Троцкий и Сталин. Развращение властью – болезнь без лечения?

«Власть развращает» — утверждение настолько общее, что оно и правильно, и неправильно одновременно. Власть существует, она воздействует на все сферы жизни, и отмахиваться от её проблем — риск, сродни тому, как бояться ходить к врачу при признаках неизвестной болезни.

Попытка разделить власть, установить систему сдержек и противовесов оказалась излишне индивидуалистичной (даже если одна ветвь не подчиняла себе другие): хотя интересы депутата и правительства в чём-то различны, они быстро осознают, что оба представляют высшие слои общества, оба относятся к аппарату государства, если не к одной партии (или двум партиям, давно дополнившим борьбу соглашениями). Государство в целом оказывается противопоставлено обществу, и эта противоположность начинает расти и оформляться — в том числе во властные династии, несменяемое чиновничество, сращивание бюрократии с крупным капиталом.

Бунты и революции были попытками повлиять на власть, захватить её, разогнать «жуликов» и сделать всё правильно. Из этих не очень успешных опытов выросла теория марксизма и практика ленинского большевизма. Опасность — не конкретные люди, опасность — сам аппарат государства, а также окружающие условия, создающие и «плохих» людей, и «плохой» аппарат. Марксисты думали более широкими категориями: какие классы и при каких условиях могут и должны взять власть, как им вести себя с другими классами, как избежать раскола внутри класса, уравновесив власть между массами (на ходу организующимися), партией, аппаратом…

Октябрь был более успешен, чем многие революции, он дал истории колоссальный толчок. Но он проиграл. И этот проигрыш должен быть осмыслен, должен стать основанием для следующего шага в теории и практике.

В таком вопросе сложно обойти стороной двухтомник Троцкого «Сталин», не оконченный из-за смерти автора от рук советского агента (в результате некоторые главы второго тома представляют собой неотредактированную мешанину). Слабая сторона книги — очевидна: автор ненавидит Сталина, и места, посвящённые детству будущего генсека, его психологической характеристике и моральному облику, оказываются самыми слабыми и грубыми в работе. Троцкий связывает возвышение Сталина с аппаратом и бюрократией, и черты генсека оказываются в книге чертами карикатурно-зловещего аппаратчика. Фактов под такую картину набирается явно недостаточно, и автор в одном месте ссылается даже на описание Григория Беседовского — советского дипломата, впоследствии ставшего грубым мифотворцем.

К счастью, большая часть текста посвящена тому, что Троцкому удаётся больше всего: политической истории русской социал-демократии, анализу революционного процесса, рассказам о внутренней кухне большевиков, ценным замечаниям о ходе мыслей Ленина, размышлениям о роли масс, партии и бюрократии.

Личность Сталина оказывается в книге наименее важным звеном; Троцкий концентрирует своё внимание на процессе и общественных условиях, «подхвативших» будущего генсека. Сталин становится простым маркёром антиреволюционных тенденций сперва в социал-демократии, затем — в революциях, наконец — в советском государстве. Парадоксально, но от описаний генсека в книге вообще лучше отрешиться. Те же Ленин и Каменев выведены у Троцкого гораздо живее и правдоподобней. Стоит отметить, что логика автора даёт логичное объяснение многим противоречивым фактам советской истории, нередко списываемым на случайность или сиюминутные обстоятельства, вроде ленинского письма съезду, равновесию элит при Сталине и дальнейшей ненависти к нему номенклатуры, внешней политики СССР в отношении компартий, репрессиям 30-х годов и т.д.

Фактически Троцкий выделяет в революционном классе следующие составляющие: пассивную (или колеблющуюся) массу; передовую и активную часть массы; напрямую работающую с массами партию (в которой выделяются свои вожди и авторитеты); стоящий за кулисами, в отрыве от масс, осуществляющий техническую работу аппарат. С продвижением партии (и класса) к взятию власти — необходимо растёт аппарат. После революции и гражданской войны, в мирное время, аппарат достигает своего максимума и превращается в бюрократию.

