Кибальчиши в царстве плохишей

Шли мальчишки не за славой,

В бой просились со слезами.

Умирали в черных травах,

Стон последний сжав губами…

В. Коркин

Уже стало общим местом утверждение, что уничтожение СССР — дело рук мальчишей-плохишей. Но смысл его ныне не всякий и поймет. Появилось как минимум два поколения, которые не читали повесть Аркадия Гайдара «Военная тайна» и не смотрели поставленный по ее мотивам фильм о Мальчише-Кибальчише. Поэтому им невдомек, в чем заключается военная тайна, которой так боялись буржуины. Более того, детям и внукам «перестройки» внушили, что попасть в буржуинство — главная цель всякого успешного и состоявшегося в жизни человека, что не попавшие в число буржуинов — лохи, быдло, неудачники и прочие лузеры (есть такое буржуинское словцо!).

Надо признать, что буржуины уже почти победили. Они если не узнали, то стали догадываться, в чем состоит военная тайна, и позаботились, и продолжают тщательно заботиться о том, чтобы не появлялось больше в нашей стране мальчишей-кибальчишей, чтобы дети брали пример с Плохиша и думали только о новых корзинах печенья и более крупных бочках варенья: зачем всем многочисленным плохишам раздавать ордена предательства, тем более первой степени? Пусть рождаются предателями! И тогда достаточно им будет и небольших подачек — и варенье им сойдет с «заменителями вкуса», и печеньем пусть кормятся поддельным.

Но удивительное дело — забытая сказка оказывается сильнее самого изощренного буржуинства. Уж, кажется, всех накормили до отвала вкусными фальсификатами, но стали опять появляться, откуда ни возьмись, проклятые кибальчиши. И — удивительное дело — когда даже гайдарыши полностью продались буржуинству; даже, не зная о той страшной всему буржуинству сказке, узнают как-то эти гадкие кибальчиши о военной тайне и не хотят больше ни печенья, ни варенья, ни даже халвы. Да что говорить — уж составили буржуины нам все правительство из сплошных плохишей, и ордена предательства им раздали всех степеней, но почему-то просыпается даже в душах некоторых главных плохишей какое-то кибальчишество, и надо признать — очень опасное для всех буржуинов кибальчишество! Ошибку они допустили: не приняли-таки русских плохишей в свое буржуинство — держали их не как столбовых дворян, а как несмышленышей каких, все больше на посылках. И некоторые плохиши обиделись!

Ведь что теперь творится? Читал ведь наверняка в детстве и кино смотрел про Кибальчиша, казалось бы, проверенный главный Плохиш, и что теперь вытворяет: от его фокусов все Буржуинское государство дрожит и сотрясается! И что самое ужасное: рождаются все новые кибальчиши и верят этому старому Плохишу, в Кибальчиша на глазах превращающегося! Того и гляди, сменит его у власти настоящий молодой Кибальчиш — что тогда будет? Крах всему буржуинству! Этого сам Плохиш-Кибальчиш вроде бы не хочет, но кто его знает? Вдруг он не обуздает молодых кибальчишей? Они какими-то неистребимыми оказываются! Сама мать сыра-земля их что ли порождает?

*

Если серьезно, то поразительная сказка Аркадия Гайдара созвучна не только нынешнему времени, но и может служить символом всей русской истории. Как ни печально, образы предателя Плохиша и героя Кибальчиша оказываются в ней неразлучными спутниками: плохиши неизменно оказываются падкими на чужие сладости и при первом удобном случае либо прямо предают Родину, либо постоянно ставят за образец чужеземные обычаи и скулят по поводу тех невзгод, которые они претерпевают на родной земле. Но столь же неизменно присутствуют в русской истории герои — чаще всего безвестные, — готовые пожертвовать собой во имя Родины. В этом, собственно, и состоит наша главная военная тайна: готовность умереть за Родину в определяющие моменты истории становится массовой и обеспечивает стране победу, хотя плодами ее, увы, пользуются обычно все те же быстро перекрасившиеся в Кибальчишей плохиши.

Именно умереть за Родину, умереть в самом прямом смысле слова — этот мотив звучит даже в самые мрачные периоды русской истории — периоды предательства и безвременья. Родина в разные времена была по-разному идеологически окрашена: умирали за Русь как таковую, за Русь православную, за Русского царя, за Русь советскую, просто за други своя, но суть от этого не менялась.

