Пётр Кропоткин пришёл в XXI век: прямая демократия или диктатура элит?

Гениев редко ценят при жизни: они видят в настоящем ростки далёкого будущего, тогда как общественное сознание не успевает увидеть даже то, что уже существует. Это особенно актуально для наших дней: стремительно развивается наука и технологии, растут коммуникации, лихорадочно меняется мир, и теперь можно по-новому взглянуть на те идеи, что сотню лет назад казались «утопичными» или вовсе безумными.

Как бы ни боялись власть имущие прогресса, как бы ни старались они ввергнуть развивающиеся страны в пучину хаоса и приватизировать все технологические достижения, перемены, по сравнению с каким-нибудь началом ХХ века, очевидны. Во многом благодаря народной борьбе и конкуренции капиталистических держав с Советским Союзом, миллионы людей получили доступ к образованию, к достижениям техники и коммуникаций. Им дали право (по крайней мере, формальное) объединяться и законно отстаивать свои интересы, они отвоевали для этого свободное время (8-часовой рабочий день) и получили средства (вроде интернета).

Рядовые граждане в большинстве стран больше не та «необразованная чернь», которую пропасть отделяла от «выдающейся» аристократии. Напротив, хороший инженер сегодня гораздо умнее среднего капиталиста, обогатившегося за счёт коррупции или получившего богатства в наследство. Однако по инерции у нас сохраняется образ мышления какого-нибудь XIX века: будто мы — тёмные крестьяне, а где-то там, над нами, есть «лучшие люди», аристократы: профессиональные политики, управленцы, богачи. И только они могут править, а не «какие-то там» мы.

Именно эту коллизию предвидел анархо-коммунист Пётр Кропоткин, чьи сочинения выпустило издательство «Азбука» в сборнике «Анархия, ее философия, ее идеал». В него вошли основные статьи (и главы из книг), написанные в 1880-е и 1890-е годы, а также письма 1914−1917 годов, посвящённые Первой мировой войне и переходу Февральской революции в Октябрьскую.

Кропоткин — певец народной самоорганизации. Всю историю он рассматривает как борьбу двух тенденций: растущего объединения людей в союзы, братства, товарищества, поддерживающего в людях стремление к самостоятельности, свободе, справедливости. И, с другой стороны, стремления узких групп навязать своё господство остальному обществу, разрушить горизонтальные, низовые организации и замкнуть всю человеческую деятельность на жёсткую иерархию.

Основу своих идей Кропоткин видел в самой природе: уже у животных, начиная с какого-то уровня эволюции, начинают проявляться общественные инстинкты. Они начинают действовать уже не из личных интересов, а исходя из общего блага. И дело тут не в принуждении со стороны кого-то, а в идущем изнутри порыве.

Такой же порыв Кропоткин находит и в примитивных обществах. На его основе развивается организация, продвигающая вперёд и нравственность. Собственно, этика у него состоит из трёх частей: природного инстинкта, разума (идеи справедливости) и «чувства, одобряемого разумом» (внутреннего удовлетворения, возникающего от борьбы за общие интересы).

Внешнее управление же (олицетворяемое для Кропоткина государством) убивает в человеке это естественное движение, отнимает у него самостоятельность и передаёт её чиновникам, а на самом деле — узкой группе правителей. Так, люди перестают сами бороться с происходящими вокруг них преступлениями или несправедливостью, потому что в государстве этим должны заниматься только полицейские. Но, лишаясь самостоятельности, человек лишается и нравственности — развивающейся в «правильном», справедливом направлении только через эту самостоятельность. Нравы в обществе ухудшаются, но загнивает и господствующая верхушка: ведь она тоже отказывается от естественных человеческих стремлений, которые подменяются желанием удержать господство, подавить ближних, а не развиваться вместе с ними.

Народ, свыкшийся с системой господства и не представляющий для себя иной жизни, оказывается в западне. Даже если он совершит революцию, чтобы улучшить условия своей жизни — ему придётся снова и снова искать «знающих людей», «умеющих» управлять государством. Но исторически такими людьми являются только представители господствующих классов: аристократия или буржуазия. Они, как единственно «способные управлять», снова приходят к власти и заново подчиняют себе общество. Разорвать этот круг, по Кропоткину, можно, только передав власть в руки широкой самоорганизации.

Учение о природной нравственности нужно анархисту, по большому счёту, не для того, чтобы сказать: «Спите спокойно, история сама всё сделает». Нет, оно нужно, чтобы оправдать притязания рядового гражданина на власть. Доказать, что народная самоорганизация — такой же (и даже более) естественный и реальный порядок вещей, как и господство «элит».

«Как можно проповедовать равенство, пока признавалось, что с массами следует поступать, как со скотом, который бьют бичами и загоняют в хлев?»

Впрочем, из описаний Кропоткина это «всё само сделается» постоянно напрашивается. Анархист слишком большое значение придавал положительным тенденциям, которые находил и в истории (вроде бума свободных городов X—XII веков), и в современной ему действительности. Описаниям успехов самоорганизации в той или иной точке мира посвящена значительная часть его статей. Признавая «борьбу» с господством номинально, по факту Кропоткин считал, что она уже выиграна.

