Решение, чем заменить либерализм, есть, но оно никому не нравится

По мере углубления кризиса мировой экономики и роста вакханалии либеральных ценностей в жизни стали происходить весьма странные вещи. Ладно бы дело ограничивалось отдельными взбрыками у частных лиц с явным кризисом мировосприятия. Как, например, демонстрация фриков в Италии за права коров или митинг в Польше против видовизма.

Это такое новое либеральное течение против наделения одних биологических видов большими правами, чем других. Например, в Испании группа феминисток едва не разгромила птицеферму, защищая куриц от якобы массового изнасилования петухами.

Но выступление набирающей популярность малолетней экоактивистки Греты Тунберг из Швеции 24 сентября 2019 года в ООН убедительно доказывает, что либерализм как система общественных взглядов уже явно зашел куда-то не туда. Шестнадцатилетняя школьница на полном серьезе обвинила пять ведущих стран мира в том, что своей недостаточностью усилий по борьбе с глобальным потеплением они лишили ее детства (на самом деле лишены детства вот они). И не только ее, а все молодое поколение планеты. И взрослые дяди и тети, представлявшие правительства почти 200 государств планеты, ее внимательно слушали!

А все потому, что кризис идеи о том, как следует жить и как должно измениться устройство мировой экономики действительно достиг практически переломной точки. Конструкция капитализма с каждым днем трещит все громче. Президент отделения ФРС в Сент-Луисе Джеймс Буллард так вообще официально сказал, что производственный сектор США уже давно находится в рецессии.

Это особенно важно, учитывая тот факт, что из примерно 80 трлн долларов номинального мирового ВВП, на долю Америки приходится 20,4 трлн, на Евросоюз — около 16 трлн, а на Китай — 13,4. Таким образом, все прочие порядка 190 государств в сумме составляют лишь 30,2 трлн или 37,7% мирового ВВП. Стало быть рецессия в ведущем сегменте неизбежно ударит по всем остальным. Вопрос только в сроках и масштабе последствий.

В этой связи резко повышается актуальность вопроса — что будет потом? Какой должна быть система, идущая на смену нынешнего коктейля капитализма с либерализмом? Почему речь идет именно о такой связке, заслуживающее внимание мнение изложил один известный публицист.

По его оценкам, надвигающийся суперкризис вызван четырьмя неразрешимыми противоречиями. Во-первых, противоречием между концентрацией богатства и торговлей. Во-вторых, противоречием между ростом производительности труда и падением покупательной способности. В-третьих, противоречием между нормой прибыли и удовлетворением потребности населения. В-четвертых, противоречием между рациональным расходованием ресурсов и ускоренным устареванием товаров.

Ни одно из них в рамках капиталистической модели организации экономики и либеральных постулатов о свободе личности и гражданских правах не решаемо. Об этом много говорится, однако вопрос «А как по-новому?» по сей день ответа не имеет.

Хотя в целом проблематика затронута достаточно верно, ее базовые постулаты, особенно на тему финального ответа, все-таки ошибочны. Ответ как раз имеется. Более того, он очевидным образом логично вытекает из динамики происходящего. Дело в другом: абсолютное большинство общества — как наше, так и на Западе, и на Востоке, вне зависимости от своего материального уровня, принимать его решительно не желает. Впрочем, начнем по порядку.

Верны ли обозначенные противоречия? Приходится признать, что нет. Они действительно существуют, однако смысл имеют несколько иной.

Например, вред сверхвысокой концентрации капитала не в малом, даже мизерном, количестве владеющих им лиц. И даже не в удовлетворенности их личных материальных потребностей. Как раз наоборот, эти люди постоянно покупают себе что-то новое, от дворцов и яхт до сверхдорогих статусных брендовых вещей, тем самым создавая спрос и стимулируя производство.

Может ли тут что-то изменить социализм? Очевидно, нет. Изменится только состав лиц, управляющий деньгами. Если при капитализме в 2015 году «все деньги мира» принадлежали всего 62 частным владельцам, то, скажем, в СССР, при формально общенародной принадлежности национальных богатств и капитала, в реальности решения по его использованию принимало управлявшее страной Политбюро ЦК КПСС в составе 27 человек.

В обоих случаях принимавшие решения люди руководствовались в первую очередь своими представлениями о правильном, а также субъективными идеями, вытекавшими как из личных взглядов, так и из господствующих убеждений. Причем первое не всегда сочеталось со вторым. Как пример — «коммунист» Горбачев, заявивший, что всегда мечтал развалить СССР.

Примерно также выглядит второе противоречие. Оно к капитализму или социализму отношения не имеет вообще. В конце 60-х советское руководство тоже задумалось о необходимости роста производительности труда, в том числе через роботизацию техпроцессов. Но потом идеологическая часть партии задалась тем же вопросом — чем занять освобождающиеся рабочие руки? Если нечем, то как объяснить остальным, почему они должны продолжать трудиться на предприятиях, тогда как прочие могут официально тунеядствовать?

