Стенограмма выступления доктора технических наук Игоря Михайловича Мазурина (НИУ «МЭИ») на заседании 11 мая 2018 года Всероссийского общественно-экспертного совета по выходу из кризиса в сфере утилизации отходов, созданного по инициативе ИА REGNUM и Российской академии естественных наук.

Иван Шилов ИА REGNUM
Лодка

Первая часть этого заседания была посвящена итогам общественных слушаний и государственной экологической экспертизы по проектной документации мусоросжигательных заводов, которые планируют построить корпорация «Ростеха» в Московской области и других регионах России в рамках федерального проекта «Чистая страна».

* * *

Сложилась парадоксальная ситуация, будто мы попали в такое время, когда идет повторение пройденного. Я стартовал в проблемах прикладной экологии в 1984—1985 годах. Работал я тогда у академика Валерия Ивановича Попкова в высоковольтной лаборатории. Занимался я фторидами, их очисткой, регенерацией и прочим для энергетики. А потом получилось так, что меня попросили заняться анализом, по крайней мере мониторингом окружающей среды, даже выделили нам землю для этого.

В 1991 году я создал по просьбе московского правительства кооператив, и на сильно загрязнённый диоксинами земле в Хотькове до сих пор у меня есть площадка. Правда, нас оставили без копейки, никаких денег нам на разработку методики не дали. Но методику мы сделали — методику анализа через пчёл. И такая методика, которая, с одной стороны, вызывают улыбку, а с другой стороны, она довольно-таки надежно показывает, что же творится в земле. Мы не только диоксины смотрели, мы смотрели и радионуклиды. На большее денег не было, а можно было всё посмотреть через пчёл. Потому что растения дают соки в нектар, пчела этот нектар приносит, и нам остается только хорошие аналитические методы взять за основу. В мёде можно увидеть всё, что есть в земле. Ну, естественно, через коэффициент разделения, который характерен для такого цикла.

Когда меня спросили, откуда идея, я говорю, что в Сибири так золото искали. Очень просто: на 2 км рабочая пчела улетает от улья, если ты видишь в спектре следы платиновой группы, значит, в радиусе 2 км где-то есть залежи платины или золота. Ну, мы другое «золото» искали. Мы разработали эту методику (см. доклад Игоря Мазурина «Там, где пчёлы не живут, человеку делать нечего!»), подготовили студентов в РУДН (Российский университет дружбы народов), которые эту методику освоили. В МГУ на геофаке докладывали её, так как мне нужны были грамотные оппоненты по этой задаче. И, слава богу, нашлись и в РУДН, и в МГУ серьезные люди, которые слушали доклады моих дипломников и были в восторге, как просто можно делать съемку практически всех примесей в земле.

И гораздо дешевле получается, чем «в рукопашную» отбирать пробы, — в 400−500 раз. Потому что одна пчелиная семья накрывает площадку 1200 гектар и даёт интегральное значение по концентрации примесей. Хотя диоксины ослабляются в 18 раз в мёде, радионуклиды — в 2−4 раза, но они все там присутствуют. Всё это видно очень хорошо. Естественно, аналитическое искусство должно быть: если это диоксины, то это хромато-масс-спектрометр, если это радионуклиды — это гамма-спектрометр, если более простенькие примеси, то там мокрая аналитика идёт — титрование и прочее. По крайней мере, этот метод работает довольно просто и надежно. И самая важное, что проба-то хранится в мёде десятилетиями. Мёд — консервант, когда он затвердел, то он всё оставил внутри себя, и можно всегда этого «свидетеля» снять с полки и посмотреть через 10 лет, сколько там и чего было тогда-то. То есть это неумирающая проба.

* * *

То, что касается переработки твердых бытовых отходов. Мониторинг является необходимым элементом переработки, её доказательной частью, потому что какой бы процесс мы не изобрели, «приговор» ему будет читать аналитика.

Когда мы стали анализировать ситуацию с твёрдыми бытовыми отходами, то пришли к выводу, что данная ситуация по сути является повторением уже пройденного. Ситуации 1991 года, когда мы ввязались в эту работу, и 1985 года, когда нам навязали идеи опасности разрушения озонового слоя, — очень похожи. Сначала создается ситуация псевдокатастрофы — «все неизбежно погибнут». Так с озоном вышли, что якобы погибнет всё живое. Хотя были работы Николая Вавилова 1935 года о том, что ультрафиолет не так страшен, как его малюют. Но нарисовали картинку, испугали людей. Приняли Венскую конвенцию 1985 года по охране озонового слоя, потом Монреальский протокол, который имел катастрофические последствия для российской холодильной и химической промышленности.

