Эсхатология русских: русский роман, к которому до сих пор не готовы

Об авторе. Юрий Мамлеев родился в 1931 году в Москве, ушёл из жизни в 2015 году. Окончил Московский лесотехнический институт, получил диплом инженера. Лауреат премии Андрея Белого (1991). Основатель литературного течения «метафизический реализм» и философской доктрины «Вечная Россия». Произведения переведены на многие европейские языки.

Роман Юрия Мамлеева «Шатуны» был начат автором ещё в конце 50-х годов прошлого века. В середине 60-х он заходил по самиздату. Впервые был опубликован в США в 1980 году. Однако в России его полностью напечатали книгой лишь в 1996 году.

В ответ на одну из попыток Мамлеева издать «Шатуны» за рубежом ему ответили: «Мир не готов читать данный роман». Случилось это на рубеже семидесятых — восьмидесятых годов прошлого века. Однако мир до сих пор не готов читать «Шатунов». А вместить их в себя уж так точно.

Мамлеев писал запредельные вещи. Особенно сложные для тех, кто любит классифицировать литературу разными измами. Вот тебе модернизм, а вот постмодернизм. Нате вам, привет Маяковскому и немного реализма, а потом — поболе. «Шатуны» — вещь фундаментальная в своём равноудалении от всего, что может быть определено словами. В этом она, действительно, схожа, как то пишут, с трудами Гоголя. Пусть и не в таком масштабе. Гоголь вообще смотрел на мир сквозь вырубленное в потусторонней вселенной окно, Мамлеев в него, это окно, лишь подглядывал. Впрочем, и того достаточно.

И тем страннее, раз уж я начал с классификаций, когда где-то рядом с «Шатунами» звучат имена Сорокина и Пелевина. Да, с одной стороны, именно два данных автора определяли литературу 90-х. Но по письму, консистенции, метафизике слова они не имеют ничего общего с Мамлеевым. Пелевин говорил про него: «У Юрия Витальевича во многом шокинг ради шокинга». Странное утверждение. Если визионер видит адское будущее и устрашается им, а после, в надежде предупредить, предотвратить, передаёт часть своих видений ближним — разве он пытается эпатировать? Сорокин же, заканчивая параллели, сугубо деконструктор смыслов. Мамлеев — наоборот, и их искатель, и их создатель.

«Шатуны» — ночная электричка разрезает тьму — начинаются с появления Фёдора Соннова, грузного мужчины, со странным уходящим внутрь, тупо-сосредоточенным лицом. «Лицо, уходящее внутрь» — деталь неслучайна. Ведь Мамлеев в «Шатунах», по сути, разгребает плоть. Берёт — простите меня за этот образ — метафизическую пилу и разрезает ей человека (не конкретного, а как создание Божье), а после отбрасывает куски. Что там внутри, я хочу рассмотреть?

Гагарин после великого полёта, согласно легенде, бросил: «В космосе был, Бога не видел». Впрочем, есть и иная версия — мол, Юрий Алексеевич произнёс совсем другое: «Если Бога не встретил на Земле, то Его не увидишь и в космосе». Можно долго спорить, что Гагарин сказал на самом деле. Но первая фраза глупая, вторая отнюдь.

Так если нет Бога за пределами человека, как бы вопрошает Мамлеев, то прячется ли Он внутри? И тут понимать надо — на мгновение! — буквально. Плоть отбрасывается самым варварским способом — она вообще ничего не значит. Уже в начале текста Соннов вдруг ударяет одиноко бродившего рядом пацана в челюсть. Так и написано — «вдруг». И далее: «Сделано это было с таким внутренним безразличием, точно Соннов ткнул пустоту». Опять же все слова неслучайны.

Вдруг ткнул пустоту. Потому что плоть — это пустота. А за ней — смыслы. Их, творя страшные вещи, и нащупывают сквозь кровь и мертвечину герои «Шатунов». Они не просто убивают, философствуя на трупах — они выкорчёвывают из мира всё человеческое, а дьявольское усыпляют, чтобы в итоге осталось лишь божественное. Впрочем, только если оно изначально было. Вот ключевой вопрос «Шатунов».

В предисловии Юрий Витальевич пишет: «…этот роман спас жизнь двум русским людям, которые решили покончить жизнь самоубийством». Суицид как высший акт отрицания Бога — логично. Но к чему это — русским? К чему такая деталь? Да потому что «Шатуны» — это во многом эсхатология русских. В России у него — особая судьба и особое прочтение.

«Падов встал на ноги и, шатаясь, вышел из канавы… Так и пошёл вперёд, с выпученными глазами, по одинокому шоссе навстречу скрытому миру, о котором нельзя даже задавать вопросов». И вновь — всё блестяще. И страшно. Нет, «страшно» в данном случае — нелепое слово. А какое уместно? Да лишь то, что скрыто. Его можно подобрать только с развороченной душой, когда идёшь по одинокому шоссе с выпученными глазами.

Но скрытый мир совсем рядом. И вместе с тем предельно далеко. Потому что внутри. И чтобы не добраться, нет, а хотя бы взглянуть на мгновение, нужно изменить себя до неузнаваемости, до ачеловеческого. И при этом сохранять себя в сконцентрированном состоянии. Вещества тут не помогут. Тогда как? Не избавившись от боли, быть человеком, как у Ницше, а наоборот — приняв всю полноту: причиняя боль другому, впитывать и испытывать её в ещё большей мере, доводя себя до предельного, вывернутого наизнанку состояния. То есть перестав быть человеком. А иначе — никак.

Мамлеев понял это в конце 50-х. Тотальное большинство не поняло ничего, но живёт по его лекалам. Жизнь всё больше становится мамлеевской. Пусть кому-то и кажется, что Мамлеев написал роман коряво и безыскусно, а другие то же самое подали куда ловчее, изящнее. Но для других писателей это было литературой, игрой, а Мамлеев (и не писатель даже) видел — точнее, подглядывал, — как на самом деле сияют блики огня на обочине первичного хаоса. Когда же смотришь на подобное, пусть и миг, то не подбираешь слова — это в принципе невозможно.

В «Шатунах» нет спасения — есть только жребий, с которого всё началось, начинается и начинаться будет, всегда и до скончания веков. Ровно до того момента, когда печати будут сняты, и скрытое станет не явным, но и не не-скрытым тоже. Потому «Шатуны» написаны русскому как одно из чтений перед смертью. Точнее, перед абсолютным поглощением — и страны, и народа, и каждого человека. Когда-нибудь мы будем к нему готовы.