Белый террор Добровольческой армии на Северном Кавказе

Северный Кавказ в 1918 г. был одним из ключевых регионов, где происходило противостояние большевистской и белой государственности. Именно это обстоятельство определяло особую ожесточенность военных действий. Оказало свое действие и приход в указанный регион вооруженных отрядов извне, как красных отрядов, вытесненных с украинских территорий германскими войсками, так и Добровольческой армии, ушедшей с Дона во Второй Кубанский поход. Оказывал свое влияние и многонациональный фактор региона, а также насыщение региона демобилизованными солдатами. Важным моментом было противостояние иногородних и казаков. Результатом этого стал массовый красный и белый террор в регионе, начавшийся задолго до аналогичных явлений в центральных регионах России.

Террор здесь носил обоюдный характер, характеризуясь четырехзначными цифрами с обеих сторон. В данном материале сделан акцент на проявление военного белого террора в указанный период.

Первые свидетельства массового белого террора фиксируются уже в период прихода Добровольческой армии на Северный Кавказ. Расстреливали как добровольцы, так и белые казаки-кубанцы. Из известных случаев — массовый июньский расстрел коммунаров в станице Роговской. Среди прочих расстрелянных был 17-летний Александр Михайлович Степанов, которого приняли за красного разведчика. Кроме того, была принята в расчет и ревкомовская должность отца юноши. Перед казнью ему выбили зубы и глаза. Данный расстрел был одним из прочих, многих в этот период, если бы не дальнейшая трагическая судьба его братьев, семь из которых героически погибли, защищая Родину накануне и в годы Великой Отечественной войны. Федор погиб на Дальнем Востоке 20 августа 1939 г. во время наступательной операции советских и монгольских войск против Японии (посмертно медаль «За отвагу»). Павел погиб в первые дни войны на Брянском фронте. Командир танковой роты Илья погиб 14 июля 1943 г. на Курской дуге. Под Минском погиб разведчик Иван Степанов, расстрелянный фашистами в ноябре 1943 г. Подпольщик Василий казнен фашистами в Никопольском районе 2 ноября 1943 г. В немецком концлагере скончался Филипп. Младший брат, Александр, Мизинчик, как его звали в семье, названный в память о казненном в Гражданскую войну брате, героически погиб при форсировании Днепра. Противотанковой гранатой он подорвал себя и окруживших его врагов. Ему было всего 20 лет (посмертно присвоено звание Героя Советского Союза). Осенью 1963 г. умер от последствий ран единственный вернувшийся с войны сын Николай. Всех сыновей пережила мать… (Сейчас в городе Тимашевске Краснодарского края построили музей семьи Степановых).

В июне на Северном Кавказе фиксировались и другие массовые расстрелы. Это происходило в т. ч. вследствие активизации военных действий местных казачьих партизанских отрядов, которые впоследствии вольются в Добровольческую армию. В начале июня атаман А. Г. Шкуро временно занял Ессентуки. Город был подвергнут грабежу, в нем производилась расправа над большевиками и советскими работниками. Скоро Шкуро выбили из города, но это был его первый подобный «заход» в Ессентуки. 24 июня 1918 г. отряд атамана А. Г. Шкуро вновь совершил налет на Ессентуки. Пребывание казаков в городе было непродолжительным из-за похода пятигорского отряда Красной Армии. Тогда Шкуро повернул на Кисловодск и захватил 27 июня станицу Кисловодскую, предъявив местным казакам ультиматум о мобилизации в его отряд и сдаче оружия. В этот же день шкуровцы ворвались в город Кисловодск, где в течение суток чинили расправу над сторонниками советской власти и грабили город. Сохранилось одно воспоминание о пребывании Шкуро в Кисловодске, скорее всего, относящееся к этому времени. В нем описывалось, как он в чеченской форме сидел в курортной зале города и принимал награбленное. «Шкуро приносили на золотом блюде подарки — кто кольца, кто что, и он сумел околпачить, и 2−3 часа он таким образом поцарствовал в Кисловодске».

Июль демонстрировал тенденцию все большего ожесточения военных действий на Северном Кавказе. Налеты казачьего отряда Шкуро на Ессентуки и Кисловодск совпали с началом 23 июня 1918 г. второго Кубанского похода Добровольческой армии. Ситуция для советской власти на Северном Кавказе усложнялась успешным выступлением 17 июня Г. Бичерахова в Моздоке и занятием казачим отрядом полковника Агоева Прохладной, а затем станицы Солдатской. В последней была учинена «дикая расправа над женщинами и стариками».

Наступление Добровольческой армии в период Второго Кубанского похода, как и в феврале 1918 г., шло через Медвеженский уезд Ставропольской губернии. 25 июня белыми войсками была взятия станица Торговая. Здесь фиксируется один из первых массовых расстрелов со стороны дроздовцев в период Второго Кубанского похода. Его зафиксировал в своих воспоминаниях белый генерал И. Т. Беляев: «Выйдя за ворота, я наткнулся на группу молодых офицеров, спешивших на станцию с винтовками в руках. Впереди шел сам Дроздовский в фуражке с белым околышем на затылке и с возбужденным видом заряжая винтовку на ходу…

— Куда вы? — спросил я с недоумением одного из догонявших офицеров.

— На станцию! — ответил он на ходу.

— Там собрали пленных красноармейцев, будем их расстреливать, втягивать молодежь…

За ними бежала обезумевшая от горя старушка.

— Моего сына, — умоляла она, — отдайте мне моего сына!..»

Это было только начало процесса, принимавшего все больший масштаб. Возможно, что это объяснялось достаточно большими потерями Добровольческой армии уже в первых боях. Причиной было и общее ожесточение воющих сторон. Так, можно указать на мотивы мести за уничтожение захваченных в плен раненых белогвардейцев в период Первого Кубанского похода в Песчанокопской. Часть оставленных тогда раненых первопоходников, по постановлению схода, была расстреляна. Правда, это было несколько месяцев назад и общее количество расстрелянных сложно установить: речь могла идти как о единичных расстрелах, так и большем количестве.

Вскоре ситуация повторилась, но в еще большем масштабе. 6 июля (23 июня по старому стилю) 1918 г. в ответ на мученическую смерть захваченного в бою красноармейским отрядом командира дроздовского полка М. А. Жебрака (был сожжён заживо), а также на смерть других захваченных в плен раненных в сражении под Белой Глиной (Кубань), командир 3-й дивизии Добровольческой армии полковник М. Г. Дроздовский после успешного боя отдал приказ расстрелять около 1000 взятых в плен красноармейцев. «На мельницу (куда сводили пленных) пришел Дроздовский. Он был спокоен, но мрачен. На земле внутри мельницы валялись массы потерянных винтовочных патронов. Там были всякие: и обыкновенные, и разрывные, и бронебойные. Дроздовский ходил между пленными, рассматривая их лица. Время от времени, когда чье-либо лицо ему особенно не нравилось, он поднимал с земли патрон и обращался к кому-нибудь из офицеров. «Вот этого — этим», — говорил он, подавая патрон и указывая на красного. Красный выводился вон, и его расстреливали. Когда это надоело, то оставшиеся были расстреляны все оптом».

Прежде чем успел вмешаться штаб Командующего Добровольческой армией, были расстреляны несколько крупных партий пленных красноармейцев. Расправы происходили в разных местах. Больных красноармейцев вытаскивали на улицу и немедленно расстреливали. Во дворе мельницы Пшивановых, по воспоминаниям очевидцев, расстреляли 125 человек, а на Ярмарочной площади красноармейцев массово уничтожали из пулемета.

Однако это были не первые жертвы в Белой Глине. Еще до приказа М. Г. Дроздовского на церковной площади по приговору военно-полевого суда утром 7 июля были повешены два комиссара — уроженец Белой Глины П. М. Калайда (заместитель председателя волостного совета и начальник штаба самообороны) и безымянный комиссар, руководивший обороной Песчанокопской. Эти виселицы видели возвращавшиеся с обсуждения приказа № 10 о чрезвычайных военных судах члены кубанского правительства. «Данным приказом учреждались временные чрезвычайные военные суды и определялся круг их подсудности. В круг рассматриваемых преступлений входили: служба на руководящих должностях в органах советской власти; выдача большевикам лиц, боровшихся против них; умышленное убийство, изнасилование, разбой и грабеж, умышленный поджог или потопление чужого имущества, укрывательство награбленного; поджог или иное приведение в негодность вооружений и воинского снаряжения; умышленное повреждение телеграфа, железнодорожного пути, подвижного состава, объектов водоснабжения, мастерских, грузовых железнодорожных складов; посягательство на изменение установленного в Кубанском крае образа правления; нападение на часового, вооруженное сопротивление военному караулу, чинам стражи или их убийство; умышленное уничтожение или повреждение объектов в районе военных действий: водопроводов, мостов, плотин, колодцев, дорог и т. п. Согласно п. 4 приказа № 10 за указанные преступления чрезвычайные военные суды приговаривали к расстрелу, однако при обнаружении смягчающих обстоятельств суд мог приговорить к иным видам наказаний: каторжным работам на срок от 4 до 20 лет с лишением всех прав состояния, а для военных — с лишением звания и увольнением со службы; отдаче в исправительные арестантские отделения от 1 до 6 лет с лишением всех особенных прав и преимуществ, а для военных — с лишением звания и увольнением со службы; тюремному заключению на срок от 2 месяцев до 2 лет; отдаче под арест на срок до 3 месяцев; денежному взысканию до 3 тыс. руб.». По идее авторов приказа (Л. И. Быч и другие), он «являлся канализацией мстительного чувства населения к прежним обидчикам и подчинял его юридическим нормам». Но внесудебная практика расстрелов и повешений уже опережала приказ. Чрезвычайные суды просуществовали на Кубани до конца 1918 г., когда ввиду многочисленных злоупотреблений были распущены.

