Шпион, выйди вон. Дрейфус и совесть

Всемирно известное дело Дрейфуса стало сразу кошмарным и завораживающим в своем абсурде примером порочности круговой поруки в государственной машине, ради которой ложь нагромождают одну на другую, подкрепляют подлогом и прикрывают фальсификацией. Кроме того, этот уголовный процесс сумел одновременно продемонстрировать впечатлительность, непостоянство и мощь общественного мнения.

Шпионский роман

Осенью 1894 года французская разведка получила пренеприятное известие: в военном министерстве орудует шпион. К ним в руки попало так называемое «бордеро» — сопроводительное письмо, адресованное немецкому полковнику Максу фон Шварцкоппену. Записка была краткой.

«Не имея известий о том, что Вы хотите меня видеть, тем не менее я посылаю Вам, уважаемый господин, несколько интересных сведений. 1. Данные о гидравлическом тормозе 120-миллиметровой пушки и способе, которым это устройство управляется. 2. Данные о войсках прикрытия (некоторые изменения будут внесены в новый план). 3. Данные о готовящихся модификациях в артиллерии. 4. Данные, касающиеся Мадагаскара. 5. Проект руководства по стрельбе из артиллерийских орудий (14 марта 1894 года)», — говорилось в документе.

Далее анонимный автор объяснял, что последний документ было очень тяжело достать, так что он может быть в его распоряжении лишь несколько дней. «Поэтому Вам необходимо взять из этого документа то, что Вас интересует, и возвратить его мне. Если же Вы хотите, я могу сделать полную копию документа и передать его Вам. В ближайшее время я уезжаю на маневры», — сообщал автор своему немецкому адресату.

Франция все еще не отошла от разгромной франко-прусской войны, завершившейся для них полным крахом, потерей Эльзаса и Лотарингии с 20% всех горно-металлургических запасов страны и появлением по соседству мощной Германской империи. Националистические и реваншистские настроения во Франции были весьма сильны как среди простого народа, так и среди чиновников. Разведка усердно принялась искать шпиона. Уже 15 октября 1894 года был арестован капитан Альфред Дрейфус, уроженец Эльзаса и еврей по происхождению.

Тотальный диктант

Бордеро, скорее всего, попало в руки французов через женщину-агента, работавшую уборщицей в германском посольстве. Майор Юбер-Жозеф Анри представил находку главам четырех бюро Генштаба. Сначала предателя принялись разыскивать среди артиллеристов, но кое-кто из высокопоставленных чинов «признал» схожесть почерка в бордеро с почерком стажера Дрейфуса. «Еврей! Я должен был догадаться», — заявляет начальник одной из секций Второго бюро — то есть военной разведки — полковник Жан Сандер.

Альфред Дрейфус родился в семье богатого фабриканта в 1859 году. После поражения Франции в войне с Пруссией в 1871-м Дрейфусы вместе с 12-летним Альфредом бежали из Эльзаса в Париж. Там Альфред окончил политехническую школу, а затем поступил в армию инженером. В 1889-м году в возрасте 30 лет получил чин капитана и спустя три года уже служил в Генеральном штабе, где был единственным евреем. Семейство Дрейфусов было полностью ассимилировано, и всё же это их не спасло.

Рано утром в субботу 13 декабря капитану Дрейфусу доставили повестку на дом. Его приглашали прибыть в понедельник к 9 утра в Военное министерство. Дрейфуса удивило и требование быть одетым в штатское, и утренний час для инспекции, которая обычно проходит вечером. Тем не менее утром понедельника капитан Дрейфус, попрощавшись с женой Люси и двумя маленькими детьми, отправляется из своего дома №6 по авеню Трокадеро в министерство пешком по бульварам Сены — больно день был погожий.

В министерстве Дрейфуса сначала встречает майор Генштаба Мари-Жорж Пикар, затем — майор дю Пати де Клам. Последний служит в контрразведке, но Дрейфус никогда прежде его не видел и не знает об этом. Дрейфус недоумевает: почему, кроме него, больше никого нет? Но послушно направляется в кабинет начальника Генерального штаба армии генерала де Буадефра. Генерала, конечно, на месте нет. Пати де Клам обещает, что тот скоро вернется. На правой руке у майора — черная шелковая перчатка. Он просит Дрейфуса помочь ему с написанием письма генералу, так как у него якобы болит палец.

