Трагедия России: как мещане съедают Родину революции

Эрик Хоффер. Человек убежденный: Личность, власть и массовые движения. М.: Альпина Нон-фикшн, 2017

Мир и идущие в нём процессы постоянно усложняются. Но наше понимание этого мира и процессов странным образом становится всё проще, примитивней. На то есть много причин. Общество становится более расколотым, индивидуалистичным; работа — более специализированной и формальной; виртуальное сильно теснит реальное. Мы становимся оторванными от мира, у нас остаётся всё меньше возможностей воздействовать на идущие в нём процессы. Сворачивание социальных гарантий и туманные экономические перспективы выбивают почву из-под ног — а политика в нашей стране отнюдь не становится более открытой и массовой. Мы оказываемся скорее в роли зрителей в «обществе спектакля» Ги Дебора, чем уверенными в своих силах и правах гражданами.

Выход из этой ситуации напрашивается сам собой: осознать, занять позицию, сплотиться, организоваться. Есть что-то неправильное и саморазрушительное в немом и бессильном протесте, частью которого мы стали в связи с пенсионной реформой. Однако именно эти темы — массовое движение, протест, революция — оказываются сегодня предельно упрощены и размыты. Мы слышали про цветные революции, военные перевороты, спонсируемые западом протесты — проявления каких-то элитных и международных «разборок». Где-то рядом идут миллионные демонстрации французских профсоюзов — но на повестке дня России стоят малолюдные собрания в центре Москвы без ясных целей, где на одного активиста приходится три фотографа. Тут и там возникает живой, но стихийный и локальный протест — однако проблемы, стоящие перед нами и нашей страной, явно более глобальны.

Недостаток опыта можно компенсировать знанием: благо, протестно-революционная традиция породила немало выдающихся организаторов и мыслителей. К сожалению, растущий запрос на политическую грамотность спешат удовлетворить и противники всяких изменений. Характерный пример — книга «Человек убежденный» («Истинноверующий») философа Эрика Хоффера, выходца из рабочих низов, ставшего популярным в послевоенных США (в особенности у президентов) и пережившего новый расцвет в 2010-е годы, повидавшие и «Захвати Уолл-Стрит», и победу Трампа.

В аннотации к изданию 2017 года автора даже успели назвать «современным Макиавелли» — поспешно, поскольку Хоффер совсем не знаком с «технической» стороной массовых движений. Напротив, автор подходит к делу поверхностно, на уровне представлений и догадок. Книга Хоффера — сборник мещанских (в худшем смысле) представлений о массовых движениях. Она явно адресует к более серьёзной и тонкой традиции правой социологии власти (или теории элит), рассматривающей массы как предмет манипуляции во властных играх. Но мотивация автора проще, понятнее, человечней — а потому и критика его «манифеста благоразумия» может оказаться полезней.

Массовое движение для Хоффера — хаос, движимый неполноценными людьми, люмпенами и бесталанными художниками, жаждущими избавиться от собственного ущербного «я», дать волю ненависти и ущемлённой гордыне, переложив ответственность за последствия на некий высший авторитет (вождя, идею, Бога). Почти вся книга посвящена весьма остроумному описанию поведения и мотивации таких асоциальных личностей. Оно может быть полезным для понимания функционирования сект и в качестве «вредных советов» по устроению массового движения.

Проблема в том, что эти довольно живо (вероятно, из личного опыта) описанные люмпены никогда не составляли (и не рассматривались революционерами) костяк массового протеста, тем более революционного движения. Отчаяние, беспринципность (готовность сменить одно движение на другое), неуравновешенность, конфликтность — это плохие строительные материалы для долгосрочной борьбы. Люмпены и уголовники были скорее материалом контрреволюции (характерно, что Хоффер не видит организационной разницы между реакционерами и революционерами), с натяжкой — боевым отрядом двусмысленных оранжевых переворотов. Но даже в этих случаях (например, у Наполеона III) люмпенов сначала организовывали (в некое подобие армии, закрытых обществ), обеспечивали им минимальную социализацию, и использовали не как опорный класс, а как сиюминутный инструмент в руках реальных опорных классов (Наполеон III опирался на финансовый капитал и на парцельное крестьянство).

Люмпенизация народа, упадок экономики и цивилизации, замена науки и производства мелким торгашеством и задачами разнорабочих — левые интеллектуалы сегодня справедливо обсуждают это как угрозу гражданственности и революции. В этом смысле разобранные Хоффером симптомы и связи стоит принять к сведению.

Построение протестной силы, протестной организации всегда носит затяжной, полный трудностей и рисков характер. Успех протеста и революции зависит от уровня этой организованности, от сознательности, субъектности и способности к действию масс. Хоффер избегает серьёзного рассмотрения подготовительного периода, для него вообще самое лучшее в массовом движении — его окончание. Автор смешивает особенности живого и уже переродившегося, павшего жертвой контрреволюции движения. Для него Ленин и Сталин (что уж говорить о Гитлере, Муссолини и… Христе!) — фигуры почти не различимые. Сталин оказывается фанатиком-вождём массового движения (какого?); Ленин — единоличным диктатором, проталкивающим свою пропаганду физической силой (какой и кому?).