Всего за 3 дня по приговору только военно-полевого суда (роль прокурора исполнял поручик Зеленин), по свидетельству белых, было расстреляно от 1500 до 2000 красноармейцев, захваченных ранее в ходе боя подразделениями дроздовцев. Впрочем, эти данные, исходящие из белых источников, также не являются окончательными. Расстреливали и рубили шашками не только пленных красноармейцев, но и местных жителей, включая 14-летних подростков. Поэтому вполне реальной является и большая цифра. Помимо расстрелов, белое командование наложило на жителей села 2,5-миллионную контрибуцию. Как справедливо указывает В. Б. Лобанов: «Белые действовали, как каратели, воющие на чужой территории. Это затем скажется на настроениях местного крестьянства, начавшего, как и в Черноморской губернии, партизанскую войну».

9 июля 1918 г. офицеры, возглавляемые полковником Павлом Ртищевым, предприняли попытку восстания в Ставрополе. Ими были окружены так называемые осетинские казармы с дальнейшей попыткой уничтожения в темноте спящих красноармейцев. Однако эти действия закончились неудачей; на помощь солдатам гарнизона подошли рабочие дружины и разбили офицерский отряд.

12 июля 1918 г. белыми войсками «кубанского» генерал-майора В. Л. Покровского захвачен Ейск. С приходом Покровского в городе незамедлительно появились виселицы. «О, знаете, виселица имеет свое значение — все притихнут», — отвечал на вопросы генерал Покровский. Первая виселица была сооружена незамедлительно в центре города в городском саду. Уступая возмущению местных жительниц, начальник гарнизона Белоусов, вскоре ее убрал (на ней было повешено трое человек). Вместо упраздненной виселицы были установлены другие в разных местах, в т. ч. в тюремном дворе. Виселицы дополнялись в Ейске и ближайших станицах повсеместной поркой, без различий пола или возраста. Так, в станице Должанской за «злой язык» выпороли учительницу, а в станице Камышеватской — акушерку.

В Ейске было также много расстреляно моряков-черноморцев. Среди жертв расстрелов был первый председатель Ейского городского совета В. Н. Павлов. Расстреляны были и несколько местных жителей, сотрудничавших ранее с советской властью.

15 июля 1918 г. во время Второго Кубанского похода войска под командованием генерала И. Г. Эрдели захватили станицы Переяславскую и Новокорсунскую. В станице Новокорсунской белоказаки повесили 4-х членов местного ревкомитета, в том числе двух казаков, а позднее еще 6 активистов. Около 20 заложников, взятых в станице, расстреляли уже в станице Елизаветинской. Подобная практика не мешала ген. Эрдели вести дневник, пересылая записи из него своей возлюбленной. Очевидно, что он был уверен в правильности своих действий, когда писал ей: «Как бы я хотел, чтобы… ты мною гордилась, хвалила меня. Ты мой самый строгий судья».

Примерно в это же время, в середине июля 1918 г., казаки Шкуро заняли станицу Боргустанскую в Ставрополье. Согласно воспоминаниям И. М. Соболева, в станице были казнены (повешены) большевики З. И. Зинченко, М. Е. Соболев (отец мемуариста). По другим свидетельствам жителей станицы, «белогвардейцы арестовали Григорьева, Баранова, Чеснокова, братьев Саликовых и порубили их у «разделанной» дороги недалеко от речки Дарья. Братья Петраковы были убиты в их доме, заколочены в ящики и вывезены из станицы. Старика Божко избили за то, что его сын Григорий ушел в Красную гвардию. От побоев он умер. Сапожника без ног убили только за то, что он был иногородним. Жену Григорьева бандиты избили, истоптали лошадьми, и только благодаря уходу она выжила. Вся семья потом скрывалась… Под командой Хмары белогвардейцы подвергли дикой расправе население села Михайловского, основанного в 1846 году (200 дворов, 530 чел.), только за то, что они иногородние, мужики. Дома, надворные постройки были разобраны и перевезены в Боргустанскую, в личное пользование Хмары, Сороки и др. Остальное сожжено, разрушено. Жители, кто мог, спасались бегством в Кисловодск и село Побегайловку Минераловодского района».

21 июля 1918 г. отрядами Шкуро, который стремился на воссоединение с Добровольческой армией, был захвачен Ставрополь. Этому предшествовало предательство руководителя обороны города генерала Руднева. В городе приказом от 22 июня отменялись советские законы и вводилась законодательная дореволюционная практика с дополнениями в виде приказов Добровольческой армии. При этом в приказе даже указывалось руководство отрядом Слащевым. Параллельно этому приказу в городе осуществлялась репрессивная практика. На городской площади будет повешен начальник Ставропольского гарнизона Д. С. Ашихин. В те же дни от руки провокатора в станице Невинномысской погиб председатель Ставропольского комитета РКП (б) М. Г. Морозов.

Вскоре встретившись с Деникиным в Тихорецкой, Шкуро признал главенство командующего Добровольческой армией, и его части вошли в ее состав.

Продолжалось наступление в этот период и самой Добровольческой армии. 25 июля 1918 г. дивизия полковника М. Г. Дроздовского захватила Кореневскую. Двухнедельные бои за станицу вновь шли с переменным успехом, белые войска понесли большие потери. Это явно ожесточило Дроздовского, рассказывали, «что однажды в бою под Кореновской к наблюдательному пункту, где находился генерал Дроздовский, привели взятых в плен 200 большевиков и спрашивали, куда их отправить. Были ли это большевики или мобилизованные, как они заявляли, вчера большевиками крестьяне, проверено не было, но генерал Дроздовский, не отрываясь от бинокля, коротко бросил: «В расход!» — и тогда их принял под свое покровительство начальник конвоя генерала Дроздовского. Тут же у подножья холма началась расправа над пленными. Начальник конвоя приказал им выстроиться в одну шеренгу и скомандовал: «Ложись!» Затем долго ровнял их, чтобы головы всех расстреливаемых были на одной линии, и по очереди выстрелом в затылок из винтовки убивал лежащего. На соседа еще живого брызгали кровь и мозги, но начальник конвоя штыком заставлял его подползать к убитому, выравнивал его голову, убивал и переходил к следующему. Забава эта продолжалась два часа. Расстрелянные лежали ровно, как на последнем параде». Это был третий случай массовых расправ летом 1918 г. со стороны дроздовцев. Общее количество жертв Дроздовского в них превышало 2 тыс. человек.

Не менее драматичными были и последующие занятия населенных пунктов белыми войсками. Так, 10 августа 1918 г. казачий отряд полковника С. А. Соколова вместе с осетинским отрядом напали на Владикавказ, выбив оттуда большевиков, после чего начали грабеж города и близлежащих ингушских хуторов. Общее количество жертв точно определить сложно, т. к. Владикавказ занимался белыми частями неоднократно и есть определенная путаница между этими событиями.

26 августа под контроль белых войск 1918 г. переходит Новороссийск. Военным комендантом города был назначен генерал А. П. Кутепов. Большое количество в городе плененных красармейцев и матросов с затопленного Черноморского флота определило уровень террора. Вскоре о кутеповских репрессиях в Новороссийске знали практически все на Северном Кавказе. «Кошмарные слухи о жестокостях добровольцев, об их расправах с пленными красноармейцами и с теми жителями, которые имели хоть какое-нибудь отношение к советским учреждениям, распространялись в городе Сочи и в деревнях. Случайно находившиеся в Новороссийске в момент занятия города добровольцами члены сочинской продовольственной управы рассказывали о массовых расстрелах без всякого суда и следствия многих рабочих новороссийских цементных заводов и нескольких сот захваченных в плен красноармейцев. Расстрелы эти производились днем и ночью близ вокзала, на так называемом Цемесском болоте, где осужденные административным порядком рабочие и красноармейцы сами себе приготовляли могилы… На улицах города среди белого дня расстреливались или, вернее, просто пристреливались оставшиеся в Новороссийске после потопления черноморской эскадры матросы. Достаточным для расстрела поводом служил выжженный порохом на руке якорь или донос какого-нибудь почтенного обывателя о сочувствии того или другого лица большевизму».

Схожие данные о событиях в городе зафиксированы и в других мемуарах, в том числе журналистом, ранее писавшим о красных репрессиях в Архангельске, Г. Виллиамом:

«Бурачек помолчал, потом опять начал рассказывать.