О многих героях не известно ничего или почти ничего. Но практически во всех более или менее развернутых исторических повествованиях так или иначе выражалась готовность идти за Русь «на острые копья», как сказано, например, в летописной повести о Куликовской битве. В этом отношении лермонтовские строки — «и умереть мы обещали, и клятву верности сдержали мы в Бородинский бой» — не несут в себе ничего нового. Точно так же повторением вечной русской военной тайны — которую никто никогда не таил! — является звучащая в фильме о Кибальчише старая революционная песня: «Смело мы в бой пойдем за власть Советов и как один умрем в борьбе за это». Это широко известные, хрестоматийные, примеры. Но имеется множество фактов малоизвестных, причем о подвигах совершаемых понапрасну, — если смотреть «объективно», то есть отчужденно и со стороны.

Вот, например, в декабре 1607 г. русская рать, посланная царем Василием Шуйским, спешит на помощь Брянску, осажденному литовскими людьми и «русскими ворами» Лжедмитрия II. 15 декабря она подошла с другой стороны реки Десны к городу. Услышав из осажденной крепости призывы о помощи, московские ратные люди, согласно Новому летописцу, восклицают единогласно: «лутче нам всем погибнути и померети, нежели видети свою братию в конечной погибели». Это их желание погибнуть за братьев и за православную веру не подкрепляется приказом воеводы Ивана Куракина (об этом в тексте ничего не говорится!), но многие воины тут же кидаются в ледяную воду и, несмотря на плывущие по реке льдины, перебираются на другой берег вплавь и сходу наносят удар по литовцам, вынудив тех отступить от города (ПСРЛ. Т. 14. С. 78).

Однако этот героизм выглядит со стороны бессмысленным, поскольку, во-первых, ночью ударил мороз и лед на реке встал, а во-вторых, оказав помощь Брянску, московская рать все равно вскоре вынуждена была отступать под давлением неприятеля к Москве и была в итоге разбита под Болховом весной 1608 г. (Там же. С. 79). Какой оказалась судьба тех героев — неизвестно. Не исключено, что в огне разгоравшейся братоубийственной войны некоторые из них перешли в стан Самозванца…

*

Впрочем, о подвигах вспоминать любят все же чаще, чем о предательствах, а уж предательствах национальных тем более. Многие могут подумать, что плохиши, вышедшие из КПСС, — первыми в отечественной истории получили «орден предательства». Да, в общих курсах истории, школьных и вузовских, об этом говорить не принято — не патриотично, дескать; может вызвать неподобающие мысли и ассоциации. Но, увы, они — последние в длинном ряду.

Первыми, согласно Повести временных лет, были Свенельд и Блуд, предавшие своих князей — соответственно Святослава и Ярополка. Однако интереснее и важнее вспомнить русских князей, не пожелавших в середине XIII в. вести всерьез борьбу с монголами: тогда, по словам игумена Серапиона, «князий наших воевод крепость ищезе, храбрии наша, страха напелъньшеся, бежаша… в поношение быхом живущиим въскрай земли нашея, в посмех быхом врагом нашим…» Ключевыми фигурами первого национального предательства стали основатели правящей династии в Северо-Восточной Руси — Ярослав Всеволодич и его сын, знаменитый Александр Невский. Именно эти князья отказались от борьбы с завоевателями, пришедшими с Востока, и своими действиями на несколько веков вперед определили вектор развития Руси как одного из улусов огромной Орды, простиравшейся в лучшие времена от Алтая до Дуная. Написаны тысячи текстов, «обосновывающих» мудрость принятого ими решения, хотя если отрешиться от словес и обратиться к источникам, то выяснятся неприятные и «непатриотичные» вещи.