Нет, на начальном этапе куда их применить — найдется, но при экстраполяции характера самого процесса на относительно продолжительный период, скажем, лет на 40−50, структурный кризис общества становился неизбежным. Так что дело не в частной собственности, а в принципах самой экономики, окончательно ушедшей от натурального хозяйства.

Простая математика. В 30-е годы ХХ века в сельском хозяйстве в СССР был занят 61% населения. В промышленности — около 32%. На всех прочих, включая армию, госаппарат, сферу обслуживания, торговлю, медицину, образование, науку и искусство, приходилось всего 7%. Это важно потому, что они сами ничего материального не производили, существуя исключительно за счет прибавочной стоимости, создаваемой рабочими и колхозниками.

С тех пор производительность труда кардинально возросла. Но при этом потребность в рабочих руках пропорционально снизилась. Сегодня в сельском хозяйстве занято что-то около 4,5%, в промышленности — 31,9%, тогда как в услугах — 56,3%, в прочих непроизводственных областях, включая армию, госслужбу и госуправление, — 7,3%.

Так что проблема дефицита платежеспособности покупательского спроса возникает не из неправильного капитализма (все его косяки носят исключительно тактический характер), а в том, что совокупный прибавочный продукт, создаваемый промышленностью и сельским хозяйством, при любом его фактическом размере является величиной конечной. Более того, по мере роста производительности труда доля денег, приходящихся на зарплаты, в общей структуре себестоимости неуклонно снижается. А именно они потом и перераспределяются дальше в экономике, обеспечивая возможность «жить и работать» всем занятым в непроизводящих секторах.

Можно, конечно, порассуждать на тему — куда уходит прибыль? Но делать это имеет смысл, только держа перед глазами структуру расходов бюджета, из которой видно, что государство на каждый собранный через НДФЛ рубль потом доплачивает 1,5−2, полученные из налогов с бизнеса, многие из которых обдираются безжалостно.

Особенно в сырьевой области, где, например, в нефтянке, в налоги разного назначения забирается свыше 62% от выручки. Еще порядка 27−30% от нее составляет себестоимость добычи. И это, кстати, правильно. Но речь о другом. Выжать принципиально больше отсюда уже нельзя.

Аналогичным образом дела обстоят и с оставшимися двумя противоречиями. Стремление к монополизации в капитализме возникает не столько из желания поднять саму норму прибыли (хотя и это есть, только вызывается другими причинами), сколько из опасения, что любой сбытовой сегмент, не занятый одной компанией, рано или поздно будет захвачен другой. Что предопределяется либеральной свободой принципов рыночной экономики. Впрочем, полная монополия абсолютной безопасности тоже не гарантирует.

Точно так же не капитализм вызывает проблему необходимости ускорения старения товаров. Хорошо заниматься производством при безграничном рынке. Гораздо хуже, когда он оказывается охвачен весь. Тогда возникает вопрос — что делать с теряющими нужность мощностями по мере все того же роста производительности труда?

Просто содержать, чтобы булО? Экономически нерационально даже в советской системе ценностей. Тем более в капиталистической, приоритетно нацеленной на минимизацию издержек. Не остается иного выхода, кроме как расширения рынка искусственно — как раз через сокращение срока службы товаров.

К тому же не стоит забывать и про стремление потребителей по возможности чаще обзаводиться чем-то новеньким. Потому что старое уже не модно, а то и технологически отстало. Благодаря технологической революции практически все, чем мы сегодня пользуемся, меняется на поколение буквально за 3−4 года. Кто не верит, может сравнить, например, стиральные машины, микроволновки или мобильные телефоны топового уровня образца 1995 и 2015 годов.

В общем, проблема не в самом капитализме или социализме, кардинально изменились все внешние условия, формирующие экономические отношения как таковые. Закончилось свободное пространство, благодаря экспансии на которое традиционная экономическая модель (что капитала, что социализма) вообще существовала, и благодаря которому капитализм породил либеральные представления о безусловности приоритета свободы (рынков, общества и каждой личности персонально).

Именно поэтому утратили адекватность и все ранее успешно работавшие подходы и инструменты разрешения кризисов. Мы столкнулись с ситуацией, схожей по смыслу с выходом древних рыб на сушу в далекий доисторический период развития планеты. Это когда подавляющее большинство ранее накопленного опыта для решения новых проблем оказалось бесполезно.

Точно так же и сегодня найти ответ на вопрос «как жить в новом мире» не получается на основании теоретических подходов, сложившихся в условиях, которых больше нет. Следовательно, искать решение необходимо не на старых идеологемах, а после циничного анализа реальных причин, вызвавших кризис. Их, по большому счету, немного.

