы, по сути, упоминают только о выводе российских войск, напрочь забывая о демилитаризации, необходимость которой оговаривалась не только «Меморандумом Козака», но и целым рядом инициатив и ОБСЕ, и трех сопосредников (достаточно вспомнить план Болгарского председательства в ОБСЕ, известный как «план Пасси», и др. проекты).

Во-вторых, как свидетельствует опыт Меморандума, российское военное присутствие вовсе не противоречит «нейтралитету», а, напротив, является важнейшей составляющей урегулирования. И такое присутствие должно быть достаточным для поддержания стабильности и безопасности, как по срокам (как минимум — не только до нахождения модели урегулирования, но и на переходный период), так и по ресурсному потенциалу.

Приходится констатировать, что уроки, связанные с проблематикой обеспечения регионального мира и стабильности, а также значением российского военного присутствия, Кишиневу еще предстоит детально изучить — если, конечно, молдавские политики на деле стремятся к достижению долгосрочного всеобъемлющего урегулирования.

Безусловно, было бы неверным считать, что из «Меморандума Козака» стоит усвоить уроки только Кишиневу. Москве тоже есть о чем постоянно вспоминать, в первую очередь о том, какими должны быть истинные предпосылки, цели и содержание «нейтралитета» Молдавии, который так активно навязывается Москве в качестве главного «бонуса».

Российскому руководству стоит помнить, что даже несколько парафированных текстов, регулярные уступки Кишиневу и т. п. заигрывания с молдавскими властями, даже декларирующими «пророссийскость», вовсе не гарантируют того, что молдавское руководство будет выполнять взятые на себя обязательства. Для обеспечения того, что молдавское руководство выполнит свои обязательства, нужна более четкая и работоспособная система гарантий и механизмов, более надежная, чем подписи и обещания, о которых в Кишиневе способны забывать в любое время и в любой ситуации.

Российским представителям важно изучить и то, почему аргументы западников оказываются для Кишинева более весомыми, чем обещания молдавских политиков российскому руководству. Для осознания данного урока потребуется, видимо, целая серия «дополнительных занятий», желательно — с привлечением Приднестровья.

«Меморандум Козака» — это, наконец, еще и урок ответственности и серьезности в подходах к выполнению своих обещаний. Хотя бы потому, что история имеет свойство повторяться, а люди — возвращаться. Вряд ли Кишиневу удастся начать диалог с Д. Козаком «с чистого листа», благо, у Дмитрия Николаевича с памятью всё должно быть в порядке.

В Кишиневе должны понимать, что невозможно говорить о стремлении к диалогу по политической проблематике и при этом отказываться от компромиссного диалога с Тирасполем, от признания Приднестровья в качестве равноправной стороны, от тех ключевых положений Меморандума, которые сохраняют актуальность и сегодня. Невозможно говорить о «нейтралитете» и при этом сводить его только к выводу российских войск из Приднестровья, что в корне противоречит духу и букве Меморандума.

Хотелось бы, чтобы и в Москве более четко понимали смысл, целесообразность и своевременность тех или иных уступок Кишиневу.

Впрочем, и значение этих уроков не стоит переоценивать. Прошедшие 15 лет вместили в себя столько событий, что могло бы хватить и на более длительный срок. Достаточно вспомнить, что после провала Меморандума стороны значительно изменили свои внутренние политико-правовые системы. В Молдавии в 2005 году путем консенсуса всех политических сил был принят закон о статусе Приднестровья в составе унитарной Республики Молдова с ограниченными правами национально-территориальной резервации. В Приднестровье, напротив, в 2006 году состоялся референдум, подтвердивший выбор на строительство независимого государства, ориентированного на интеграцию с Россией.

Это стратегические решения, предопределившие развитие государств на годы вперед и ставящие перед сторонами затянувшегося молдаво-приднестровского конфликта гораздо более ясную и прагматичную задачу: строить добрососедские отношения и обеспечивать права населения Приднестровской Молдавской Республики и Республики Молдова, а не заниматься умозрительными конструкциями.