1) Князь Ярослав зимой 1238 г. не пришел на помощь своему старшему брату Юрию, который, после поражения его войск под Коломной, мог рассчитывать только на силы тех земель, что контролировал Ярослав. Защитники Ярослава ссылаются на единственное сообщение поздней (XVI в.) Воскресенской летописи, в котором утверждается, что в момент монгольского нашествия на Суздальскую землю Ярослав будто бы находился в Киеве (ПСРЛ. Т. 7. С. 143), но сопоставление с более ранним и текстологически идентичным Московским сводом (ПСРЛ. Т. 25. С. 127) показывает, что в оригинале известия о пребывании этого князя в Киеве не было, и в Воскресенской летописи оно оказывается искусственной вставкой. Переписчик заметил несообразность: как же мог Ярослав не помочь своему брату? — и придумал самое правдоподобное объяснение — мол, он тогда отсутствовал в Суздальской земле.

2) Монголы, по словам Рашида ад-Дина, весьма авторитетного историка Орды начала XIV в., по окончании Западного похода почти полностью вернулись на родину, так что в улусе Джучи, т. е. в распоряжении хана Бату, находилось лишь 4 тысячи (так!!!) монгольских воинов. Даже если эту цифру толковать расширительно, как число оставшихся в будущей Орде монгольских родов, то все равно получающая цифра в 15—20 тысяч бойцов ничтожно мала для огромной территории улуса Джучи. Сила Орды держалась на местных воинах, мобилизуемых ордынцами, то есть на волжских болгарах, мордве, кипчаках (половцах), аланах и… русских. Иными словами, если бы какие-либо земли, подобно Венгрии, жестоко опустошенной монголами, желали по-настоящему бороться за независимость, то кочевники попросту оставили бы в покое непокорную страну. Это тем более касалось лесистой северной Суздальской Руси. Но нет: великий князь Ярослав и вслед за ним его сын Александр без всякой дальнейшей борьбы признали власть завоевателей и тем самым увековечили ее.

Таким образом, следует по достоинству оценить и признать этот неприятный факт: будущее Русское государство с центром в Москве имеет прямую генетическую связь с теми, кто предал страну завоевателям. Чуть упрощая и утрируя, можно сказать: российская государственность была создана предателями, и предательство, тем самым, есть внутреннее свойство этой власти.

И сыновья, и внуки Александра Невского вели себя соответствующим образом: они уже не мыслили себя вне Орды и не делали попыток обособиться от нее, хотя на протяжении второй половины XIII—XIV вв. в этой державе происходили усобицы, не раз приводившие ее к фактическому расколу. Казалось бы, хороший повод русским князьям объединиться и сделать Русь независимой! Но не тут-то было: русские князья также раскалывались на враждующие группировки, поддерживая разных ордынских соискателей на высшую власть.

Вышедший на Куликово поле великий князь Дмитрий Иванович был первым, кто осмелился — тоже в момент, когда Орда в очередной раз распалась на несколько частей — бросить татарам вызов и сделал первую — неудачную — попытку объединить Русь. Об этом его подвиге написано немало, но, к сожалению, даже большинством историков не осознается тот печальный факт, что его сын Василий Дмитриевич, принявший власть в 1389 г., также вступил на путь национального предательства и фактически добровольно уступил своему зятю, великому князю литовскому Витовту, практически все земли, которые отец, Дмитрий Иванович, взял под свой контроль в короткий период «вскипания Русской земли» в 1374—1382 гг.: Смоленск с Брянском, Северскую землю со Стародубом и Трубчевском, верховские земли (в бассейне Оки), Рязань и, видимо, Курск. К концу XIV в. Витовт всерьез надеялся в союзе с Тохтамышем овладеть и Москвой, так что лишь активное противодействие Юрия Дмитриевича Галицкого и митрополита Киприана не позволили этим планам осуществиться.

Подробно об этих прискорбных событиях рассказывается в моей книге «Аки молниа в день дождя», к которой и отсылаю читателя, а пока отмечу, что впоследствии столь же ярко выраженная готовность к предательству стала выражаться прежде всего в среде высшей знати и отчасти дворянства, а приобретать более или менее массовый характер лишь в XIX в. Наиболее очевидный пример — образ Смердякова.