Во-первых, мы больше не в состоянии вернуться к доминированию натурального хозяйства, позволявшего успешно занять производительным трудом абсолютное большинство населения. Наш мир окончательно закрепил узкую специализацию, тем самым автоматически предопределив неизбежность социального расслоения не только на богатых и бедных, но и всего общества в целом.

Не из жадности капиталистов или хитрости аппаратчиков, а лишь потому, что мести дворы с приемлемым качеством может буквально кто угодно, тогда как в соответствии с нормами варить швы на магистральных газопроводах — уже нет. Еще меньше людей способны составить реальную конкуренцию Монсерат Кабалье или Генри Форду. Хотя отдельные исключения возможны, в системном смысле далеко не любая кухарка способна эффективно управлять государством. Что бы там ни говорилось в социалистических или либеральных догматах.

Во-вторых, мы уже никогда не сможем отказаться от понятия денег, как наиболее удобного инструмента приведения разнообразия мира к единому знаменателю, а также механизма демпфирования стоимости и ее консервированию в периоды возникновения излишков капитала.

Кстати, деградация именно функции консервирования капитала сегодня является одной из куда более важных причин кризиса капитализма, чем все отмеченное выше. Вне зависимости от того, что именно в этом качестве будет использовано потом: снова золото или часто предлагаемая чистая энергия. Тут ключевым является базовый принцип, а не частная форма.

Сочетание первого со вторым осложняется фактором роста производительности труда и перспективой замены всех доступных простых узких специализаций роботами. Это создает третье условие кризиса — ненужность абсолютного большинства населения в материальном производстве с одновременной его необходимостью в качестве потребителей товаров и услуг, являющихся главным источником смысла существования производства вообще.

Отсюда вытекает неизбежность, даже перманентность кризиса потребительского спроса, фатально ограничивающего масштаб промышленного и экономического роста в целом. Из чего получается, в-четвертых, невозможность обеспечения каждому бесконечного потребления в целом.

Следует признать, что второй по важности, после деградации денег как инструмента причиной кризиса капитализма является разрушение иерархичности модели нормального потребления и общего уровня жизни. Никакая экономика не в состоянии обеспечить буквально каждому грузчику такой же материальный уровень, как у владельца даже среднего завода, не говоря уже про корпорации. Но реклама при этом рисует лишь такую цель для жизни.

Вы много видели увлекательных фильмов про привлекательный быт библиотекаря, уборщицы или кухарки? А потом мы удивляемся, когда топовые товары покупаются в кредит буквально на последние деньги с последующим массовым плачем про неподъемную закредитованность населения. И плевать, что как брать кредиты, так это право каждого свободного гражданина, а как потом по ним платить, так это проблема кого угодно, от жадных банков и подлых капиталистов вместе с плохим государством, но не самого заемщика.

Ну, и в финале все упирается в последнюю, в пятую, проблему — отсутствие сбалансированности ставших модными и превратившихся в обязательное право либеральных представлений о перманентности прав и свобод человека. Именно разрушение конформизма общества и привело нас к появлению Греты из Швеции, забастовкам фриков против изнасилования куриц петухами и вакханалии «Зеленого нового курса», постепенно набирающего популярность уже за пределами границ США.

Отсюда и возникает единственно возможное логичное решение, способное перечисленные противоречия разрешить достаточно приемлемым для абсолютного большинства общества образом. Имя ему — жесткий государственный капитализм.

Капитализм, потому что синхронизировать экономику возможно только через инструмент денег. Хотя при этом их содержание и смысл требуют кардинального изменения. Прежде всего, в части ограничения ссудного процента, возврата банков только к функции хранения денег и отказа от кейнсианского принципа управления экономикой через инфляцию.

Государственный, потому что только государство является ключевым инструментом самоорганизации общества, способным решать не только тактические сиюминутные, но и долгосрочные стратегические задачи. В том числе в области обеспечения реализации социальных гарантий, а также принуждения крупных производителей (корпораций) к решению стратегических задач с максимальным учетом потребностей общества. Сюда же относится задача контроля за размерами корпораций вплоть до их принудительного разделения, как когда-то в США сделали со Standard Oil Джона Рокфеллера.

Важно отметить, что даже в этом случае реализация полной экономической унитарности, особенно как это декларируется в классическом социализме — чтобы не было эксплуатации человека человеком, — недостижимо в принципе. Чем больше общие масштабы экономики, тем длиннее оказываются не только прямые, но и обратные связи.

В плановом механизме СССР для появления чего-то вроде Apple или Google требовалось не менее трех пятилетних циклов планирования, то есть пятнадцати лет. Тогда как в условиях капиталистической модели им для выхода на достаточно масштабный уровень хватило пяти. Пейджеры в Советском Союзе начали появляться лишь тогда, когда в остальном мире их история уже стала заканчиваться под давлением мобильных телефонов.