И мы видим и тогда, и сегодня одни и те же действующие лица из Министерства экологии. С одним из господ министров я тогда беседовал о том, что у нас есть простой метод, у нас есть разработки, мы сделаем вам хладагенты безопасные. Они так и остались в патенте невостребованными, хотя по качеству, энергопотреблению и безопасности не превзойдены до сих пор. Но внедрили-то нам хладагенты американские, которые ядовитые. Я беседовал и с американцами, напрямую им говорю: «Что же вы нам дали-то? Мухи дохнут!».

Но государство наше проголосовало, и Россия пошла по этому пути. Сейчас она оказалась в ситуации с запрещенными пожаротушащими веществами. Пожалуйста, теперь у нас трупы: что «Хромая лошадь», что «Зимняя вишня» кемеровская, две подводные лодки, которые у нас пострадали. Одна так и лежит на дне — «Комсомолец», а вторая — весь экипаж при испытаниях «Нерпы» погиб. Это всё из-за отсутствия пожаротушащих, которые были для этого предназначены. Почему их запретили? Какую роль играют бромиды (использовались для защиты зерна, фруктов и пр. от насекомых, запрещены Монреальским протоколом и заменены на опасный и неизученный фосфин — прим. ИА REGNUM ) в разрушении озонового слоя, до сих пор никто не знает, но их запретили. Заодно, как говорится, пришлось уничтожить свою службу Санэпиднадзора, чтобы народ не узнал правду о том, что эти хладагенты ядовитые. Ну, подумаешь, две подводные лодки пострадали и 20 заводов химических закрыли.

Я сделал этот доклад, чтобы не повторять ошибок прошлого. Тогда мы забыли о работах Вавилова, а сейчас мы забыли, что в России были технологии переработки отходов, они и сегодня есть, которые, вообще-то говоря, не создают проблем (в отличие от мусоросжигательных заводов и технологий сжигания свалочного газа, создающих недопустимые риски заражения окружающей среды стойкими органическими загрязнителями — прим. ИА REGNUM ). Сейчас говорят о проблемах с мусорными полигонами. Я всё свое детство провел рядом с полигоном в Марьиной Роще, в четырёх кварталах от свалки, которая там была около завода «Станколит». Свалка на четырёх или пяти гектарах, но за ней смотрели, и проблем не было. Запахов не было, никогда там не дымило ничего. Тихая свалка, которую сортировали. Естественно, там стояли помещения для сбора картона, бумаги, стекла. Всё было организовано, в отличие от того, что я сейчас увидал. Я в Перове живу. Ехал мимо ближайшего полигона, посмотрел, и у меня рот открылся от удивления. Дымы, никакой сортировки, свалка обыкновенная, какие-то тёмные личности ей управляют, не поймешь какие лица. И чего мы хотим?

Потом-то, когда стали выяснять, что же произошло, я вспомнил, что в 1991 году закрыли Санэпиднадзор, вернее, ему «обрезали крылья», чтобы он не вмешивался в последствия Монреальского протокола и выдачу разрешений на работу с активными фторидами (одни из самых токсичных химических соединений — прим. ИА REGNUM ), которые назвали хладагентами. И до 2004 года Санэпиднадзора не было. За 13 лет бездумного отношения к проблемам охраны окружающей среды и системам жизнеобеспечения (а ведь служба переработки мусора — это система жизнеобеспечения), вот за эти 13 лет они на ноги стали, эти мусорные короли. И потом их уже достать невозможно — они миллиардеры или миллионеры. Да и законодательство теперь такое, что откупиться можно.

И вот мы попали в эту ситуацию. И сейчас говорят: давай завод мусоросжигательный построим, купим за границей. А, например, у голландцев, вообще-то говоря, по данным наших исследователей из института химии имени Зелинского, оказывается, что заводы дают концентрацию диоксинов от 0,24 до 0,6 пиктограмма на метр кубический. Ну, в Штатах с эти делом на порядок строже. Значит, в США голландских заводов быть не может в принципе, а у нас ПДК — 0,5 пикограмма на метр кубический воздуха приняли. У Штатов концентрация ПДК — 0,02, а у нас — 0,5, то есть в России допускается загрязнение диоксинами в 25 раз выше, чем в США. Кто эту концентрацию принял, я так и не понял. На каком основании нам 0,5 дали? Уж если мы так Европу и Америку копируем, надо было бы скопировать с США 0,02. Но тогда те устаревшие и «грязные» технологии, которые сейчас продвигаются в Россию под видом «наилуших доступных», не проходят. Никак не получается! А голландские технологии или устаревшие японо-швейцарские проходят. Вот для чего ПДК по диоксинам у нас и получилась 0,5.