И до революции, и после неё партия зависит от приливов и отливов массовой активности, аппарат же остаётся, но без партийно-массовой подпитки трансформируется. Так, согласно Троцкому, было в период реакции после поражения революции 1905 года и последовавшего промышленного спада, когда партийные деятели оказались в тюрьме или эмиграции, а рабочих охватило отчаяние. Тогда аппаратчики, избежавшие репрессий (поскольку были «на заднем плане»), столкнулись с задачей обеспечить простое физическое существование партии, в первую очередь — экспроприациями. Для многих эта задача вскоре стала самоцелью — они занялись бандитизмом и кутежами, что ударило по престижу большевиков. Сталин (как доказывает Троцкий — направлявший из тени других на экспроприацию), благодаря своей твёрдости, оказался в числе немногих «оставшихся», что позволило ему продвинуться в последующий период и в итоге обратило на него внимание Ленина.

На качественно ином уровне это повторилось после гражданской войны: массы устали, их активные элементы оказались выбиты, разруха и хитросплетения начавшегося НЭПа деморализовали рабочих. В военные годы большевикам пришлось сотрудничать с многими чуждыми им командующими, в мирные — опереться на царское и буржуазное чиновничество. Аппарат разрастался, а партия теряла старые кадры и непосредственную поддержку и без того не очень многочисленного пролетариата.

Более того, Троцкий описывает, что и в революционные годы значительная часть партии представляла собой «болото», как бы аналог пассивной и колеблющейся массы. Теперь за потерей лидеров (в особенности — держащего в своих руках аппарат Свердлова и гениального Ленина) последовал наплыв карьеристов и просто непонятных людей, появился «актив» для склок и манипуляторной борьбы за власть.

Негативный отбор усиливался благодаря более широким процессам: в партию, охватившую и политическую, и (всё более) хозяйственную власть, стекались все поднявшие голову контрреволюционные элементы. Мелкая буржуазия (нэпманы, кулаки, спекулянты, серые элементы), «золотая молодёжь» (дети буржуазии и бюрократии), профессионально востребованные дореволюционные и просто небольшевистские кадры. Их объединяла борьба с революционными ограничениями потребления, а также с обескровленной старой частью партии. Все эти слои объективно представляли огромную силу по сравнению с малочисленным пролетариатом, лишённым своей активной части и лишавшимся партийных вождей.

Экономический фактор лучше описан автором в «Преданной революции», политический — в главе «Сталина» про термидор. Стоит подчеркнуть, что термидор, по Троцкому, осуществляется отнюдь не аппаратом власти, а более широкими слоями, рвущимися в этот аппарат и сдвигающими его вправо. Потому не «революция пожирает своих детей», а потерявшая напор революция пожирается разочарованиями масс и активностью богачей и старых-новых элит.

Соответственно, Троцкий выделяет три главные идеи, сблизившие околобуржуазные слои и бюрократию: замедление индустриализации в интересах обогащающегося слоя крестьян (развитие производства должно было идти за их счёт), сворачивание помощи и разрыв связей с мировым социалистическим движением при налаживании контактов с умеренным Западом (для этого, как утверждается, вводился лозунг социализма в отдельно взятой стране), борьба против равенства (под прикрытием критики «уравниловки» расширялся зазор между самыми богатыми и бедными). Однако, поскольку интересы бюрократии и буржуазии всё же различны, позднее Сталин повернулся против своих контрреволюционных союзников: провёл резкую индустриализацию и раскулачивание, закончил государственную монополизацию экономики.