*

Когда ясно проявилось столь хорошо известное нам ныне презрение русских к русскому, сказать трудно, но уже в XVI в. оно имеется налицо. Возможно, оно возникло уже в татарский период как подражание татарам в одежде, в образе жизни и отношении к подвластным знати простолюдинам. Но было бы ошибочно дело сводить к татарам: с конца XIV в. на Русь начали отъезжать из Литвы сначала часть высшей знати (Гедиминовичи и Рюриковичи), а затем и простые дворяне. Процесс этот вплоть до начала Ливонской войны продолжался по нарастающей. Переселенцы, поступая на службу к великому князю московскому, несли с собой и нравы той страны, в которой были воспитаны. А Литва медленно, но верно подвергалась полонизации, что приводило к распространению польского языка и культуры в среде дворянства и принятию многими из них католичества. Тем самым разрыв между дворянством (шляхтой) и простолюдинами становился все резче. При этом Польско-Литовское государство развивалось в сторону формирования Республики (Речи Посполитой), то есть к распространению своеобразной магнатской демократии и падению влияния королевской власти.

Это резко контрастировало с политической системой Московской Руси, где великий князь, а затем царь оказывался подобием Бога на земле: как люди являются всего лишь рабами Божьими, так и подданные царя оказываются его рабами, холопами: слово господарь (позднее — государь) первоначально обозначало именно рабовладельца, хозяина челяди. Можно думать, что русской знати, тем более «разбавленной» выходцами из Литвы, более импонировал польский «демократизм» панов рады. Он в любом случае не касался крестьянства: по отношению к нему подход разных ветвей восточноевропейского правящего сословия был схожим.

Не это ли стало ключевой причиной, почему авантюра самозванца Григория Отрепьева, провозгласившего себя чудом спасшимся царевичем Дмитрием, привела к быстрому успеху? Если так, то польское военное сопровождение Самозванца, с точки зрения переходивших на его сторону знатных бояр и дворян, было не отрицательным, а положительным фактором: само присутствие поляков при дворе и привнесение польских обрядов и порядков в церемониал являлось ручательством того, что при новом царе-полуполяке в том же направлении изменятся и отношения между царем и его подданными.

Слишком бесцеремонное поведение поляков вызвало, однако, в мае 1606 г. восстание и гибель Лжедмитрия I и тем самым сорвало планы его русских сторонников. Но тем не менее высшая русская знать не отказалась от этой идеи и пошла летом 1610 г. на очередной государственный переворот (читай: на очередную измену): царь Василий Шуйский был насильно пострижен в монахи и выдан полякам, после чего на престол был приглашен польский королевич Владислав, а в Москву вновь вошли польские силы. Если бы не вмешательство в 1611—1612 гг. кибальчишей в лице двух — рязанского и нижегородского — ополчений, Владислав, без сомнения, стал бы основателем новой царской династии, но остался бы характер его власти подобным прежнему — большой вопрос.

Здесь нет возможности всесторонне рассматривать историю Смуты начала XVII в., но, как бы то ни было, два пропольских государственных переворота, сопровождавшихся устранением царей (убийством Федора Годунова в 1605 г. и насильственным пострижением Василия Шуйского в 1610 г.), являлись существенными факторами, способствующими распространению польского культурного и политического влияния на Россию. И оно отнюдь не исчезло после избрания на царство Михаила Романова: польский язык раньше немецкого и французского стал для русских дворян — да и для самих царей — средством приобщения к европейской культуре.

Со второй половины XVII в. на первый план в качестве ее передатчиков стали выходить офицеры-наемники из протестантских стран, но польское влияние сказывалось еще долго — особенно через Малороссию, присоединенную к Российской державе после кровопролитной русско-польской войны 1654—1667 гг.

*

Тема предательства в последующие времена стала видоизменяться. Эпоха дворцовых переворотов в конечном счете привела к фактической смене династии: Петр III лишь номинально может считаться Романовым. Но основу для этой сети больших и малых предательств создал Петр I, который, так уж получилось, своею деятельностью лишь ускорил пресечение династии. Поэтому заговорщики, приводившие к власти близких и дальних его родственников (почти всегда — родственниц) вряд ли могут считаться предателями в прямом смысле слова: своими действиями они лишь углубляли ранее возникшую тенденцию к расколу между дворянством и податными сословиями, но ничего не меняли по сути. Случавшийся порой шпионаж (прямой или косвенный) в пользу иностранных держав порой способствовал крутому изменению внешнеполитического курса, но внутренней политики это касалось мало. К этому во второй половине XVIII в. добавилось масонство, тайная деятельность которого вряд ли когда-либо будет четко определена.