Ну, это преамбула, а что на самом деле? Когда мы смотрим технологию обработки твердых бытовых отходов, то в основном начинаем с чего? Начальная операция — сортировка мусора. А у нас Госстрой устроил мусоропроводы в каждом жилом доме, и тем самым сортировка была исключена. Сразу получаем смесь: чего бросили в мусоропровод, то и привезли на полигон. То есть мы обрубили себе самую начальную стадию. В некоторых домах сегодня уже восстанавливают раздельный сбор, но это пока капля в море.

А дальше что идет? Органические отходы: пастообразные, твёрдые, жидкие. Сырьевые отходы: стекло, пластик, бумага. И трудные для переработки — это электроника, бытовая техника, батарейки, аккумуляторы, чего там только нет. Ну, по крайней мере, эта троица — начальная стадия. А дальше начинается проблема, что с ними делать. А делать с ними можно вот что. По скорости переработки есть три вида, три направления переработки. Быстрая переработка — это пиролиз или плазменная технология, когда экспозиция (время сжигания — прим. ИА REGNUM ) короткая и шустро надо успевать и отбирать всякие примеси. Средняя скорость — это каталитическое окисление. В России знаменитый профессор Марк Борисович Равич по этому направлению работал, ну и в Прибалтике ребята работали — это сжигание во взвешенном слое. И медленная анаэробная обработка бактериями на полигонах — это старый, надежный метод, как мы увидим потом. Почему его забраковали — вопрос вопросов.

* * *

И теперь подробно. Вот сравнительные характеристики трёх основных технологий. В пиролизе экспозиция для окисления углеводородов составляет всего-навсего две секунды, в публикациях пишут — не меньше четырёх, до семи. Ну, по крайней мере, надо успеть окислить. А вот окислить-то я не успею, поскольку важно не только время, но и скорость и структура движущегося потока. И получается что у меня? А у меня получается не очень весёлая ситуация. У меня на выходе появляется довольно много NOx (высокотоксичныезакись и окись азота — прим. ИА REGNUM ), потому что температура высокая — от 850 до 2500ºС. И диоксины. А диоксины откуда берутся? Да чаще всего от рекомбинации. Развалить-то я молекулу развалил, а назад, когда она остывает, она «сыграет любой танец», который ей заблагорассудится.

По данным немцев, канцлеру Шрёдеру направил письмо профессор Оттомар Вассерман, сообщив, что изучено только 20 веществ из 50 тысяч, образующихся при сжигании отходов на мусоросжигательных заводах, которые работают по циклу с пиролизом. Из 50 000 изучены всего 20! Он это письмо написал Шрёдеру в 2004 году. Почему? Да потому, что рекомбинация идёт неуправляемая! И как она пройдёт, какие там будут процессы образования новых соединений, никто не может предсказать. Сразу после высокотемпературного пиролиза надо охладить газовый поток для удаления опасных органических примесей. Иначе угольные сорбенты не будут работать. Опасную органику-то берёт на себя уголь, а уголь-то на каких температурах работает? 80 градусов — максимум! Лучше 20, 30, а еще лучше его вообще охладить до минус 30. Тогда уголь-сорбент хорошо работает. А в цикле после пиролиза получается 750 — 850 градусов. И что надо делать? Куда девать эту энергию? Вот тут и появляется идея: давайте электростанцию сделаем, потому что у нас поток-то горячий, и его много. Куда девать эту энергию?

* * *

Средняя скорость процесса переработки мусора — это технология каталитического окисления. Она хорошо изучена в 1940-е годы. Это работы опять того же М. Б. Равича и его школы. Технология разработана в ЭНИН Кржижановского. На чём делали? На угле. Уголь, который получали откуда? Из торфа или древесины. И вот, когда идет каталитическое окисление угля вместе с углеводородами при температурах не выше 700ºС, происходит полное окисление всех углеводородов. В итоге что получаем? Углекислый газ, пары воды и зольный остаток от древесного угля или торфа. Это доказано! Это сделано! Для чего это М.Б. Равич делал? Для трудноудалимых отходов. Он так перерабатывал мазуты, асфальтены, фусы (каменноугольные смолы — прим. ИА REGNUM ), то есть всё, что невозможно было переработать, Россия сделала это в 40-е годы, до 50-х годов. И мы вычеркнули эти работы напрочь. Их даже нигде не упоминают. Но Россия здесь оказалась лидером, который обогнал мир на век или на полтора века.