— Прогнали красных, — и сколько же их тогда положили, страсть господня! — и стали свои порядки наводить. Освобождение началось. Сначала матросов постращали. Те сдуру и остались: «Наше дело, говорят, на воде, мы и с кадетами жить станем»… Ну, все как следует, по-хорошему: выгнали их за мол, заставили канаву для себя выкопать, а потом — подведут к краю и из револьверов поодиночке. А потом сейчас в канаву. Так, верите ли, как раки они в этой канаве шевелились, пока не засыпали. Да и потом на том месте вся земля шевелилась: потому не добивали, чтобы другим неповадно было.

— И все в спину, — со вздохом присовокупила хохлушка. — Они стоят, а офицер один, молодой совсем хлопчик, сейчас из револьвера: щелк! — он и летит в яму… Тысячи полторы перебили…

Старший сын улыбнулся и ласково посмотрел на меня:

— Разрывными пулями тоже били… Дум-дум… Если в затылок ударит, полчерепа своротит. Одному своротят, а другие глядят, ждут. Что-то отдельное!

— Добро управились, — снова заговорил Бурачек. — Только пошел после этого такой смрад, что хоть из города уходи. Известно, жара, засыпали неглубоко. Пришлось всем жителям прошение подавать, чтобы позволили выкопать и в другое место переложить. А комендант: «А мне что, говорит, хоть студень из них варите». Стали их тогда из земли поднимать да на кладбище.

Количество уничтоженных в Новороссийске составило несколько тысяч человек. Часть из них были захоронены в трехметровых ямах 8 метров на 6 метров, по 200 человек в каждой из них. Значительная часть так и осталась незахороненной на окраинах. Как всегда, их трупы расстаскивались животными».

Среди расстрелянных в Новороссийске было много матросов-черноморцев, оставшихся в городе. Это был второй массовый случай их гибели (резни) после потопления Черноморской эскадры (первый — расправа в Темрюке).

Общее количество жертв в Новороссийске не установлено. Отметим, со ссылкой на архивные материалы (без конкретизации источника), максимальные цифры новороссийского кошмара исследователя А. А. Зайцева: до 12 тыс. раненых красногвардейцев, матросов, рабочих. Цифра в 12 тыс. расстрелянных в Новороссийске присутствует и в работах историка Л. И. Футорянского. Данные цифры представляются завышенными, но «новороссийский кошмар» имел место и стоил жизни нескольким тысяч человек.

27 августа 1918 г. издан приказ № 70 Кубанского краевого правительства, согласно которому подсудность Верховного военного суда распространялась на гражданских лиц. «Все не принадлежащие к армии лица в Кубанском крае, состоящем на военном положении, подлежали военному суду и наказанию по законам военного времени за политические и уголовные преступные деяния». Так, 31 августа 1918 г. у подножия горы Машук на горе Казачка в Пятигорске по приговору местного военно-полевого суда, утвержденного генералом Эрдели, был повешен Г. Г. Анджиевский (Андржиевский) — один из руководителей борьбы за Советскую власть на Северном Кавказе. 17 августа он был арестован в Баку англичанами и передан белогвардейцам, с последующей передачей дела в военный суд. Казни на горе Машук практиковались и в дальнейшем. При этом речь шла как о выполнении судебных приговор военно-полевых судов, так и о самосудных расправах. Например, с 13 на 14 января 1920 г. здесь был зарублен добровольцами врач, комиссар Красного креста, Д. Л. Гур-Ари.

28 августа 1918 г. частями Покровского была захвачена Анапа. «Большевики были изгнаны из А. 15-го августа. Генерал Покровский, взяв А., поставил сразу перед Управой виселицу. Началась расправа с большевиками и вообще со всеми, на кого у кого-либо была охота доносить. Среди других доносительством занялся бывший городской голова доктор Барзинский, из этого я могла, конечно, заранее сделать соответственный вывод для себя лично. Казнили Инджебели. После вынесения приговора он, говорят, валялся в ногах пьяного генерала Борисовича и кричал: «Ваше превосходительство, я верный слуга его величества». Генерал отпихнул его сапогом. Казнен был Мережко — за то, что был председателем совета еще при Временном правительстве. Перед смертью он получил записку от жены: «Не смотри такими страшными глазами на смерть». Когда потом через несколько месяцев тело его откопали, в руке Мережко нашли эту записку, залитую кровью. Жена его взяла ее и носила потом на груди. Казнили начальника отряда прапорщика Ержа и помощника его Воронкова. Ерж не был большевиком и во время отступления решил перейти к добровольцам. В коляске он подъехал прямо к помещению городской стражи и был сразу арестован. Судили его и Воронкова вместе с эсэром — слесарем Мальковым. Говорить не дали и вынесли смертный приговор. Мальков успел спросить, а как же он. Только тогда пьяные судьи-офицеры заметили, что перед ними не два, а три преступника, и отпустили Малькова на свободу. Казнили винодела Ж. Его вина заключалась в том, что он поступил на службу в реквизированный большевиками подвал акционерного общества «Капитал». Казнили солдата Михаила Ш. — тоже за службу в этом подвале. Дополнительно его обвинили в краже 200 тысяч у «Капитала». Допытываясь, куда он девал эти деньги, избили его так, что он сошел с ума и сам разбил себе голову об угол печки. Везли его на казнь разбитого, лежащего плашмя на подводе, сумасшедшего и громко орущего песни. Казнили матроса Редько. Он перед смертью говорил, что сам бросал офицеров в топки. Арестное помещение при городской страже полно. Все эти новости произвели на меня удручающее впечатление». Местное краеведческое издание, использующее более широкий круг источников, уточнило некоторые моменты приведенных воспоминаний. Так, дело не ограничилось одной виселицей перед управой: с самого начала на набережной и напротив Управы было сооружено пять виселиц. Аресты и расправы в городе продолжались весь осенний период.

Стремясь упорядочить карательную практику, Кубанское краевое правительство 4 сентября 1918 г. издало приказ № 79. Согласно указу, в городах Майкопе, Армавире, станицах Уманской, Кавказской, Славянской учреждались комиссии по делам о преступлениях, совершенных по политическим соображениям. Аналогичный приказ незадолго до этого был издан по Екатеринодару. Эти приказы, направленные на контроль репрессий, в целом мало повлияли на обстановку в регионе. Репрессии определялись не письменными приказами и указаниями, а решением конкретных военных деятелей, которых практически никто не контролировал.

8 сентября 1918 г. отряд В. Л. Покровского захватил станицу Белоречинскую, оставленную Таманской армией после трехдневных боев. В станице было восстановлено атаманское правление во главе с поручиком Карпенко. Начались казни большевиков и сочувствующих. Среди прочих повешены были большевики Шабанов, Наконечный, Богомолов, Шевченко. Всего в станице было казнено около 100 человек, преимущественно в районе штаба Покровского.

Характерными стали и сентябрьские трагические события в Майкопе, опять-таки связанные с «деятельностью» Покровского. Город переходил несколько раз из рук в руки противостоящих сторон. 8 сентября 1918 г. по старому стилю был издан Приказ № 2 по городу Майкопу начальника 1-й Кубанской казачьей дивизии генерал-майора В. Л. Покровского: «За то, что население города Майкопа (Николаевская, Покровская и Троицкая слободки) стреляло по добровольческим войскам, налагаю на вышеупомянутые окраины города контрибуцию в размере одного миллиона рублей. Контрибуция должна быть выплачена в трехдневный срок. В случае невыполнения моего требования вышеупомянутые слободки будут сожжены дотла. Сбор контрибуции возлагаю на коменданта города есаула Раздерищина».

Денег у жителей города не оказалось, как и желания быть милосердными у руководства белых войск. Согласно А. Веселому, «У слобожан миллиона не оказалось. Слободки запылали. На тополях и телеграфных столбах ветер тихо раскачивал удавленников».

Свидетельства террора в Майкопе стали не менее известны, чем Новороссийские события. Тот же Воронович, что писал о Новороссийске, раскрывал ужас происходящего и в Майкопе: «Прибежавший в Сочи крестьянин села Измайловка Волченко рассказывал ещё более кошмарные сцены, разыгравшиеся у него на глазах при занятии Майкопа отрядом генерала Покровского. Покровский приказал казнить всех не успевших бежать из Майкопа членов местного совета и остальных пленных. Для устрашения населения казнь была публичной. Сначала предполагалось повесить всех приговоренных к смерти, но потом оказалось, что виселиц не хватит. Тогда пировавшие всю ночь и изрядно подвыпившие казаки обратились к генералу с просьбой разрешить им рубить головы осужденным. Генерал разрешил. На базаре около виселиц, на которых болтались казненные уже большевики, поставили несколько деревянных плах, и охмелевшие от вина и крови казаки начали топорами и шашками рубить головы рабочим и красноармейцам. Очень немногих приканчивали сразу, большинство же казнимых после первого удара шашки вскакивали с зияющими ранами на голове, их снова валили на плаху и вторично принимались дорубливать… Волченко, молодой 25-летний парень, стал совершенно седым от пережитого в Майкопе. Никто не сомневался в правдивости его рассказа, ибо сочинские обыватели едва сами не стали свидетелями таких же бессудных казней». О резне в Майкопе, не называя конкретных цифр, упоминал и В. Пешехонов.

