Книга не для чтения, но с хорошей бумагой

Мне кажется, что к определенному рубежу начинаешь всё больше думать о разочарованиях, чем об успехах, и том, что мог бы пропеть скворцом, и том, что всё могло бы быть иначе, если бы не было так прекрасно.

Думаю, книга «Прогулки по полям» — прекрасный образец подобного метания и непопадания: страдания, высокой болезни, а также дельного косноязычия. Признаюсь, что я не могу подступиться к этой книге без ежовых рукавиц. Хотя, например, аннотация охарактеризовывает это как «жанр заметок», который «предполагает широкое привлечение самых разных контекстов». Теперь я даже не «широкий круг читателей», в кругу хоть сразу схватываешь что к чему. Ты можешь быть обывателем, мещанином, меньшинством, большинством, большевиком, борщевиком. Да хоть кем. Зато тебя умеренно определили — «читатель». Значит, книжка не предназначена для чтения. А зачем же так много букв? А картинки? Что с ней делать? Да и почему, собственно, надо что-то делать? Книжки читают, фильмы смотрят, в альбомах рисуют, на работе работают.

Следует оговорится, если за эпицентр этой словесной интерференции взять рецензии, которые господин Тёткин писал в пору своей перестройки из праздношатающегося в праздноработающего, то книга вполне мне видится как некоторое пособие для выживания, компактная формула для выражения энергии окукливания, взросления, видимости того, что что-то происходит. Тогда монологи разнохарактерных приглашенных звезд выглядят как энциклопедия профессиональной деформации. Похоже, автор (редактор? составитель? кормчий?) жадно относится к любому виду деятельности, поддерживающей словесную махину необязательного, нечленораздельного и впопыхах набросанного.

По-моему, ощущение небрежности, опечаточности, лоскутности близко к оптимистичному взгляду, что всех нас вылечат — и больных, и хороших, и плохих, и неплохих. Чего только стоят опечатки (смысл оказывается мыслом, автор — авором, симпатичен — симатичен), ошибки в верстке (например, дважды повторенное начало отзыва Александра Лобка на книгу Невзорова выглядит в этом ракурсе очень подозрительно), а рисунки в связи со свистопляской текста — вообще дело опциональное: общипанные, кое-где нашинкованные, кляксовато-дурацкие — они, похмельные, расползлись кто куда. Это похоже на коробку с истрепавшимися книжками в мягкой обложке, оказавшимися в силу нерасторопности персонала в отделе распродаж. А потом они ещё, после закрытия, вдруг подбрасывают свои страницы в тощую книжонку с рецензиями. Очевидно, что при таком раскладе все попадают в переплёт.

Предположим, мы должны приложить недюжинное усилие, чтобы расслоить убористый шрифт и хоть как-то разобраться в лабиринтном своеобразии книги. Но в итоге это всё воспринимается как рыхлый, прозрачный сон с какофонией голосов. Примерно как встать посреди комнаты, где празднуют очередную годовщину надоевшие друг другу знакомые, и попытаться сформировать астрологический прогноз для всех знаков зодиака.

Я думала, что на полях можно писать удачные рецепты куличей, маринадов и суфле, в конце — телефоны (хотя так уже никто, кажется, не записывает), дорисовывать фигурки как в книжках-антистрессах, но и это дело не прокатывает: бумага слишком хороша, чтобы её мазюкать. И чаще, чем обычно, у меня возникал вопрос: ну, почему же, далекий ты от народа человек-оформитель, не жалеешь меня, почему же нет в твоих причудах любви к читателю:?

А ещё бы я высветила «Прогулки…» в рентгеновских лучах совсем другого произведения: «Книги удивлений, или Естествознание глазами гуманитария, или Образы в науке» (Гачев Г. Д.). В предисловии автор говорит, что раздосадован своей гуманитарной односторонностью и решил усвоить и переговорить «своими словами на привычном языке гуманитарной культуры» книги и учебники по естественным наукам и математике. Немного робеешь от натиска оригинальности. Приведу лишь несколько примеров, чтобы понять, насколько чарующе бойка эта книга. В главе «Евангелие от растений»:

«Растения — ракеты из космоса, зарывшиеся носами в землю, стрелы пернато-лиственные. Значит, и им небо — родина, как и нам, человекам, только они впадают в воплощение книзу головой, а мы остаемся кверху головой… Растения, деревья — фаллы неба, кинжальным огнем вонзившиеся в лоно земли», «Итак, по-российски, активность — вне нас: в бытии, и материя есть мужчина, как русская баба — мужик, а мужик — баба; и недаром материализм привился под советской властью, которая есть бабье царство».

«Но и в нынешнем русском алфавите есть буквы особые, отличные от европейских: Ж, Ц, Ш, Щ, Ы, Ю. В этих буквах — излишек широты, косая сажень. Они растительны по преимуществу — из елок-палок, если же есть животный шар, то он привязан к палочке (Ю, Ы), приручено «я» и самость».

Думаю, цитат — совершенно наугад взятых — достаточно, чтобы оценить приятно покалывающий сюрреализм дневниковых записей. Почти 20 лет (в сорок лет появились первые записи касательно семян, фаллов, Канта, которым «мироздание прорвало окантованные перегородки и переборки») он готовил к выходу, причем, видимо, не без параноидальной уверенности и цеховой резни, свою книгу.

В общем, растерянность от всего тотально чеховская: вроде, и чай выпить хочется, и водку тоже, и с мужиком (бабой) растопить что-нибудь (сейчас на улице жара, и поэтому любая ассоциация, связанная с температурой, потом, опрелостями вызывает нескрываемое раздражение) — и вроде как такая тоска на сердце, полусерьезная, полушутливая. Муха бьется в окно. Мусорные баки нестерпимо, почти до обморока, издают (распространяют? удушают? смрадят?) тот особый запах многокалиберного гниения, сконцентрированный в паре кубометров воздуха, по распространению которого я узнаю о приходе настоящего лета, и — о весьма ленивой мысли, что летом всё-таки следует жариться, а не париться.

Но я не последовала своей блаженной мыслишке и несколько дней размышляла о следующем (жара, замечу, не спадала, а так как я не испытываю бодрящее ныряние в раскаленный воздух из искусственной прохлады кондиционера, то вполне допускаю некоторое расточительство не только на размышления, то и на расплавление, пусть и не окончательное, последних бастионов «критической» остроты) и боролась с кое-какой ассоциацией. Заметки всё-таки созвучны с «заметкой про вашего мальчика» из Простоквашино, т. е. будем надеяться, что всех найдут, передадут и все будут счастливы.