* * *

И вот третья технология, медленная, — это анаэробное брожение. Здесь температура процессов от 50 до 120 градусов. Что это такое? Это идёт работа бактерий. Это в деревенских условиях самое обычное компостирование. И нет там отходящих газов, которые опасны для человека. Если температуру не доводить до 120 градусов, а держать ниже 100, то никаких диоксинов не образуется. Так решена была проблема в России, опять же ещё 100 лет назад. И мы её зачеркнули, из-за чего? Из-за того, что беспорядок на этих полигонах, СНиПы и САНПиНы не исполняются, управляют этим люди, которые, естественно, «стригут деньги». А уж чего там навалили, как это дымит, не дымит — никакого контроля нет. То есть проблема-то решается не миллионными затратами, а наведением элементарного порядка!

* * *

Теперь дальше пойдём. Что у нас получается здесь? Когда у нас идёт пиролиз органической составляющей твердых бытовых отходов, то процесс возможен при дополнительном нагреве сырья от внешнего источника до температуры не ниже 850ºС при интенсивной подаче избыточного горячего воздуха. Избыточного от стехиометрии (то есть воздуха должно быть достаточно для полного окисления — прим. ИА REGNUM ). Собственного выделения тепла при горении мусора не хватает, чтобы на эти температуры выйти, потому что собственная генерация тепла при окислении сырого мусора не выше 1000 килокалорий на один кг мусора, для сухого — 2000. Но этого не хватает, чтобы выйти на эти температуры. Поэтому всегда либо мазут, либо дизтопливо впрыскивают, либо метан вдувают. И обогащение по кислороду огромное, расход воздуха тоже гигантский, 10-кратный, по крайней мере.

И я получаю «прожорливый» процесс потребления энергии. Мне её потом девать некуда. Когда я из горячей зоны вышел, чтобы обеспечить эффективность работы активированного угля, я должен отобрать гигантское количество тепла. Тогда приходится ставить котлы, что угодно. Зачем котлы ставить, паровой цикл делать, который в предлагаемом цикле на 6 атмосферах у них идёт? Это смехотворные 25−28% КПД. Тогда лучше использовать этот цикл для теплофикации — у нас в России 220 отопительных дней. Или ставить теплицу. А то, что они предлагают турбины ставить — это неквалифицированный подход, разорительный для России, но пригодный для Европы.

И дальше что идет? А теперь начинается самое интересное. Когда я очищаю отходящие газы после пиролиза до безопасного уровня, а у меня допустимые концентрации измеряются в нанограммах и пикограммах (10-12). Анализ можно сделать только сорбционными методами. А что такое сорбционные методы? При таких низких концентрациях сорбционные методы уже плохо работают, то есть контроль практически я не могу осуществить — у меня анализ занимает сутки, если я хромато-масс-спектрометр использую. Таким образом, технологический процесс оказывается слепой, без обратной связи!

Какие выходы? Я могу разбавлять безумными количествами воздуха — миллионы кубов в час давать или ещё больше, чтобы «посадить», то есть уменьшить концентрацию за счёт разбавления воздухом. Но это опять безумный расход. И всё это уходит в выбросы. Они — эти опасные диоксины — всё равно рекомбинируют и сядут на землю, и будут жить там 100 лет. Так что получается? Я всё равно их убрать не могу, они неэффективно собираются на угольных сорбентах. И дальше что я с этими углями буду делать? У меня же сдувки пойдут! Если в работе два адсорбера, работающие попеременно, то после насыщения угля целевой примесью первый адсорбер отключают и поток переводят на второй адсорбер. Пока работает второй адсорбер, на первом производят десорбцию и удаление целевой примеси, В нашем случае речь идёт о диоксинах. Куда их девать после десорбции? Может быть, я её посажу на жидкий азот и там в твердую фазу переведу. Ну, короче, здесь пока нерешаемая задача в простых условиях. Вот что предстоит решить.