Всего в Майкопе за две недели будет расстреляно, по разным данным, от 2500 человек до 7000 человек. По мере возрастания представим эти мнения. Отправной точкой являются материалы белой стороны. Генерал А. И. Деникин собирал компромат на генерала Покровского, помощь ему в этом оказывали контрразведывательные органы Добровольческой армии. Поэтому неслучайно данные о 2500 жертвах «майкопской резни» приведены в материалах деникинской контрразведки:

«Копия агентурного донесения в Особое отделение контрразведки Отдела Генерального штаба при Главнокомандующем Вооруженными силами Юга России. Ноябрь 1918 года. Вх. №…

Основанием для наложения на жителей окраин г. Майкопа контрибуции и жестокой с ними расправы для ген. Покровского послужили слухи о стрельбе жителей по отступающим войскам генерала Геймана 20 сентября при обратном взятии большевиками г. Майкопа. По обследовании этого вопроса выяснено, что последним из города от дубильного завода (Николаевский район) отступил четвертый взвод офицерской роты, ведя непосредственную перестрелку с цепями наступавшего с восточной части города противника. Таким образом, в этом случае является весьма трудным установить прямое участие жителей Николаевского района в стрельбе по войскам генерала Геймана. Покровский район настолько удален от пути отступления войск, что физически по своему местоположению не мог принять участие в обстреле войск, не исключая, конечно, возможность случаев единичной стрельбы во время начала наступления на улицах города. Со стороны Троицкого края, вернее так называемого Низа, с островов реки и берегов установлены случаи стрельбы по переходящим через реку бегущим жителям г. Майкопа, но убитых и раненых не было. Это до некоторой степени указывает, что стрельба не была интенсивной и носила случайный характер. Перед уходом большевиков из Майкопа окраины неоднократно подвергались повальным (Афипским полком Воронова), единичным (Ейский полк Абрамова) обыскам. Обыскивались окраины и по занятии Майкопа отрядом генерала Геймана. Все это указывает на то, что население окраин как таковое не могло иметь оружия и таковое могло находиться лишь у отдельных лиц. Кроме того, и большевиками, и генералом Гейманом предлагалось населению сдать имеющееся оружие, каковое и было снесено в значительном количестве. Между тем при занятии гор. Майкопа в первые дни непосредственно по занятии было вырублено 2500 майкопских обывателей, каковую цифру назвал сам генерал Покровский на публичном обеде. Подлежащие казни выстраивались на коленях, казаки, проходя по шеренге, рубили шашками головы и шеи. Указывают многие случаи казни лиц, совершенно непричастных к большевистскому движению. Не помогало в некоторых случаях даже удостоверение и ходатайство учреждения. Так, например, ходатайство учительского совета технического училища за одного рабочего и учительского института за студента Сивоконя. Между тем рядовое казачество беспощадно грабило население окраин, забирая все, что только могло. Прилагаемый список взятого казаками в садах (смотри показания Божкова) и копия жалобы атаману области редактора газеты Рогачева в достаточной степени указывают на характер «обысков», чинимых казаками дивизии ген. Покровского. Ужасней всего то, что обыски сопровождались поголовным насилием женщин и девушек. Не щадили даже старух. Насилия сопровождались издевательствами и побоями. Наудачу опрошенные жители, живущие в конце Гоголевской улицы, приблизительно два квартала по улице, показали об изнасиловании 17 лиц, из них девушек, одна старуха и одна беременная (показания Езерской). Насилия производились обыкновенно «коллективно», по нескольку человек одну. Двое держат за ноги, а остальные пользуются. Опросом лиц, живущих на Полевой улице, массовый характер насилия подтверждается. Число жертв считают в городе сотнями. Любопытно отметить, что казаки, учиняя грабежи и насилия, были убеждены в своей правоте и безнаказанности и говорили, что «им все позволено».

Влияние генерала Покровского на жизнь города Майкопа не прекращается, несмотря на то, что штаб его и дивизия давно ушли из города. До сих пор еще чины дивизии генерала Покровского производят в Майкопе самостоятельные аресты и увозят в штаб дивизии арестованных. Увезены из тюрьмы, как передают, 16 человек арестованных. Увезен содержавшийся в майкопской тюрьме, принудительно мобилизованный большевиками врач Георгиевский. Медицинский союз, обеспокоенный его судьбой, принял участие в этом деле и наводил справки. Оказалось, что он увезен в Лабинскую и там след его пропал. Утверждают, что врач Георгиевский повешен. Из майкопской больницы разновременно были увезены двое находившихся там на излечении больных. На одного из них увезшим его офицером была дана врачу расписка. Любопытно, что аресты эти были произведены по особому списку на 22 человека, на котором имеется надпись Покровского: «Кровью своей должны искупить свой грех перед родиной». Прибывший в г. Майкоп адъютант дивизии для подыскания помещения для зимовки штаба генерала Покровского в частной беседе говорил, что «они еще основательно почистят Майкоп, для чего у них ведется разведка».

Эта цифра в 2 с половиной тыс. жертв майкопской трагедии представляется нам наиболее достоверной. В ее пользу как свидетельство самого генерала Покровского, так и контрразведки Добровольческой армии.

Однако отметим, что существуют указания и на больший масштаб трагедии. Такая цифра фигурирует в одном из многочисленных свидетельств современников событий: «В Майкопе генерал Покровский учинил такую резню, перед которой померкли ужасы Новороссийска. Были изрублены и повешены четыре тысячи рабочих и крестьян… были майкопские ребята, успевшие уже побывать в тылу у белых. Их рассказ о зверствах генерала Покровского заставил меня затрепетать». Цифру в 4000 человек рабочих, крестьян и захваченных в плен красноармейцев называет в своей монографии и декан исторического факультета Адыгейского государственного университета, д. и. н. Н. А. Почешхов. Эта же цифра упомянута в работе известного исследователя революционного насилия В. П. Булдакова: «В. Л. Покровский, которому в 1918 г. было двадцать восемь лет, одно время, казалось, отстаивал идею создания особой кубанской армии в соответствии с «конституцией края». Оказалось, что его стремление было связано с нежеланием подчиняться кому бы то ни было. Этой цели, вероятно, соответствовал демонстративно-устрашающий характер насилия — говорили, что в ночь на 4 октября по его приказу в Майкопе было расстреляно 4 тысячи рабочих, крестьян, красноармейцев».

Существуют и более высокие цифры погибших в Майкопе. Отметим, что, по архивным данным современного исследователя А. А. Зайцева, в городе за две недели было расстреляно 7 тысяч человек.

Сентябрьские расстрелы и расправы Покровского имели продолжение в октябре. В середине этого месяца отряд генерал-майора В. Л. Покровского ворвался в хутор Журавский, сжег его дотла и уничтожил многих жителей. То же произошло с соседним хутором Кайтуковским. От своих методов наведения порядков и устрашения населения Покровский отказываться не хотел и не стал. Подобное он будет демонстрировать и позднее в 1918 г., да и в 1919 г. можно вспомнить его участие в взятии Камышина и Царицына.

К массовым расправам в сентябре — октябре 1918 г. на Северном Кавказе был причастен не только генерал Покровский, но другие военные руководители Добровольческой армии. Интерес с этой точки зрения представляет деятельность генерала Врангеля. Масштаб его репрессий по сравнению с Покровским был меньшим, но при этом не менее редким. Он часто оставлял либо личное распоряжение о расстрелах захваченных в плен или же оставлял пленных на «самостоятельную» расправу после его отъезда. Это неоднократно фиксируется в белых мемуарах.

19 сентября 1918 г. белые войска заняли Константиновскую, а затем Урупскую станицу.

«…Из Константиновской, на автомобиле, скоро появился Врангель. Приказав на месте ждать его распоряжений, он двинулся дальше через хутор, к авангарду. Не прошло и полчаса времени, как к нашей колонне подошла мажара. С нее весело спрыгнули человек 15 молодых казаков и заговорили с нами. Казаки нашего полка немедленно окружили их и стали расспрашивать: откуда и что? Все они были молоды, видимо, еще не служили, все довольно хорошо одеты по-станичному — в маленьких папахах, в темно-серых тужурках с лацканами на бортах войскового цвета, в шароварах с красными кантами, вправленных в сапоги. Одеты были так, как казаки идут «на станицу», т. е. в центр станицы по каким-нибудь делам в полурабочем, в полупраздничном костюме. Некоторые в ватных бешметах. И только один был среди них старый казак лет 35, с небольшой черной бородкой, подстриженной «по-азиятски». Конвоирующий их казак подъехал к нам, ко всей группе офицеров Корниловского полка, и подал записку. По положению полкового адъютанта я беру ее, разворачиваю и читаю вслух:

«В подсолнухах захвачено 15 скрывавшихся казаков Красной армии из станицы Константиновской, которых и препровождаю. Командир 1-го Уманского полка полковник Жарков». И поперек этого донесения читаю надпись: «В главные силы. Расстрелять. Генерал Врангель».

Все слышат последние слова и словно не понимают: кого расстрелять и за что?