К 1936 году потери среди коммунистов (не только лидеров!) уже были колоссальны, а сталинские репрессии, кажется, окончательно зачистили поле — и от левых, и от ситуационных союзников из буржуазии. Почти все действующие лица из книги оказались казнены или погибли при странных обстоятельствах или были доведены до самоубийства или эмигрировали. В их числе — сам автор. Список жертв в конце второго тома абсурден: «изменниками» оказалось в итоге всё Политбюро, верхушка армии, важнейшие дипломаты, экономические организаторы, Коминтерн, большинство народных комиссаров, главы всех советских республик, руководители ГПУ, известные рабочие-революционеры, правительственные врачи и даже глава сталинской политической полиции.

Внешнюю экспансию Сталин всё же возобновил, но с опорой не на коммунистическую революцию, а на власть по-бюрократически близкого ему «междуклассового аппарата, в который надо проникать и врастать», чтобы затем тянуть его влево (такую же стратегию Сталин продвигал после февраля 1917 года). Поэтому СССР поддержал Гоминдан (даже против КПК) и начал политику «Народных фронтов», пытавшихся объединить левых с центристами. В Испании конфликт умеренного фронта с крайне левыми, особенно влиятельными в стране анархистами, привёл к трагичным последствиям. В том числе — к глобальному расколу западных левых с СССР и лояльными ему компартиями.

Читайте также: Битва интересов или битва идей: антифашизм в 1936 году и сегодня

В итоге, как и предсказывает Троцкий, сделав Сталина диктатором и подняв его на знамя, на волне усталости после Великой Отечественной бюрократия сбросит своего вождя, который вслед за расправами над революционерами перейдёт к зачистке собственных кадров. Бюрократия возьмёт курс на становление крупной буржуазией.

Но, помимо развития аппарата, Троцкий подробно описывает внутрипартийную борьбу, тянувшуюся ещё с дореволюционных лет. Даже из более общих описаний ясно, что Ленин проявлял необычайные дипломатические способности, удерживая в ЦК ряд весьма ярких и самостоятельных личностей. Троцкий показывает обратную сторону этого: постоянные компромиссы, на которые вынужден был идти идеолог большевиков. При том, что решения действительно принимались не Лениным как единоличным вождём, а ЦК и Съездами.

Напрашивается мысль, что сама партия удерживалась от взрыва в первую очередь «давлением снизу», которое тонко чувствовал Ленин и на которое опирался в ключевых решениях. Идея расширить ЦК до 50−100 человек (причём за счёт не старых, перегоревших, а молодых активных рабочих) была, вероятно, грубовато-отчаянной попыткой задействовать этот же механизм. В том же ключе строились предложения о реорганизации Рабоче-Крестьянской инспекции.

Есть ли выход? Без аппарата обойтись нельзя; склоки внутри партии также неизбежны.

Философски можно заключить, что революционный толчок к развитию, даже если он недолог, — сам по себе ценен. Практически — что это развитие даёт нам иной материальный уровень, иную культуру, иное состояние народа. По Троцкому, негативные тенденции перевешиваются массовым движением и непосредственной связью с ним партии. Но массы передового класса были малочисленными, необразованными, деморализованными дефицитом и голодом, политически неопытными и сильно зависящими от вождей.

Не изменились ли эти условия сегодня — в том числе благодаря наследию СССР? Многие немарксистские авторы сегодня чувствуют, что общее развитие позволяет говорить о прямой демократии, массовых сетевых движениях и т.д. Общие условия складываются. Но левое движение сильно отброшено назад: новому поколению необходимо восстановить преемственность с теориями ХХ века, учесть большевистский опыт перерождения аппарата и новое положение бюрократии (монополизацию, огосударствление и обширные технологии манипуляции), ещё только начать собирать интеллигенцию в партию, партию соединять с активом, способствовать самоорганизации масс.

Последние два пункта в свете книги Троцкого приобретают особую злободневность. Бюрократическое государство срослось с крупным бизнесом — и в стране, и в мире. Гнёт этой системы усиливается. Потому помочь созданию новой левой социал-демократии — обязанность каждого ответственного человека, чувствующего этот гнёт.