Поэтому процесс пиролиза, который нам навязывают, энергетически просто разорительный. По оперативному анализу примеси диоксинов задача в мире пока не решена, и очистка тоже не решена на таких концентрациях. Потому что 10-12 — это всё равно, что выделять ксенон и криптон из воздуха. Но там-то низкотемпературная ректификация используется, а здесь как я вытащу из газовых потоков на этих концентрациях эти вещества? Практически невозможно.

Следующее. Медленный процесс анаэробного брожения. Что на полигонах происходит? Начальная стадия долгая, температура 40−60ºС. На выходе только CO2 и N2. Дальше там, когда кислород кончился, спирты начинает образовываться, выделяется CO2 и H2, температура 70−80 градусов. Затем следует диапазон температур 90−100 градусов — эти бактерии следующий шаг делают, начинают перерабатывать спирты и органические кислоты. Выделяется СО2. Но если я допустил подъём температуры до 110−120, вот здесь у меня бензольные кольца образуются, которые могут и диоксины образовать. Поэтому горящие свалки — это как раз четвёртый этап, когда температура в теле массы мусора достигает 110−120 градусов. Поэтому что получается? По сути, если процессом управлять и не давать ему перегреваться (хотя это длительный процесс, месяцами длится), то он не потребляет энергии, не требует очистных сооружений отходящих газов, потому что всё, что отходит, безопасно. Но условия — это соблюдение регламента СНиПов при обязательной сортировке мусора для выделения органической составляющей.

Таким образом, мы топчем ногами то, что нашими предками было доведено до совершенства с точки зрения решения поставленной задачи, безопасно, но долго. Но в России-то с землёй не жгучая проблема. Это в Европе гектар стоит миллионы, у нас-то нет таких проблем. Мы просто сами себя напугали и потеряли, как говорится, память свою, поленились прочитать, что же на самом деле у нас в руках. Я не зря говорю, что это повторение пройденного, дежавю 1985 года, когда нас завели в тупик. Мы не успели прочитать работы Вавилова 30-х годов, который сказал, что ультрафиолет для людей не так страшен, как нарисовали. Здесь полная аналогия. То есть напугали людей и теперь говорят: «Давайте покупайте иностранное». Тривиальный захват рынка мусороперерабатывающего оборудования.

* * *

И вот теперь переходим к проекту мусоросжигательного завода в деревне Могутово, о чём я не успел рассказать на общественных слушаниях в Наро-Фоминске. Первое, что бросается в глаза, поскольку я в проектной работе всю свою жизнь, — в проекте нет, прежде всего, сравнения предлагаемого решения с известными в мире аналогами и, прежде всего, российскими. В России процесс, описанный в проекте МСЗ, был реализован в установке «ЭЧУТО», запатентованной в 1990 году — точная копия двухстадийного процесса. Но она была разработана для медицинских отходов, там не было хлора (главного источника диоксинов в составе мусора — прим. ИА REGNUM ). Но всё равно от диоксинов не ушли.

Да, японцы с удовольствием приезжали туда, где испытывалась эта знаменитая «ЭЧУТО» в 90-е годы. Японцы там были, возможно, и не из «Хитачи», смотрели на эту установку. Делали её в Переславле-Залесском, сейчас её делают и в Новосибирске. Но она — небольшая специализированная установка, предназначенная для сжигания тех отходов, в которых нет следов хлоридов. Хотя японцы со своей стороны доказали, что даже в атмосферном воздухе есть хлориды, и потому всё равно следы диоксинов будут, никуда от них не деться. Потому что, когда рекомбинация идёт, когда у меня ломаные бензольные кольца, которым я не дал всем окислиться, то они обязательно хлор в себя поймают и обязательно сделают «диоксиновую бабочку», в которой будут два бензольных кольца, а крылышки у неё — хлор, бром, йод (галогениды). Поэтому принципиально — это путь тупиковый. И его брать ни в коем случае нельзя! Не справимся мы с очисткой от диоксинов, значит, надо уходить в другой цикл.

Дальше. Чего нет в проекте? В проекте нет полного описания технологической схемы термического обезвреживания с указанием тепловых и материальных балансов. Как без баланса? Не о чем говорить.