— Это явное недоразумение, — говорю я Безладнову. — Его надо выяснить… это ошибка, — продолжаю.

— Какая ошибка? — спрашивает, скорее, отвечает мне он. — Красные?.. Ну и… расстрелять! — добавляет Безладнов.

На эти слова своего командира полка сотенные командиры, пользуясь равенством в чине, — Черножуков, Лопатин, Сменов — заговорили сразу же все, что это есть ошибка, недоразумение, что генерал Врангель не разобрался, торопясь к авангарду, что время у нас есть, это не спешно и прочее. И вдруг мы слышим от Безладнова, что «никакого недоразумения нет, это пленные, это «приказ» и если приказ, то какой же может быть разговор?»

Мы слушаем его и не верим своим ушам. Все это показалось нам таким диким, что становилось страшно за могущий быть произвол. Вокруг нас казаки слушают наш, уже довольно крупный, разговор и молчат. Насторожились и пленные. Они стоят тут же и все слышат… Я беру себя в руки и начинаю действовать, чтобы спасти жизнь этих казаков. Донесение, по положению, находится в моих руках. Быстро подступаю к пленным и спрашиваю, кто они и как захвачены.

Наперебой, запальчиво отвечают, что они казаки станицы Константиновской. Их вчера мобилизовали красные и насильно увезли из станицы; сегодня, когда завязался бой и красные отступили, они умышленно спрятались в подсолнечниках, чтобы не идти дальше с ними, и сами вышли к казакам; у них дома «закопаны» винтовки, все их в станице знают — только справьтесь об этом, «станица ведь недалеко!» — закончили они. Под полное одобрение всех офицеров и молчаливое созерцание казаков резко докладываю своему беспечному командиру полка, подчеркивая еще раз, что это ошибка, и будет безумием расстрелять своих же казаков, таких же белых, как и мы.

— Я ничего не знаю. Мне приказано, и я исполню, — вдруг упрямо заявляет Безладнов, лежа на бурке.

Я смотрю на него и, еще не веря этим его словам, ищу еще что-то ему сказать особенно доказательного, чтобы внушить ему всю несуразность и жестокость его мышления.

— Да подождите хоть полчаса! Можно послать к генералу Врангелю офицера, чтобы выяснить все это на месте! — совершенно не по-воински говорю ему, не как подчиненный ему офицер и его полковой адъютант, а говорю «как человек» и как равный с ним в чине.

А Безладнов отвечает мне уже решительно: — Мне приказано, и я исполню!

И на все мои доводы — вдруг говорит «о святости приказания начальника». Тут я уже не вытерпел. И, передавая ему этот трагический листок донесения полковника Жаркова с резолюцией генерала Врангеля, заявил:

— Ну… действуйте теперь Вы сами… а я отхожу от этого дела.

Передав донесение, отошел в сторону, тяжело дыша. Мое такое заявление произвело впечатление на офицеров полка. Сотенные командиры заявили Безладнову: чтобы не было поклепа на один Корниловский полк за расстрел своих же казаков, они просят разделить пленных пополам, между нашим и Черкесским полком, и пусть каждый полк расстреливает «свою половину». Конечно, это не был даже и Соломонов суд.

От черкесов прибыл корнет Пшемаф Ажигоев, мой старый друг по Майкопскому техническому училищу, человек высокого благородства. На предложение Безладнова он попросил посоветоваться со своими офицерами. Ушел и скоро вернулся с другим корнетом Беданоковым. Они доложили, что «господа офицеры Черкесского полка просят помиловать пленных до выяснения». Но у Безладнова, видимо, заговорило упрямство казака-черноморца: он тут же приказал «разделить пленных пополам и немедленно же расстрелять».

Услышав это, пленные казаки побледнели. Какой-то длиннобородый старик упал на колени в их кругу, поднял глаза к небу, заплакал старчески и начал широко креститься. Эту картину по своей жути трудно описать. Пленных разделили пополам между полками и повели… Я еще не верил в это. Мне казалось, что это был сон, и сон дурной. Но когда в тридцати шагах от нас раздались беспорядочные выстрелы, я быстро лег на землю лицом вниз, словно омертвелый… Через 5−10 минут слышу голос офицера, исполнившего приказание Безладнова. Прапорщик из урядников-пластунов, неискушенный человек, мешая русский и черноморский языки, он докладывал, что «насылу рострэлялы… у козакив дуже тряслысь рукы».

Выполняя последний долг христианина, я пошел посмотреть на несчастных. Они распластаны в густой крови, еще не остывшей. Вокруг них стоят казаки-корниловцы и тупо смотрят на трупы, а что думают они — неизвестно. 15 казачьих трупов валялись в беспорядке у западной околицы хутора Синюхина, а в 15 верстах от них, за пригорком — живым укором отчетливо видна была колокольня их Константиновской станицы, в которой были их дома и где жили их родители, братья, сестры, жены. Они больше уже никогда не увидят их.

Подвода, на которой были привезены пленные, сиротливо стояла тут же.

— А где же возница? — спросил кто-то.

Высокий, сухой мужик-подводчик, лет семидесяти, также мобилизованный в подводы, тот, что молился Богу, ничего не зная, стоял с пленными. Его машинально включили в группу и… также расстреляли. На биваке полка наступила жуткая тишина, словно перед грозой. Казаки разошлись по своим сотням, а мы, офицеры, ушли всяк в свои думы-мысли».

Позднее 1 октября 1918 г. (старый стиль) после занятия станицы Михайловская на Северном Кавказе генерал П. Н. Врангель выдал черкесам несколько десятков захваченных белыми войсками пленных, с тем чтобы их судил аульный суд. Они были мгновенно вырезаны, как только врангелевские части стали покидать селение. На утро следующего дня, 2 октября, белые войска заняли на станицу Урупскую. Приехавший из Константиновской на автомобили генерал Врангель отдал распоряжение о расстреле сдавшихся 15 казаков, мобилизованных в Красную армию. Несмотря на возражение ряда офицеров, приказ был выполнен. 26 октября 1918 г. конниками П. Н. Врангеля и частями генерала Б. И. Казановича был взят с боем город Армавир. В ходе успешного наступления было взято в плен много красноармейцев. Генерал Врангель осуществил военную фильтрацию военнопленных. Часть была расстреляна (речь шла о сотнях пленных), часть влита в его части. В своих известных воспоминаниях П. Н. Врангель так описал эти события: «Накануне (т. е. 21 октября, под ст. Безскорбной) части захватили значительное число пленных и большую военную добычу… При моей дивизии имелись кадры пластунского батальона, сформированного когда-то из безлошадных казаков и добровольцев. Я решил сделать опыт укомплектования пластунов захваченными нами пленными. Выделив из их среды весь начальствующий элемент, вплоть до отделенных командиров, в числе 370 человек, я приказал их тут же расстрелять. Затем, объявив остальным, что и они достойны были бы этой участи, но что ответственность я возлагаю на тех, кто вел их против своей родины, что я хочу дать им возможность загладить свой грех и доказать, что они верные сыны отечества. Тут же раздав им оружие, я поставил их в ряды пластунского батальона, переименовав последний в 1-й стрелковый полк, командиром которого назначил полковника Чичинадзе, а помощником его — полковника князя Черкесова». Как видно из воспоминаний Врангеля, жертвами этого его «эксперимента» стали в один только день 370 военнопленных, а общее количество расстреляных военнопленных только по вышеуказанным четырем эпизодам, превысило 430 человек.

Схоже осенью действовал и атаман Шкуро. Ранее не склонный к жалости к противнику, он не изменял своим принципам и в эти месяцы. В начале ноября газета «Вольная Кубань» собщала, что в октябре 1918 г. «В ауле Тамбиевском, в семнадцати верстах от Кисловодска, Шкуро повесил восемьдесят комиссаров, в том числе и начальника штаба северно-кавказской Красной армии — Кноппе».

К октябрьским расстрелам были причастны не только Покровский, Врангель, Шкуро, но и офицерский состав рангом ниже. Так, 7 октября 1918 г. ротмистр Заурбек Асланбекович Даутоков-Серебряков со своим отрядом, ранее занявший Баксанский округ, захватил Нальчик. В городе была учинена расправа над партийными и советскими работниками. Через два дня, 10 октября в городе был учрежден военно-шариатский суд в составе двух духовных лиц и одного военного. Несмотря на название, суд не руководствовался нормами шариата и использовался в борьбе с политическими противниками. Город будет находиться под контролем бичераховцев два месяца. Как указывается в одном из архивных документов, «малокабардинские князья усилили террор над оставшимися большевиками. Под руководством наемника Даутокова-Серебрякова по Малой Кабарде были выставлены виселицы». Среди повешенных в городе был Шухаиб Кудаев.

Командир 2-й Кабардинской бригады Даутоков-Серебряков, один из организаторов антибольшевистского движения на Северном Кавказе, впоследствии погибнет в 1919 г. под Царицыным, посмертно получив звание генерал-майора. Похоронен он будет на Вольноаульском кладбище города Нальчика.