Текст «диктанта» тщательно подготовлен. В какой-то момент там встречаются слова: «Напоминаю Вам, что речь идет о: 1. Данные о гидравлическом тормозе 120-миллиметровой пушки». Вскоре Пати де Клам завершает эксперимент громогласным: «Именем закона Вы арестованы, Вы обвиняетесь в государственной измене».

Почерковедческая экспертиза оказалась более чем противоречивой. Из троих экспертов-графологов один убежден в виновности капитана-еврея, второй колеблется, третий резко против. Обыски тоже не приносят никаких результатов, и в итоге даже сам Пати де Клам вынужден признать, что доказательная база по делу Дрейфуса «шаткая».

Прилюдный позор

По распоряжению военного министра Мерсье Альфреда Дрейфуса предали военному суду. Всё дело разбирали на закрытых заседаниях, но информация всё же просочилась в прессу. Известие о предателе в стенах Генштаба взволновало Париж, особенно старалась клерикальная и реакционная пресса, которая ежедневно публиковала «достоверные сведения» о преступлениях арестованного капитана, распустив слухи, что он признал вину. Имя Дрейфуса звучит повсюду.

Шаткость доказательств требует от Второго бюро конкретных действий, и вскоре судьям передают некое таинственное «досье» на Дрейфуса без ведома обвиняемого и его защитника. Оглашать материалы нельзя якобы из соображений секретности. Как позднее выяснилось, оно содержало депешу немецкого Генштаба военному атташе Шварцкоппену, письмо, написанное итальянским военным атташе Паниццарди, кусок бумаги, на котором было написано «этот негодяй Д…», и заявление Анри, где он пересказывает оскорбляющие Дрейфуса слова, якобы произнесенные экс-атташе Испании Валь Карлосом. Майор Анри также заявил на суде, что «один весьма уважаемый человек», чье имя он отказался назвать, еще в марте предупредил, будто некий офицер из Военного министерства является предателем.

«Этот же уважаемый человек уточнил, что он по национальности еврей и приписан ко Второму бюро. Вот он, этот предатель», — указал он на обвиняемого. Анри поклялся на распятии, что уверен в виновности Дрейфуса.

22 декабря 1894 года суд единогласно признал Дрейфуса виновным в шпионаже и госизмене, приговорив его к лишению всех чинов и званий и пожизненной ссылке. Утром 5 января на плацу Военной школы даже разыграли красочное представление с разжалованием при скоплении народа. Дрейфуса подвергли унизительной процедуре, во время которой он непрерывно восклицал: «Я невиновен». Но толпа лишь выкрикивала агрессивные лозунги: «В Сену его!», «Замолчи, Иуда!». Дрейфуса сослали на Чертов остров (Остров Дьявола) во Французскую Гвиану недалеко от побережья Южной Америки. Его жене запретили последовать за ним.

Судебная ошибка

Предатель наказан, и прессе «Дело Дрейфуса» уже не интересно, о нём постепенно забывают. Семья, конечно, продолжает бороться, брат осужденного Матье Дрейфус просит друга семьи, писателя Бернара Лазара помочь обжаловать приговор. От еврейской диаспоры Парижа первое время нет никакой помощи, и кампания защитников разжалованного капитана пока крайне скудна.

В ноябре 1896 года Лазар публикует памфлет «Правда о деле Дрейфуса» с подзаголовком «Одна судебная ошибка» и отправляет его членам Сената и крупным общественным деятелям. С этого момента, по выражению Антона Чехова, который в те годы сам находился в Европе, активно и сочувственно следил за делом, началась «война» за освобождение Дрейфуса. В первой половине 1897 года по инициативе Лазара провели общественную экспертизу документов, и девять авторитетнейших графологов из пяти стран признали, что Дрейфус не писал злополучное бордеро. Пройдет еще почти десять лет, прежде чем капитана окончательно реабилитируют. Пока же военные категорически не готовы признать свою ошибку. Кроме одного человека.