В последние два столетия истории Российской империи отчуждение образованных сословий от власти лишь углублялось, но оставалось в основном пассивным. Либералы, революционные демократы и социалисты в своем стремлении ликвидировать монархию и осуществить свои либеральные, демократические либо социалистические идеалы выступали в большинстве своем с патриотических позиций: они, всяк по-своему, желали видеть свою страну сильной и процветающей.

Фактически идеологическими опорами российской государственности выступали «самодержавие, православие, народность» — именно в такой по значимости последовательности. Значение православного начала было весьма существенным в период активного противоборства с католической Польшей и ее наследницей Речью Посполитой, то есть с конца XIV до середины XVII вв. Однако после упадка католического соседа и превращения при Петре I Русской православной церкви в особую государственную структуру, единственной идеологической опорой власти стала она сама — в лице самодержавия: о «народности» власти, по сути опустившей крестьянство до уровня рабов, говорить всерьез невозможно. Не случайно, что именно народность, в форме народничества, стала смыслом существования оппозиционной русской интеллигенции и основой их нового — и вполне настоящего! — патриотизма.

Парадокс заключался в том, что всякая — в том числе социалистическая — оппозиция, а также часть правящего сословия всегда мечтали о европеизации России. Россия, российские порядки и нравы осуждались — именно потому и поскольку они оказывались не соответствующими идеалам, сформированным на европейском материале. Само по себе в этом нет ничего плохого: противоположная крайность ничем не лучше безоглядного европоцентризма.

Но во что может вылиться последовательное осуществление подобных замыслов, оппозиционеры не догадывались. Их порой лишь «разочаровывала» пассивность народа, не стремившегося бороться за свои права и зачастую воспринимавшего своих защитников как чужаков — точно так же, как своих эксплуататоров. Отсюда — всего шаг до распространенного у нынешних «снобов» презрительного отношения к «быдлу» и «ватникам», которыми надо жестко управлять и с которыми не следует церемониться.

В этом отношении бесценный, но страшный опыт принес XX век. Оказалось, что любая попытка последовательно — сверху донизу — преобразовать страну на основе заимствованных (пусть самых замечательных!) идеалов ведет либо к разрушению страны как таковой, либо к поверхностной модернизации, консервировавшей худшие особенности традиционной Руси. Так некогда случилось при Петре I, так произошло и при большевиках. Найти золотую середину никогда и никому еще не удавалось. Об особом «русском пути» заговаривали многие, но внятной всем социальной и политической программы никто так и не предложил.

В ситуации жесткого разрыва между требованиями идеала и печальной действительностью становилась зыбкой грань между предательством и верностью и возникал феномен русского национального предательства. Это практически всегда было предательство верхов, самого центра. Страну разваливали не поляки, не большевики, не жидомасоны, не национальные окраины, а знать, желавшая любой ценой — хоть Дунькой из «Любови Яровой» (кто помнит этот некогда хрестоматийный образ?) — прорваться в Европу или уподобиться ей. Советского времени «монолитное единство партии и народа» подорвала сама партия и примкнувшая к ней часть антисоветски настроенной интеллигенции. Во второй половине XX в. произошло ее фактическое вырождение: прежний идеал служения народу был подвергнут осмеянию. Из таких образованцев последних советских поколений и вышли основные идеологи и практики последней государственной измены.

Дети советского начальства, тяготившиеся «совком», стремились довершить дело тотальной европеизации (в нынешние времена естественно преобразовавшейся в американизацию) своей страны. Собственно, до страны как таковой им дела уже не было: они решали вопросы о числе бочек варенья и корзин печенья…

Некоторые из них изначально выглядели патриотами-кибальчишами, некоторые сразу показали себя плохишами. Кто выступит ныне в роли кибальчишей, причем кибальчишей настоящих? Тех, кто не будет изгибаться вслед за очередным изменением генеральной линии, но встанет насмерть за правду — либо попросту, как встарь, интуитивно понимаемую, либо добытую познанием? Посмотрим… Но в любом случае от стойкости кибальчишей зависит будущее страны. Они подрастают — а нам бы пока день простоять и ночь продержаться…