Можно упомянуть еще один налет, имевший место в октябре на Северном Кавказе. Казаки захватили станицу Родниковскую Лабинского отдела Кубанской области. Руководил расправой в станице атаман Немыкин. Председатель станичного совета И. В. Казимиров был повешен вместе с земельным комиссаром И. М. Башкиревым, члену совета Е. П. Жигальцеву прострелили горло (предварительно выбив наганом зубы). Также были расстреляны ротный командир Р. А. Абдулов, член совета А. М. Поставной, Уваров.

Таким образом можно констатировать, что многочисленные приказы по организации чрезвычайных судов в этот период не имели существенного значения. Карательная практика белых военных подразделений на Северном Кавказе проходила без их учета. Белыми осуществлялась тактика выжигания «большевистской заразы», при которой масштаб репрессий ограничивался исключительно субъективными характеристиками лиц, принимавших в них участие. Итогом этой политики стали тысячи жителей региона, зачастую непричастных к большевистской практике государственного строительства и ставших жертвами взаимного ожесточения.

После ряда сентябрьских поражений ситуация на Северном Кавказе для советской власти в октябре стала критической. Реорганизация 3 октября 1918 г. Красной Армии Северного Кавказа в XI армию и включение ее в состав Южного фронта мало изменило ситуацию. Баранчуков, делегат с Северного Кавказа от Пятигорского Окружного комитета РКП, докладывал Петербургскому комитету 29 октября 1918 г. о тяжелом положении в регионе «Советская власть на С. Кавказе со всех сторон окружена врагами, которые стараются задушить ее. На Дону, на Кубани, в Ставропольской губ. господствуют кадеты, развивая военные операции в сторону Царицына и Пятигорского округа, каковые, однако, стойко отражают до сих пор все удары контрреволюции, несмотря на превосходные силы врага». Докладчик просил Петроград оказать Северному Кавказу незамедлительную военную помощь, однако к этому моменту ситация еще раз ухудшилась. Помощь уже вскоре не требовалась.

1 ноября 1918 г. части 1-й конной дивизии генерала П. Н. Врангеля заняли ключевой город Северного Кавказа — Ставрополь. Отступавшие войска 11-й Красной армии были вынуждены оставить в госпиталях города раненых. Согласно Я. Александрову, численность раненых и больных красноармейцев была около 8 тыс. человек. Лежащие в госпиталях надеялись на благородство белых воинов. На дверях лазаретов наступавших добровольцев встречала надпись «Доверяются чести Добровольческой армии». Апелляция к чести противника оказалась безуспешной: сотни раненых красноармейцев стали жертвами расправ казаков и черкесов 1-й конной дивизии. Как вспоминал ее командир генерал П. Н. Врангель: «На следующий день после занятия города имел место возмутительный случай. В один из лазаретов, где лежало несколько сот раненых и больных красноармейцев, ворвались несколько черкесов, и, несмотря на протесты и мольбу врачей и сестер, вырезали до семидесяти человек прежде, нежели, предупрежденный об этом, я выслал ординарца с конвойными казаками для задержания негодяев. В числе последних, по показанию очевидцев, находился один офицер, к сожалению, преступники успели бежать». Схоже описывал эту ситуацию другой известный деятель белого движения Я. А. Слащев, упоминая большее количество жертв: «Во время второго взятия Ставрополя 15 ноября 1918 г. был такой случай: один офицер ворвался в брошенный красными лазарет и начал кинжалом закалывать больных и раненых, причем заколол и только что принесенных туда красными двух корниловцев, пока его арестовали, он успел перерезать 90 человек. Генерал Деникин хотел его арестовать, но виновного пришлось посадить в дом умалишенных».

В городе были зафиксированы и другие случаи самосудных расправ, жертвами которых становились десятки людей. Широкую огласку получили действия пятидесятилетнего корнета Левина, командовавшего партизанской полусотней в составе дивизии Врангеля. Корнет, бывший статский советник, окружив в одном из кварталов города роту красноармейцев, перебил всех, за исключением одного, которому, тяжелораненому, удалось спастись и рассказать свою историю общественности Ставрополя. Последовала жалоба на имя генерала Глазенапа на самоуправные действия корнета, но «с военной точки зрения, конечно, в поступке Левина не заключалось ничего противозаконного». Скорее всего, этот же эпизод описан в воспоминаниях А.И. Деникина. Согласно ему, начальником ставропольской тюрьмы был утвержден хорунжий Левин. Тотчас по назначении на должность он начал расстрелы содержащихся в тюрьме. До своего ареста он успел расстрелять несколько десятков. Был ли это однофамилец упоминавшегося выше корнета Левина или это был один и тот же человек, но действия их были схожи.

Несмотря на массовые расправы и самосуды в городе, ставропольская тюрьма была переполнена. В ней, согласно докладу на имя военного губернатора начальника ставропольского уголовно-правового управления Тамсена, находилось 1300 заключенных.

Расправы подчиненных Врангеля над пленными красноармейцами и жителями города никак не повлияли на его карьеру. Генерал, как и ранее под Михайловкой, предпочитал не замечать расправ, которые творились вокруг него. Победа списывала все. За сражения осенью 1918 г. Врангель получит чин генерал-лейтенанта. Именно его корпусу будет доверено наступление в направлении Дона в приказе А. И. Деникина от 24 ноября 1918 г.

Поражение красных войск под Ставрополем определило отступление красных войск из губернии. Данное отступление еще одна трагедия Гражданской войны. Войска отходили часто в беспорядке, вынужденно оставляя в госпиталях раненых солдат. Все они подпадали под тотальную зачистку региона белыми частями.

Характерны ноябрьские события в станице Отрадной, где карательную операцию проводили члены отряда генерала В. Л. Покровского и местные станичники. Они ворвались в районный госпиталь, где лежали раненые бойцы Попутной, Казминки, Отрадной, Гусаровки и других сел и станиц. Согласно воспоминаниям Н. М. Мищенко, 60 человек раненых красногвардейцев были повешены на акациях прямо во дворе госпиталя, не считая других пойманных красноармейцев. В Попутной и рядом с ней убили зав. военкома Тесленко, Екатерину Николаенко и ее сына Яшку, братьев Шульгиных, Коребейника, Евдокию Прядкину, Матрену Никитенко и других. «В местной тюрьме, которая находилась на территории совхоз-завода эфирных масел, всю осень 1918 года белые пытали и мучили захваченных советских людей. Через эту бойню прошли и Татьяна Соломаха, и Петр Шейко, и Лозовая, и многие десятки погибших. В пьяном разгуле каратели врывались в дома «неблагонадежных», вытаскивали их во двор и тут же убивали. Так убиты Алексенко Марина, Коноваленко Сергей, Никитенко и другие. Иногда белые «развлекались», грабя и насилуя жителей станицы. Так, пришли козликинцы к Котельгиной Ирине, муж которой ушел с Красной армией, и потребовали деньги. Денег у нее не оказалось, ну и убили женщину. Еще пример: ворвались каратели в дом к Животковой, семья которой значится похороненной в братской могиле, изнасиловали ее, и, вместе с детьми, закрыли в хате и сожгли. Убили Браковую, муж которой был в Красной армии, и бросили ее под кручу. Браковая была беременной и во время избиения родила. Не отставали от мужей и братьев — карателей женщины — Мосиенко, Стуколова и другие. На памятнике Братской могилы имеется список 63 человек, ставших жертвой кровавого разгула белых. Это далеко не полный список погибших. Многие имена погибших остались забытыми, забыты и места их гибели».

Схожие явления, включая уничтожение госпиталей, были характерны и для последующего, уже зимнего периода военных действий. Ситуация усугублялась эпидемией тифа. Часто находившиеся в госпиталях были тифозными больными. В этих условиях уничтожение госпиталей вместе с раненым и больными стало еще более массовым явлкением. 2 января 1919 г. отрядом Шкуро был захвачен город Ессентуки. Больных и раненых красноармейцев в занятом городе согнали в подвалы больших домов и пустили туда воду. Люди захлебывались водой и умирали. Жестокой казни подвергли деникинцы начальника милиции Егорова, работницу завода «Розлив» Грищенко, шашками была зарублена учительница Кравченко и многие другие. Факт массовых расправ в Ессентуках признавал в воспоминаниях и Шкуро: «Ессентуковские казаки всю ночь расправлялись с захваченными ими большевиками, их одностаничниками». На наш взгляд, дело шло о десятках, если не о сотнях расстрелянных и зарубленных, а также утопленниках.

Характерно, что в эти же дни отрядом Шкуро была взята станица Червленная. В местной школе располагался госпиталь с тифозными красноармейцами: около 1000 человек. Большинство них расстреляли, а потом вместе с уцелевшими в ходе бойни закопали в землю.