Дело в том, что во Втором бюро тем временем происходили серьезные преобразования. Жана Сандера разбил паралич, на посту директора его сменяет тот самый Мари-Жорж Пикар, который встречал Дрейфуса в Генштабе. Новый начальник французской разведки никогда не испытывал жалости к обвиняемому и, полагают исследователи, считал его хорошим актером. Однако начальство потребовало от Второго бюро «наполнить досье» капитана, сделать доказательства его вины более весомыми. Толком ничего не удавалось найти, и Пикар, единственный из высокопоставленного военного руководства, решил всё же разобраться в деле как следует, за что вскоре и поплатился.

Настоящий полковник

В марте 1896 года французы перехватили письмо Шварцкоппена офицеру Фердинанду Эстерхази, французскому графу родом из старинной венгерской дворянской семьи, картежнику, задолжавшему целому свету. Кроме того, полковнику Пикару попадается и бумага, написанная рукой самого Эстерхази подозрительно знакомым почерком. Фотокопия злополучного бордеро хранилась в сейфе, и полковнику не составило труда сравнить два письма.

«Я был в ужасе. Почерки не то что были схожи, они были идентичны!» — заявит он позднее.

Становилось очевидно, что именно Эстерхази и есть немецкий агент. Пикар докладывает генералам де Буадефру, Гонзу, Бийо, сменившему Мерсье на посту военного министра. Но полковнику приказывают замять историю. Юбер-Жозеф Анри, который руководил расследованием против Дрейфуса и на тот момент был помощником Пикара, также не мог допустить пересмотра дела. Он сфабриковал документ, где якобы прямо говорилось об измене капитана-еврея, и представил начальству.

Пикар был убежден, что ошибка должна быть исправлена, но высшему руководству такие скандалы были ни к чему. Пикара смещают с должности, гоняют по Франции с мелкими поручениями, у него в квартире проводят обыски, затем полковника отправляют в «горячую точку» в Тунис. Его пост занял Анри. Перед отъездом из Парижа Пикар передал сведения об обнаруженных им фактах друзьям, через которых об этом узнал вице-председатель сената Огюст Шерер-Кестнер. Тот сам был родом из Эльзаса и находился в оппозиции к правительству. Шерер-Кестнер заявил в сенате, что отбывающий каторгу Дрейфус невиновен, и открыто обвинил Эстерхази в шпионаже. Но это заявление осталось незамеченным руководством страны, боявшимся подорвать авторитет армии.

Во французском обществе и на страницах прессы разгорелся конфликт на тему необходимости суда над Эстерхази. В конце концов процесс был запущен, но графа оправдали в январе 1898 года, объявив жертвой еврейских происков. Зато полковника Пикара вынудили подать в отставку и посадили в тюрьму за клевету.

Он обвиняет

На тот момент общественность и пресса были явно не на стороне дрейфусаров. Переломным моментом стало включение в процесс прославленного писателя Эмиля Золя. Наравне с Пикаром он стал вторым человеком, без вмешательства которого Альфред Дрейфус совершенно точно закончил бы свои дни на каторге, а Третья республика, возможно, и вовсе перестала бы существовать, вернувшись к монархии. Но 13 января 1898 года в социал-либеральной парижской газете Жоржа Клемансо L'Aurore («Заря») появилась публикация «Я обвиняю!». Это было открытое письмо президенту Франции Феликсу Фору.

«Ваше имя — чуть не сказал «правление» — омрачило позорное пятно — постыдное дело Дрейфуса! — обращался Золя к президенту. — На днях военный суд, понуждаемый приказом, дерзнул оправдать пресловутого Эстерхази, нагло поправ истину и правосудие. Этого нельзя перечеркнуть — отныне на лице Франции горит след позорной пощёчины, и в книгу времени будет записано, что сие мерзейшее общественное преступление свершилось в годы Вашего правления».

Золя, не стесняясь в выражениях, обвинил министров, Генеральный штаб, военных чиновников и оба военных суда в том, что они сознательно сфальсифицировали документы, чтобы выгородить изменника Эстерхази и посадить Дрейфуса. Он отметил, что «к сему приложили руку» и бывший военный министр, генерал Мерсье, и его преемник Бийо, и начальник Генштаба генерал де Буадефр, и помощник начштаба генерал Гонз.