Вся история социал-демократии, развитие левой идеи, опыт революций, взлёты и падения интеллигентских и низовых организаций — всё это заменяется ссылкой на неких «людей слова», слепым фанатизмом и фрейдистскими импульсами. На деле, слепые фанатики (равно как и беспринципные люмпены), действительно привлекаемые массовыми движениями, быстрее всех и «остывают». Это — лишь случайные попутчики протеста. Насаждение слепого фанатизма характерно скорее для времени реакции, для попытки скрыть омертвение живого движения (что отмечается самим автором в главе про людей действия). «Горение» же реальных революционеров, их долгоиграющая убеждённость — опять же вещь гораздо более сложная, занимающая теоретиков и практиков по сей день. Многие отмечают, что так легко отбрасываемый Хоффером рационализм, живой опыт, глубокое понимание и знание играют здесь не последнюю роль. Автор же просто подменяет необходимый социологический и психологический анализ — агиткой.

Массовое движение — постольку, поскольку оно претендует на успех, — есть результат не единомоментной вспышки, резкого кризиса (хотя и их тоже). За ним стоят годы теоретической работы, попыток выявить тренды и ростки будущего, споров, выстраивания тонких человеческих отношений, организаций интеллигенции и низших слоёв, приобретение массами своего политического опыта и попытки «авангарда» оформить этот опыт в классовое сознание с учётом реальной ситуации. Массовое движение не делится на вождя, фанатиков и мимо проходивших «людей дела», в нём есть вожди, партия-авангард, аппарат, активисты, ведомые элементы. У него есть передовой класс, выражающий (или нет) интересы других классов — участников движения. С ним так или иначе соотносится государство, правящий класс, элиты…

Читайте также: Троцкий и Сталин. Развращение властью — болезнь без лечения?

Даже сегодня, в информационную эпоху, чтобы собрать митинг — нужно задействовать целую структуру ячеек, клубов, предприятий, мелких организаций и объединений, НКО. Каждый элемент — есть ещё одна структура, которая должна выстраиваться, поддерживаться, оберегаться от вырождения. То, что внешне выглядит чисто стихийной демонстрацией, зачастую также имеет нетривиальную структуру. Схема «вождь — фанатики» работает только для весьма далёкого и непритязательного зрителя. Для протестной организации она губительна.

В логике Хоффера есть и обратная сторона. Рассуждения о «неудовлетворённости», «неполноценности», ненормальности намекают на наличие фигуры умолчания: некоего человека нормального, разумного, полноценного. Кто же он? Человек, живущий настоящим, творчески и профессионально реализованный, семейный, любящий своё «я», ни от кого не зависящий, аполитичный «трезвый либерал» (!!!), «свободолюбивый демократ», готовый идти на компромиссы… Не верящий в будущее и не замечающий противоречий настоящего, но при этом сознательный и ориентирующийся на факты. В общем, человек из американской мечты, self-made (возвысившийся своими усилиями), имеющий конституционное право искать счастье и верящий, что каждый может стать олигархом, если он будет упорно трудиться. Бедными же, на его взгляд, остаются лишь лентяи и неполноценные.

Не стоит ли поставить под сомнение реальность такого человека-агитки? Не является ли верующим фанатиком индивид, который в обществе, где правит выгода и конвейер, рушится закон и социалка, где растёт неравенство, процветает кумовство и коррупция, разрушаются семьи и сама возможность отношений, молодёжь сидит на антидепрессантах и психотерапевтах, расцветает архаика, предубеждения и ксенофобия и т.д. и т.п. — считает, что он всё-таки сможет творчески (!) самореализоваться, создать крепкую семью и, оставаясь независимым, разбогатеть? Это принятие господствующей идеологии, официозной видимости — не есть ли оно конформизм, каким его последние два века описывали учёные и мыслители? «Недооценка существующего» (по выражению автора) фатальна для массового движения; однако игнорирование части существующего, его противоречий, подмена действительности видимостью — это азы консерватизма.

Не говоря уже о том, что ключевое для книги противопоставление некоего независимого «я» и общности, в которой это «я» теряется — грубая подтасовка. Личность человека вообще бы не существовала без связи с обществом; его сознание — результат развития культуры; его самореализация — итог правильной работы системы. Капитализм сделал общественные связи, общественный смысл идей и действий человека скрытыми, опосредованными (например, рынком), неподконтрольными ему — но это не значит, что они исчезли. Не всякая идея или коллектив требуют «растворения» в них своего «я»; не всякое такое растворение обедняет человека. Очередной сложный вопрос подвергается у Хоффера вульгаризации.

Автор не описывает явления и процессы. Он описывает внушённые ему представления о явлениях и процессах, от которых он отчуждён и которые плохо понимает. Хоффер начитан, но знания его — в худшем смысле абстрактные и случайные; на него явно имели влияние авторы правые и разочарованные (Ортега-и-Гассет), а также расхожие (читай — господствующие в правом пост-Рузвельтовском повороте) мнения. Знакомство с какими-то текстами Троцкого мало ему дали в части фактического материала и политической глубины. Автор извращает структуру и сущность дела — при этом именно «техническая», а не смысловая сторона массовых движений является предметом его рассмотрения.

Нельзя просто взять книгу Хоффера и поменять все минусы на плюсы. В этом истинная опасность подобной литературы — не в оценках, а в создании принципиально неправильного понимания дела, обрекающего его на гибель. Вряд ли этот вопрос занимал Хоффера. Но он должен занимать нас.