Из чего следует неизбежность многоукладности совокупной экономики, сочетающей в себе как крупные технологические цепочки, без которых невозможно эффективное производство, например, самолетов, космической техники или атомных электростанций, так и средние, а также мелкие предприятия разной формы собственности. Включая социальные бесприбыльные. Опять же, как федеральные государственные, так и муниципальные и даже частные.

Для справки, в той же часто приводимой в пример Норвегии основную долю ВВП формируют большие компании (в том числе с госучастием), но занято в них всего примерно 20% трудоспособного населения, тогда как прочие работают во всяком разном мелком, серьезного объема товаров и услуг не создающем. Но необходимом для обеспечения людей доходной работой.

Синхронизировать все это многообразие в текущем социально-экономическом масштабе способно только государство. Причем достаточно жесткое для реализации долгосрочных стратегий и обеспечения продолжительной стабильности экономических и социальных процессов. А также способное успешно противостоять центробежным силам крупных корпоративных капиталов, необходимость существования которых предопределяется существованием соответствующего масштаба задач. Наивно думать, что какой-нибудь Крымский мост или Транссибирскую магистраль способна создать крошечная строительная артель из пары десятков работников.

Для существования такого государства в условиях реального общества является необходимым возврат к конформизму на уровне социальных представлений о том, как надо жить по справедливости не только где-то наверху, но и в каждодневных бытовых условиях. Реализовать такое с помощью прежних полицейских мер традиционного прошлого уже нельзя. Зато через проходящий апробацию в Китае механизм социального капитала — можно и нужно. Более того, никак иначе достичь возврата социума к нормальному комфортному общежитию вообще невозможно.

Потому что к каждому, чтобы не гадили в лифтах, не воровали лампочки в подъездах, не хамили в транспорте и не водили домашних животных испражняться в детские песочницы, полицейского приставить можно, но их потребуется столь много, что следить потом придется уже за самими сторожами. Они ведь тоже обычные люди со всеми плюсами и минусами, как у всех прочих.

А вот сделать все это через социальный рейтинг, жестко привязанный к механизму доступа ко всем благам и сервисам, уже вполне возможно. Более того, изрядная доля необходимых механизмов уже существует и давно работает практически.

При этом следует понимать, что все перечисленное даже в идеале не сможет обеспечить райские условия существования буквально каждому гражданину страны. Оно даст ему лишь обязательный минимум, позволяющий не умереть от голода и не ночевать в картонной коробке на свалке. Зато обеспечив достаточный уровень общественной безопасности, медицинского обеспечения и стабильной долгосрочной предсказуемости мира для жизни. Остальное каждый должен будет создавать себе сам, в соответствии со своими индивидуальными способностями.

Почему это следует считать большим достижением? Потому что любой сомневающийся может на примере Украины, Прибалтики, Восточной Европы, Южной Африки и множества других стран, увидеть, как быстро и сколь масштабно массы людей оказываются ненужными при деградации сложной экономики. Ненужными вплоть до полной нищеты и вымирания.

Подчеркиваю, прямого физического вымирания от того, что им станет буквально нечего есть и негде жить. Они, конечно, в состоянии собраться, возмутиться и окончательно доломать государство, но в результате всем станет только хуже. Потому что главным при подобном раскладе всегда становится тот, у кого ружье.

Все сказанное выше, безусловно, не является готовым подробным и предельно детализированным проектом преобразований. Это лишь самый общий концепт, вытекающий из естественной объективной логики происходящего.

Так что ответ на вопрос — что потом — реально существует. Просто на фоне пока еще имеющегося привычного материального благополучия и засоренности голов либеральными ценностями большинству общества он решительно неприятен.

Мы ведь все хотим только таких перемен, которые не только сохранят уже имеющиеся плюшки, но и обязательно их приумножат. А тут какой-то ужас в стиле помеси Оруэла с «Матрицей» и «Метро 2033». Ну его, ну его! Такой перспективы не хотим. Ищите другую, лучше. Чтобы с бесплатным 5G, каждому по новенькой «Мазератти», дворцу на Кутузовском и чтобы можно было совсем не работать. Ни на что иное мы не согласны.

Но проблема в том, что сколько ни прячь голову в песок, это не отменяет факта стремительного окончания тучных времен. Вылезать из привычного моря на сушу придется не из любопытства или потому что там сытнее. Нас всех туда безжалостно выдавливает приближающийся суперкризис. И ему глубоко наплевать, сколько при этом умрет. Впрочем, кого-нибудь волнует, чем закончится для американского населения эта их новая зеленая перестройка в США? Нет? Тогда какие претензии к суперкризису?