Это не было единственным эпизодом расправ членов отряда Шкуро с ранеными и больными красноармейцами. Слухи о его расправах быстро распространялись, инициируя панику и бегство. А. П. Слезгинский впоследствии вспоминал: «Перед приходом деникинцев в г. Пятигорске были сосредоточены госпиталя с ранеными в количестве до 10 тыс. раненых. Когда перед занятием города белогвардейцами пронесся слух о зверских расправах белогвардейцев с ранеными и больными, последние под влиянием страха, а может быть, и вследствие ненормального психологического состояния, хлынули в чем кто поспел из города в станицы. Это было в январе 1920 г. при 20 °C мороза. Я видел и картину Верещагина, кажется, 1812 г., отступление французов. Если впечатление от нее оценить в единицу, то скольким сотням будет равняться это грустное зрелище. Я как раз ехал по следствию из Георгиевска в г. Пятигорск. В морозном тумане, как тени, как выходцы из мира ужаса, шли раненые — кто в чем. В белье и без белья, завернутые в простыню и поповские ризы (откуда добыты, положительно ума не приложу), а некоторых видел с проткнутыми в туфлях отверстиями, подпоясанные бечевой «для тепла», одинокие хижины стоявшие по краям дороги, сносились, вернее разносились по бревешкам греющимися массами замерзающих погибающих людей. Мне казалось, что и сам воздух стонет. Выяснилось впоследствии, что на дороге, которой я ехал (Пятигорск-Георгиевск), нашли и подобрали около 3−4 тысяч трупов. Такой суммой страданий заплатил пролетариат Кавказа за короткую власть в 1918 г.».

3 января 1919 г. белыми кавалерийскими частями было занято село Александрия Благодарненского уезда Ставропольской губернии. В селе была образована стража, которая выловила порядка 25 красноармейцев, которых 20 января выпороли и отправили большинство из них (некоторых выкупили за деньги местные жители) в Благодарное. Здесь 21 января 1919 г. 17 красноармейцев было расстреляно.

Ситуация с расправой над отступающими красноармейцами повторялась вновь и вновь. 6 января 1918 г. части атамана А. Г. Шкуро разбили красный отряд под станицей Баталпашинской. «Часть иногородних, поддержавших большевиков, бежала вместе с ними, а оставшиеся были вырезаны казаками, жестоко мстившими за сожженные родные хаты. Это была настоящая бойня. Верно подмечено историками: нет на свете ничего более беспощадного и более жестокого, нежели гражданская, братоубийственная война…».

Это не случайный эпизод. В эти же дни 7 января 1919 г. в уже упомянутом выше Благодарненском уезде Ставропольской губернии белыми войсками было занято село Сотниковское. Согласно историку В. М. Забелину: «Расстреливали всех, кто попадался на их пути. Первыми пали трое случайных прохожих. Остальное население вынуждено было попрятаться. Тюрьма переполнена. На объявленную мобилизацию никто не явился. На базарной площади старшина с урядником спешно соорудили виселицу. Растерзанные трупы бросали здесь же наземь. Их растаскивали собаки, которых запрещали отгонять. Карательный отряд расстреливал одного за другим: беременную Ольгу Тучину с пятнадцатилетним ребенком, учителя Василия Михайловича Скворцова и других». Среди 22 жертв было 8 советских активистов: председатель комитета бедноты Николай Иванович Богушевский, заведующий уездным земельным отделом Антон Иосифович Иванников, военный комиссар Иосиф Абрамович Борисенко, матрос военный комиссар Егор Григорьевич Стачинский, секретарь волостного исполкома Евстафий Кузьмич Панков, член президиума волостного исполкома по организации продовольствия для Красной армии Яков Савельевич Тучин, член президиума Сотниковского волостного исполкома, его казначей и кассир Михаил Михайлович Рачков и другие. Впоследствии многие из детей и родственников казненных советских деятелей защищали свою Родину с оружием в руках или внесли свой вклад в экономику и культуру СССР-России. Так, хорошо известен фронтовой путь И. М. Рачкова, орденоносца Великой Отечественной войны. Из рода Стачинских — современный известный музыкант, дирижер Петрозаводского музыкального театра Владимир Стачинский.

Происходили в январе казни и в самом Ставрополе. Один из таких случаев расправы над «большевистским элементом» зафиксирован в белой служебной переписке.

«Начальник контрразведывательного пункта при штабе Главнокомандующего и командующего войсками кубанского края. 28 декабря 1918 года № 4574 г. Ставрополь.

Господину начальнику тюрьмы. Направляю в Ваше распоряжение для повешения обвиняемого в активном большевизме А. П. Вострикова. Обвинение: приговор военно-полевого суда при этом препровождается. Впредь до приведения приговора в исполнение предлагаю учредить над арестованным строжайший надзор. Ротмистр Бабаев».

«Его высокоблагородию Господину начальнику военно-полевого суда от содержащегося в тюрьме бывшего почтово-телеграфного чиновника Андрея Вострикова.

Ходатайство

Я приговорен к смертной казни лишь за то, что в дни Февральской революции участвовал в демонстрации и в течение двух часов нес знамя профессионального союза с лозунгом «Да здравствует революция!». Ваше Благородие, ходатайствую о помиловании ввиду моей молодости, болезненного состояния (вторая стадия туберкулеза)… Я не большевик и большевизму не сочувствую. Мой брат погиб на германском фронте, имел Георгиевский крест… умоляю о помиловании, у меня двое детей и младшему всего шесть месяцев. А. Востриков».

Расписка: «…29 декабря 1918 года я, нижеподписавшаяся, получила от господина начальника тюрьмы труп моего мужа и оставшиеся после него вещи, а именно: подушка, фуражка, кожаный пояс. Елена Вострикова».

19 января 1919 г. части Шкуро заняли Пятигорск. В городе и его окрестностях начались расправы над сторонниками советской власти. В станице Горечеводской, находившейся в 2-х верстах от Пятигорска вырезали весь ревком.

Вскоре, 21 января 1919 г. Шкуро захватил Кисловодск. В городе был схвачен и убит белогвардейцами председатель местной ЧК Александр Ге (Голберг). Он, как и его малолетняя дочь, серьезно болел. Поэтому ни он, ни его жена не покинули город вместе с красными частями. Они надеялись на генерала Петренко, который был лично обязан супругам Ге своей жизнью и дал им накануне входа белых в город гарантии безопасности. Однако после того как белые части вступили в город, по распоряжению генерала Петренко, А. Ге был вывезен за город и изрублен шашками «при попытке к бегству». Явившейся к генералу Ксении Ге Петренко заявил, что также поступит и с ней. Она была арестована, но смогла сбежать, подкупив казака-охранника. Вскоре ее поймали, приставив охранять уже офицера. Суд приговорил ее к повешенью, согласно ст. 108 Уложения о наказаниях. Накануне казни Ге удалось бежать из «Гранд-Отеля» (ныне первый корпус санатория «Нарзан»), где она находилась под стражей. На этот раз ей помог поручик-карачаевец, бежавший с ней. В выпущенной белыми властями специальной листовке было обещано 50 000 рублей тому, кто укажет место ее пребывания. Через несколько дней после ареста и смерти мужа она была обнаружена и задержана. В городе Ессентуки она была выдана контрразведке белых местным врачом, также выпущенным ранее из ЧК под поручительство Ге. Схватили обоих беглецов. Поручик был казнен. Вскоре 24 января в Пятигорске состоялась и публичная казнь Ксении Ге».

Согласно свидетельству атамана А. Г. Шкуро в Кисловодске, помимо супругов Ге, было захвачено много других комиссаров. Их постигла аналогичная судьба.

Местом расправ белого режима в Кисловодске стал Пятницкий холм, где повесили и расстреляли десятки людей. Среди них матрос-большевик Замиралов (Замирайло), пятнадцатилетний подпольщик Александр Займов, Наумов, Клочков. Здесь же в апреле 1919 г. белогвардейцы повесили красного партизана Федора Вашкевича.

23 января 1919 г. войска генерала А. Г. Шкуро взяли станицу Прохладную. В течение недели было расстреляно 86 большевистских активистов, в их числе заместитель местного председателя Совдепа Г. П. Боронтов, три брата Есипко, первый политкомиссар Прохладненского Совдепа Н. А. Остапенко, С. В. Ширягин, Г. К. Прасол, начальник штаба красноармейского отряда Т. С. Петренко.

Схожие действия Шкуро в конце января в Христиановской свидетельствует местное краеведческое издание. Согласно ему, после занятия села начались расправы со стариками, женщинами и даже детьми. Жертвами стали десятки местных жителей. Трехлетнего сына красногвардейца Аркадия члены отряда бросили на глазах у матери в пылающую печь, после чего предложили несчастной матери «угоститься жареным мясом». Разъяренная мать была зарублена шашками. Жертвой стали и раненые из лазарета 11 армии.

В январе 1919 г. село Киста (с 1966 г. село Манычское) Благодарненского уезда Ставропольской губернии было занято белыми частями. Начальником гарнизона генералом-майором В. Н. Золотаревым (псевдоним русского генерала, корейца Ким Ин Су) был организован сход местных жителей численностью в 600−700 человек. В отместку якобы за выстрелы по отступающим белым войскам и убийство военнопленных калмыков сход в полном составе был подвергнут избиению плетьми и тупиками шашек. Избиение продолжалось с утра до 12 ночи. Также были взысканы 493 тыс. руб. контрибуции, 14 тыс. яиц, 6 пудов сала и 140 печеных хлебов. В том же году в феврале месяце казаками ночью зарублена семья Петра Григорьевича Морухина: жена его Марфа и брат Сергей 14 лет. В апреле расстреляны Павел Васильевич Фуга, Василий Константинович Сорока, граждане с. Кисты Михаил Обидченко и с. Дербетовки — Иван Федорович Овчаренко как красноармейцы. Обнаружены 2 трупа расстрелянных (один из граждан с. Малой Джалги), имена и фамилии которых неизвестны, и неизвестный красноармеец. В тот же период была произведена порка 18 человек.