Дальше. В проекте не указаны критерии обязательной сортировки. Что мы сортируем, что мы откладываем в сторону, что перерабатываем и что входит в работу по пиролизу? Ничего не сказано о сухой газовой очистке и её основных элементах, об использованных сорбентах. Не указан рабочий ресурс этих сорбентов, цена, а также наличие российских аналогов и возможность их применения. У нас активированных углей выпускается порядка 40 сортов. Мы опять здесь лидеры. Нашим сорбентам за рубежом нет равных по эффективности. Но здесь нет никакой информации. У каждого сорбента есть свой ресурс повторяемости. У сорбента есть вещества, которые он берёт и которые он не берёт. И какие рабочие температуры? Ничего об этом не сказано.

Дальше. Нет обоснования по использованию тепла отходящих газов в цикле генерации.

Дальше. Заявленный уровень выбросов диоксинов 0,35 грамма за год работы не имеет подробных обоснований, не указана методика определения. И вот по диоксинам серьезный вопрос. Как проверять годовые выбросы диоксинов, чем? С анализом: по проекту они только в километре собираются делать отбор проб на анализ. Но в километре от источника уже разбавление на несколько порядков. Тогда все, кто работает в непосредственной близости, на заводе, будут отравлены. У них получается дневной выброс 40 миллионных долей. Чтобы не пострадали люди на заводе, надо в день 2 млн. кубометров газа разбавляющего давать, чтобы обеспечить безопасность для окружающих у места выброса отходящих газов. То есть ошибка полнейшая с точки зрения балансов. Вы правильно заметили (см. доклад общественного инспектора Наро-Фоминского района МО Зои Андреевны Плужниковой) — это никакому описанию не поддается.

Далее. В проекте ничего не сказано о методике мониторинга окружающей среды по диоксинам, фуранам, по окислам азота и ароматическим углеводородам. То есть вообще не представлены данные о том, какое оборудование будет использоваться, сколько оно стоит, где оно будет работать, какой ресурс, сколько проб отбирать. Вообще ничего не сказано. Мониторинг у них вообще никак не представлен, указаны только места замеров. Кто им будет делать этот мониторинг, я не знаю. Где они специалистов возьмут — тоже проблема.

В итоге решение задачи переработки мусора в Могутово есть полная копия сценария Монреальского протокола. Один в один. Та же схема проталкивания проекта под лозунгом заботы об экологически светлом будущем с участием того же самого министерства вместе с ЮНИДО, которые выбрали «наиболее передовую и доступную технологию». Ясно, что за такой гнилой проект, если его протолкнут, менеджеры получат очень высокую дилерскую премию. Других целей здесь просто не видно.

И дополнение. В 2009 году Юрий Трутнев, бывший министр экологии, Элле Панфиловой направил письмо (№01−1206/8192 от 17.06.2009): оказывается, суммарные выбросы от трёх мусоросжигательных заводов Москвы составили 161,15 грамма в год. То есть примерно 55 граммов диоксинов за год выбрасывается каждым МСЗ. В новом проекте для Могутово заявлено, что диоксинов будет всего 0,36 грамма в год. Такой мощный прорыв, чтобы на два порядка уменьшилось количество выбросных диоксинов, — это обязательно надо тщательно проверить. На мой взгляд, это либо ошибка, либо мастерское использование текста договора. Но последствия какие? Самый главный аргумент — диоксины живут 100 лет, если их не обрабатывать либо ультрафиолетом, либо какими-то активными методами или червяками.

Здесь разработка технологии рециклинга земли возникает, по которой в России опять же были самые передовые разработки. Но сегодня эти технологии не востребованы. Мы опять ждём момента, чтобы купить зарубежную готовую технологию, в основе которой, как и прежде, будут работы российских учёных, начиная от Василия Докучаева и Фани Гельцер и кончая современными, для которых с начала 90-х годов прошлого века финансирование НИР и ОКР стало несбыточной мечтой. Теперь уже стало очевидно, что исключая НИР и ОКР по актуальным направлениям, мы неизбежно получаем потерю отечественного рынка для собственных технологий. Проект завода по переработке мусора в Могутово — яркий тому пример. В качестве достижения Росатома преподносится локализация морально устаревших заводов Hitachi на заводах Росатома.

Уничтожив прикладную науку по американской схеме, мы получили полную беспомощность чиновников даже на стадии постановки задачи по закупке обычного зарубежного оборудования, не говоря уже о развитии собственных прорывных технологиях. Без науки промышленность слепа. Сколько времени потребуется для понимания всей задачи, трудно сказать. Но без участия специалистов, называемых в России учёными, процесс может затянуться на десятилетия. Это означает лишь одно — необходимо срочно восстанавливать прикладную науку, иначе неизбежен постепенный крах всей отечественной промышленности.