Золя подробно описывает издевательства, коим подвергался Дрейфус на этапе следствия, при этом называет истинного изменника Эстерхази «мошенником» в том смысле, что передаваемые им данные не стоили выеденного яйца, посему странно, что дело о бордеро расследовали в обстановке строжайшей секретности.

«Если бы изменник открыл врагу границы страны и привёл германского императора к подножию собора Парижской Богоматери, то и тогда, вероятно, слушание дела не было бы окружено более плотной завесой тайны и молчания», — иронизировал Золя.

Он призывал внимательно изучить обвинительное заключение, дабы понять: оно построено на пустом месте, и осудить на его основании было верхом беззакония.

«Нет ни одного порядочного человека, который не испытал бы, читая сей документ, возмущения и гнева при мысли о непомерно тяжком наказании, постигшем узника Чёртова острова», — заявлял писатель.

Крайне важным было и то, что дело решалось «по-семейному», в узком кругу сослуживцев: штабное начальство учинило следствие, штабное начальство устроило первый, а затем и второй суд. Золя был убежден, что Дрейфус пал жертвой пылкого воображения майора Пати де Клама, «пропитанной духом клерикализма среды, окружавшей его, и травли «грязных евреев», позорящей наш век».

Золя особо отметил расследование Пикара, заключив, что генералы Гонз, де Буадефр и Бийо были уверены в виновности Эстерхази и в том, что проклятое бордеро написал именно он. Но осуждение Эстерхази неизбежно влекло бы пересмотр дела Дрейфуса, чего никак нельзя было допустить.

«Разум отказывается верить! Вот уже год, как генерал Бийо, генералы де Буадефр и Гонз знают, что Дрейфус невиновен, и хранят сию страшную тайну! И они спокойно спят, и у них есть жёны и любимые дети!» — недоумевал Золя.

Он обвинил Пати де Клама в том, что тот допустил судебную ошибку и в течение трех лет упорствовал в своем заблуждении, генерала Мерсье — в том, что он стал пособником «одного из величайших беззаконий» столетия, а генералов Бийо, де Буадефра и Гонза — в том, что скрыли бесспорные доказательства невиновности Дрейфуса. Первый, по мнению Золя, был побуждаем «политическими соображениями» и желанием «спасти скомпрометировавшее себя верховное командование», второй пошел на преступление в силу приверженности церкви, третий — «подчиняясь закону круговой поруки, благодаря которому Военное ведомство превратилось в непорочную, неприкасаемую святыню».

Золя отлично понимал, что подводит себя под статьи 30 и 31 Уложения о печати, то есть под судебное преследование за распространение лжи и клеветы.

«Я сознательно отдаю себя в руки правосудия», — заявил писатель.

Он не ошибся. Письмо произвело эффект разорвавшейся бомбы. В одной столице всего за несколько часов было продано 200 тысяч экземпляров газеты. Золя обвинили в оскорблении французской армии и военного суда, на него завели дело о диффамации, и уже через месяц суд присяжных признал писателя виновным, приговорив к максимальному наказанию — году тюрьмы и штрафу в 3 тысячи франков. Золя бежал в Англию, но суд над всемирно известным автором вновь привлек внимание людей к уже забытому делу Дрейфуса. Яростные споры о виновности или невиновности разжалованного капитана распространились далеко за пределы Франции, дело обсуждала все Европа. В самой Третьей республике общество раскололось надвое, писали даже, что это разрушило некоторые семьи.

Театр абсурда

Дрейфусары образовали «Лигу прав человека». Лидер Французской социалистической партии Жан Жорес, а также Клемансо и Золя возглавляли борьбу. Клерикально-реакционные круги создали антисемитскую «Лигу французского отечества». На страницах газет и на французских кухнях за семейными обедами продолжаются яростные споры. Письмо Золя не помогло поставить точку в вопросе.

И тут кадровые перестановки в военном ведомстве вновь сыграли свою роль, как и в случае с Пикаром. Новым военным министром стал Жак Кавеньяк. Он был ярым антидрейфусаром и защитником Генштаба, даже произносил речь в подтверждение виновности Дрейфуса. Вот только он построил ее целиком на фальшивке, которую сфабриковал подполковник Анри. Когда это вскрылось, министр — либо из личной гордости, либо из интересов правосудия — не смог с этим смириться. Он лично допросил Анри, убедился в том, что документ был поддельным, приказал арестовать подполковника. После этого Кавеньяк вышел в отставку. Его карьера была разрушена.