В том же январе 1919 г. в селе Левокумском Ставропольской губернии белые уничтожили около 500 тифозных красноармейцев, захваченных в результате отступления частей 11-й Северокавказской Красной армии. «Среди них — свыше двадцати жителей села Левокумского: первый председатель сельского Совета Пимен Силантьевич Чухутин, его помощник Афанасий Васильев, организатор коммуны, председатель коммунистической ячейки Никита Четвертнов, командир красноармейского отряда села (ЧОНа) Иван Фролов, братья Митрофан и Сергей Кицуновы, Поликарп Казаченко, Никифор Остапенко, Павел Пархоменко, Семен Хлебников, Константин Смоляков, Алексей Згиднев, братья Устин и Стефан Харченко. Коммуниста Макеева каратели живьем закопали в землю».

5 февраля 1919 г. белыми войсками был взят Кизляр. 21 февраля в город прибыли генералы В. Л. Покровский и В. В. Крыжановский. Постепенно Северный Кавказ уже полностью переходил под контороль Добровольческой армии.

11 февраля 1919 г. деникинскими войсками захвачен Владикавказ. В городе среди прочих был повешен комиссар Пятигорского коммунистического полка Золотников. Ключевую роль в захвате города, как и во многих других случаях, сыграли части Шкуро. «Владикавказ, после упорного сопротивления «красных», был взят «волками» Шкуро. Таким образом, закончилось очищение Кавказа от большевиков. В этом очищении видную роль пришлось сыграть выдающемуся партизану с его дивизией и «волками» — народному любимцу Андрею Григорьевичу Шкуро», — писал официальный биограф атамана в 1919 г..

Зачищение города было произведено показательно. После занятия почты и телеграфа были убиты их руководители Кукуренко и Узнадзе. Был исколот штыками и в таком виде брошен в тюрьму больной тифом Капитон Бахтуркин. В контрразведке погиб красный партизан Масиков. Много жителей Владикавказа погибло на виселицах, установленных в городе. Особенно пострадали жители рабочих Молоканской и Курской слободок.

Согласно многочисленным свидетельствам, белыми было также уничтожено большое количество больных тифозных красноармейцев. При этом в ряде исследований фигурируют вновь, как и при первой потере большевиками Владикавказа, фантастические цифры в 17 тыс. тифозных красноармейцев, закопанных (в т. ч. «почти живыми») во дворе кадетского корпуса и рядом с ним. Среди жертв в городе было много и ингушского населения, выступившего на стороне большевиков. Речь шла о сотнях погибших.

После окончательного разгрома остатков Красной армии на Северном Кавказе настала очередь «усмирения» северо-кавказских национальных территорий. Оно происходило и ранее, но теперь было более акцентировано.

В этих условиях провозглашалась чистка территории от большевистской заразы как терскими казаками, так и частями Добровольческой армии. Подобные формулировки входили даже в приказы белого командования.

В феврале 1919 г. последовало окончательное «замирение» белыми войсками Терской области. Оно проходило жестко, так как среди белого командования было распространено мнение, что горцы понимают только силу.

Советская энциклопедия Гражданской войны приводит данные, что в феврале 1919 г. только в Терской области было расстреляно около 1 тыс. казаков, служивших в Красной армии, и повешено 300 казаков в сунженских станицах.

Репрессии коснулись и чечено-ингушских территорий. Впоследствии атаман А. Г. Шкуро в февральском интервью Р. Ковскому говорил, что ему удалось наладить отношения с ингушами:

«— Ингуши как к вам относятся?

— Теперь очень хорошо, — засмеялся генерал Шкуро, — правда, после того как я сжег у них три аульчика…». Шкуро не назвал уничтоженных им ингушских аулов, но их названия известны. В марте были сожжены и сравнены с землей три ингушских селения: Базоркино, Долаково, Кантышево. Как всегда, этот эпизод своего военного пути Шкуро забыл упомянуть в своих мемуарах…

В конце марта операции «замирения» против горцев были завершены. 29 марта 1919 г. деникинские войска под командованием генерала Д. П. Драценко начали штурм «пробольшевистского» чеченского аула Алхан-Юрта. К вечеру аул был взят. Исходя из плана замирения Чечни, аул подлежал образцовому усмирению. В ходе боя в плен не брали, всего в ауле погибли в бою и были расстреляны после него до 1000 чеченцев. «Аул весь был предан огню и горел всю ночь и следующий день, освещая ночью далеко равнину Чечни, напоминая всем непокорным, что их ожидает завтра». На следующий день деникинские войска взяли штурмом чеченский аул Валерик. Все защитники были перебиты, а Валерик был сожжен. В апреле уже фиксировались отдельные жертвы. Так, 29 апреля 1919 г. в селе Христиановское (сейчас Дигора) был схвачен и расстрелян деникинцами один из руководителей борьбы на Северном Кавказе за советскую власть Г. А. Цаголов.

Паралельно в марте шло «закрепление» Ставропольской губернии. 3 марта 1919 г. белым карательным отрядом было занято село Медвежье в Ставрополье, центр антимобилизационого восстания крестьян. В селе было приговорено к смерти 18 человек. В других селах, участвовавших в восстании, также были произведены казни: в селе Летницком — 4, в Жуковском — 1, Привольном — 3, Ладовско-Балковском — 3, Дмитриевском — 4, Преградном — 5 человек.

Следует отметить, что в период Гражданской войны Медвеженский уезд Ставропольской губернии был подвержен в наибольшей степени белым репрессиям. По неполным данным советской комиссии при ставропольском губернском отделе юстиции, на лето 1920 г. (сведения поступили из 26 сел из 31), в 26 селах уезда зарегистрировано 1112 случаев повешения и расстрела, 138 случаев тяжких истязаний и 204 случая полного ограбления. Первое место по числу жертв занимало в уезде село Белая Глина с общим числом казненных белыми не менее 700 чел. «Свыше 50 жертв в каждом насчитывается в селах: Горько-Балковском, Павловском, Богородицком и Ново-Михайловском. В других — количество казненных меньше, но так же, как и в Ставропольском уезде, среди населенных пунктов Медвеженского уезда нельзя было указать хотя бы на один, где бы не значились повешенные и расстрелянные белыми властями. Среди показаний свидетелей нередко встречаются подобные заявления: «карательный отряд выпорол половину села», «карательным отрядом было ограблено все село поголовно».

Из известных расправ этого периода была казнь в 6 часов вечера 22 марта 1919 г. на Базарной площади в городе Святой Крест Ставропольской губернии (сейчас Буденновск) командира 3-й Кавалерийской бригады 11-й XI Армии И. А. Кочубея. Его повесили по приговору военно-полевого суда. Также здесь в этот день были казнены и другие попавшие в плен члены штаба Свято-Крестовской дивизии.

Расправа над Кочубеем и его товарищами не была единственной в Свято-Крестовском уезде Ставропольской губернии в этот период. Незадолго до этого в уезде прошли многочисленные расстрелы при подавлении восстаний мобилизованных в селах Воронцово-Александровском, Отказном и Касаеве. Казаками также проводились облавы на скрывавшихся в лесах лиц. Только после одной облавы рядом с селом Касаево казаки повесили 7 человек.

Подобные расправы в марте были и на соседней Кубани. Характерно воспоминание о мартовских событиях в селе Кистинское. «Из Дивного прибыл в наше село командир 2-го Полтавского полка полковник Преображенский, который предъявил мне предписание начальника дивизии генерала Бабиева следующего содержания: «В распоряжение полковника Преображенского назначить двух офицеров, как членов военно-полевого суда, и десять казаков для выполнения постановления суда над неявившимися крестьянами по мобилизации»… Приезд и задание Преображенского удивило всех офицеров. Никто из них не хотел быть добровольно членами военно-полевого суда. Пришлось назначить. Суд был короткий: двоих повесили за селом, некоторых выпороли, а остальных отправили под конвоем в уездное правление. Я был огорчен как представитель Добровольческой армии «на местах». Довольно высокий ростом, стройный — Преображенский был строг и жесток. Службист».

Именно мартовское замирение Ставропольской губернии и Кубани инициировало создание сети белых концлагерей на Северном Кавказе. «Просоветскией контингент» в массовом порядке направлялся в создаваемые концлагеря. Они же предназначались для военнопленных Красной армии в ходе намечавшегося наступления белых войск.

Рассматриваемый период военных действий на Северном Кавказе был одним из самых трагических эпизодов Гражданской войны. Взаимное ожесточение, сам ход Гражданской войны вел к многотысячным жертвам. Северный Кавказ пережил трагедии Новороссийска, Майкопа, Пятигорска и других населенных пунктов. Погибли десятки тысяч человек. Память о них — это память о Гражданской войне, о ее жестких уроках.