«Репетиция оркестра» — о майданах прошлых и будущих

Хотя лента «Репетиция оркестра» и заключает в себе иносказание и сюрреализм, первые кадры даже настораживают своей документальной подачей. Фильм начинается с «благословения», которое произносит старый переписчик нот в зале, заставленном пюпитрами. О чём он говорит? О том, как связано то, что будет происходить, с историей, с высокой музыкальной традицией. Уже сам зал, в котором должна пройти репетиция, говорит о том, что, возможно, состоится настоящее священнодействие во имя искусства. А еще старый переписчик говорит о том, что ему скоро на пенсию, и станет он «просто слушателем — не могу жить без музыки». Тут зритель узнает, что всё происходящее — это еще и запись для телевидения. Дальше появляются музыканты, которые рассказывают о своих инструментах и о себе. Звучат прекрасные слова, после которых, казалось бы, успех репетиции обеспечен. Но уже в самом начале видно, что с этими нормальными, влюбленными в свои инструменты людьми может случиться беда. Каждый из них прекрасен по отдельности, но, чтобы сложилась музыка, им придется стать единым оркестром. А единство под угрозой, ведь даже рассказывая о себе и своих инструментах, музыканты начинают втягивать в свои рассказы и конфликты, которые «естественно» происходят между разными группами и даже отдельными инструментами. Каждый из них «лучший и неповторимый» в своих глазах. Неприязнь прорывается и в личных отношениях, но кто или что сможет отвлечь от этого бедствия, которое грозит распадом? Должен появиться дирижер, работа которого и состоит в том, чтобы управлять оркестром. Но когда дирижер появляется, что же он произносит перед телекамерой? «Зачем такой интерес к репетиции оркестра? Это как фабрика, где мы пробуем создать какую-то вещь. А что это и зачем — я никогда не понимал». И оркестр под его руководством «пробует». Даже когда удается достичь слаженной работы, всё это действительно напоминает фабричный «штурм», когда желание участников добраться, наконец, до финиша перевешивает весь смысл процесса. Конечно, ничего, кроме взаимной неприязни, переходящей в ненависть, в результате не появится. А тут еще «борьба против эксплуатации», которую устраивают возмущенные режиссерской грубостью музыканты. «Перерыв 20 минут», — объявляет импресарио и профсоюзник, «защищая права трудящихся». Последняя надежда на то, что дирижер и оркестр встретятся «мирным путем», гаснет. В перерыве оркестранты выпивают в соседнем баре.

После перерыва всё меняется, от благообразия репетиции и творчества не остаётся и следа. Гаснет свет, и происходящее начинает походить на кошмарное сновидение. Или на «майдан», который после 2014 года стал словом нарицательным. Впрочем, для фильма, который вышел в свет в 1978-м, были и свои образцы, вроде Парижа-1968. Или еще более близкие по времени, как убийство Альдо Моро в том же году, что вышел сам фильм. «Оркестр, к террору! Смерть дирижеру!». Объединение, которое должно было произойти в создании прекрасной музыки, оборачивается единством в ненависти. Вместо музыки слышен только бой барабанов, а попытки найти «свободу и новую музыку» заканчиваются попыткой заменить живого дирижера гигантским метрономом.

Беда в том, что первая, «мирная» часть, предуготовляет вторую. Всё происходит по законам, управляющим человеческим поведением, когда отброшены привычные социальные табу. И тут что в оркестре, что в небольшом городишке, что в целом государстве, темные силы разрушения обеспечат хаос и гибель. Да и Феллини под видом «оркестра», конечно, давал намек на разрушительную политическую ситуацию, грозящую взрывом ненависти и насилия в исполнении недавно еще совершенно нормальных обычных людей. В наши дни мы получили массу подтверждений возможности такого сценария, особенно когда его разворачивают профессиональные провокаторы. Иначе мы бы не лицезрели разрушительные бунты, сотрясающие то одну, то другую страну. Или, как это назвала в 2005 году госсекретарь США Кондолиза Райс, «тяжелую работу сил демократии». Люди, потерявшие смысл своей деятельности, неспособные собраться воедино ради достижения доброй цели, становятся «человеческой взрывчаткой», толпой, которая готова взорваться гневом против тех, кто не смог ее организовать в коллектив. Такой бунт всегда обернется ударом, который бунтовщики наносят сами себе. Вот и репетирующий оркестр Феллини, устроив бунт при свечах, не обращает внимания на разрушающиеся вокруг стены древнего здания. Под обломками погибает арфистка Клара, а всех остальных охватывает ужас. Метафора разворачивается, на руинах выстраивается растерянный и перепуганный оркестр, люди, оставившие свои «революционные» идеи и покорно ждущие любого, кто возьмет на себя ответственность и выведет их отсюда. Раздается клич вернувшегося дирижера «Нас спасет музыка!», и оркестр начинает играть, играть покорно, ровно, без рассуждений. Но почему последние распоряжения дирижера так похожи своей интонацией на гитлеровские речи? Может быть, потому что охваченные ужасом готовы подчиниться любой диктатуре.

Этот фильм Феллини, конечно же, метафоричен во всех своих эпизодах, показывая, что ждет людей, которые, даже имея возможность творить, погружают себя в мещанскую слепоту. Беда же нашего времени в том, что «котел» исторического сумасшествия, которые взорвался Второй мировой войной и снова начал разогреваться в 1960-е годы, не остыл и в наши дни. И когда он снова вскипит?