Анархист часто упрекал социалистических лидеров в соглашательстве, попытке компромисса, неверии в народные силы. Он довольно справедливо указывал, что реальность уже ушла гораздо дальше господствующих среди социалистов представлений. Реальные успехи низовой организации — больше, чем кажется; народ настроен более радикально, чем думают левые идеологи.

Однако к Первой мировой войне Кропоткин сам превратился в критикуемого им социалиста-«консерватора». Он почему-то считал, что движение европейских держав к социализму — дело уже решённое, и последним препятствием на этом пути является архаичный германский империализм. Соответственно, Кропоткин призывал всех социалистов поддержать вступление их стран в мировую войну, ведь, якобы, она станет последней войной в европейской истории.

Анархист упорно отрицал то, что признавали даже буржуазные экономисты (как это показано в «Империализме» Ленина): вступившие в войну страны сами давно были империалистическими, и были не менее заинтересованы в мировой бойне, чем Германия. Каждая из них старалась отхватить свой кусок мирового пирога, и возглавить мировую капиталистическую систему. История показала, что с поражением Германии империализм не закончился — а только начался. Кропоткин же в те годы дошёл до того, что отрицал даже существование тайных соглашений между элитами воюющих держав, стараясь показать, что война ведётся не за выгоды узких правящих кругов стран-участниц.

Парадоксально, но одновременно с этим анархист отрицал силу Интернационала, социалистов и низовой самоорганизации в воюющих странах. Он не верил, что народ в них готов к революции, и не считал нужным бороться за неё сейчас, в противовес империалистической войне. Напротив, Кропоткин призывал к единению с правительствами в попытке остановить страшного «хищника» — Германию.

В итоге, идеолог анархизма пришёл к банальному «реформизму»: мол, капитализм не обязательно должен развиться в империализм; в Европе он почему-то сам, постепенно перейдёт в социализм — нужно только дать ему такую возможность, защитив от одного-единственного злодея. Иронично, что за 70 лет до этого Маркс критиковал за соглашательство и попытку мирно «исправить» капитализм другого известнейшего анархиста — Прудона.

С этой недооценкой «антисоциалистической» тенденции связана и другая проблема Кропоткина: он слишком верил в единый порыв всего «народа» к объединению, без различия в нём классов, чьи интересы не так уж совпадают. В нескольких местах анархист, правда, указывает, что не все представители «народа» одинаково стремятся в нужном ему направлении, и даже предупреждает, что они могут помешать движению революции. Однако глубокого рассмотрения этот вопрос не получает.

В историческом анализе Кропоткин видит, что горожане (рабочие) первые пришли к чему-то, напоминающему социалистическое устройство (союзы вольных городов). Анархист говорит даже, что их главная ошибка — в том, что они не «дотянули» до этого уровня окружающие их деревни, — попавшие в результате под влияние господствующего класса. Однако Кропоткин не примеряет этот принцип на современную ему революцию: для него (в явном виде) нет «передового класса» и «авангарда» этого класса, чьи интересы наиболее соответствуют социалистическому движению (что важно для коммунистов).

Анархист просто заявляет: Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов недостаточны, нужен прилив «обывательских» сил и «пробуждение» провинции. Он уповает на то, что можно просто мобилизовать сразу всё общество без разбору и опереться на «живое творчество масс», которое чудесным образом породит нужный результат. Но история показала, что те же крестьяне были обуреваемы отнюдь не социалистическими, а частнособственническими настроениями. Потребовались годы, раздача каждому маленького клочка земли, массовое разорение и появление кулаков и ростовщиков, чтобы крестьянство приняло (не без тёрок) идею коллективного хозяйствования.

Хотя низовая самоорганизация — основа коммунизма не в меньшей степени, чем анархизма, лидеры Октября (против которых выступил Кропоткин) не недооценивали силу противоположных тенденций в существующем обществе. Поддержка любых низовых движений важна, необходима, но недостаточна. В деле построения нового общества нужна воля и чёткое понимание, какие тенденции надо подавлять, в том числе и силой, а на какие — опираться.

Кропоткин правильно описывал «коммунистические» начала в капиталистическом обществе, но слишком верил в «общинность» крестьянина и благонамеренность мелкой буржуазии. Анализ Ленина оказался в этом плане точнее, хотя и ему не удалось реализовать свои идеи в полной мере: иначе бы мы сейчас не жили снова при капитализме.

Впрочем, сегодняшнее общество — уже совсем не такое, каким оно было в начале ХХ века. Многие старые вопросы уже решены — благодаря прогрессу и политическим достижениям социализма.

Ошибки Кропоткина нужно анализировать и учитывать. Но, в каком-то смысле, его учение может оказаться сейчас ближе к реальности, чем оно было в ХХ веке. Мир сегодня гораздо более подготовлен к «прямой демократии», чем он был в те годы. А вот сознание людей отброшено далеко назад; и чтение раннего Кропоткина будет ему чрезвычайно полезно.