30 августа 1898 года агентство новостей «Авас» сообщило об аресте Анри. Его отправили в крепость Мон-Валерьен, где на следующий день он покончил с собой.

Граф Эстерхази сбежал в Лондон. Там он публично признался, что именно он написал бордеро, за которое Дрейфус всё еще был на каторге.

Макс фон Шварцкоппен, для которого шпионил Эстерхази, через прессу заявил, что работал только с ним и никогда не имел дел с Дрейфусом. Об этом официально сообщило даже германское правительство.

Дикость ситуации достигла своего апогея, пересмотр дела стал неизбежностью. Пикара, который выступал ключевым свидетелем защиты на процессе Эмиля Золя, освободили из тюрьмы, Золя вернулся в Париж, генерала Мерсье обвинили в незаконной передаче тайного досье на Дрейфуса военному суду. Оправдание Дрейфуса казалось предрешенным.

Но не тут-то было. Огромная часть общества требовала нового суда, но решение о пересмотре всё же привело к бурным антисемитским демонстрациям, на жизнь защитника Дрейфуса по имени Лабори было совершено покушение. На пересмотре дела свидетели обвинения — сплошь генералы и офицеры армии — восхитительно нелепым образом придерживались своих прежних показаний. Вопрос о виновности Эстерхази вообще не поднимался.

«Невероятно и беспрецедентно то, что бордеро, на основании которого осужден Дрейфус, так и не был представлен в кассационном суде», — говорил социалист Жорес.

9 сентября 1899 года военный суд тремя голосами из пяти вынес обвинительный приговор Дрейфусу, но, дабы смягчить удар, назначил ему всего десять лет заключения, пять из которых он уже отбыл.

Триумфальный провал

Дрейфусары были в ярости, посчитав это поражением в политической борьбе. Их поддержала мировая общественность, в двадцати странах мира прошли антифранцузские демонстрации, пресса Британии, США, России публиковала материалы, выражавшие возмущение решением суда. Правительство решило срочно помиловать Дрейфуса, который к тому моменту уже написал кассационную жалобу. Многие его сторонники были против прошения о помиловании, так как полагали, что Дрейфус таким образом косвенно признает свою вину. Но семья капитана хотела видеть его дома. Под амнистию он попал в сентябре того же года.

Лишь в 1903 году капитан все же подал кассационную жалобу, потребовал нового расследования, которое завершилось лишь в июле 1906 года, спустя 12 лет после ареста. Апелляционный суд провозгласил, что свидетельства против Дрейфуса были совершенно необоснованными, его полностью реабилитировали, восстановив во всех правах. Только тогда реабилитировали и Мари-Жозефа Пикара, присвоив чин бригадного генерала.

Дрейфус вернулся в армию, получив звание майора, но из-за подорванного на каторге здоровья уже через год подал в отставку. В 1908 году во время перенесения праха Эмиля Золя в Пантеон в него стрелял антидрейфусар. Во время Первой мировой войны Дрейфус служил во французской армии и окончил войну в звании подполковника, получив высшую награду — орден Почетного легиона. В 1935 году его похоронили как национального героя, со всеми воинскими почестями.

Общественный конфликт из-за дела Дрейфуса, правда, которая сумела выплыть на поверхность благодаря свободной — в большей степени — французской прессе и активности защитников капитана, помешали восстановлению монархии во Франции. Результатом этого громкого процесса стал закон 1905 года об окончательном отделении церкви от государства. Клерикалы и монархисты потеряли всякое влияние, ключевые посты отошли их противникам. Кроме того, дело стало одним из ключевых факторов, приведших к сионизму Герцля, посчитавшего, что евреям безопаснее жить в своем собственном государстве.

Антон Чехов, пристально следивший за процессом и выражавший свое восхищение Золя, видел в деле Дрейфуса симптомы глубинной болезни и человеческой натуры, и впечатлительного общества, и правящих режимов.

«Когда в нас что-нибудь не ладно, то мы ищем причины вне нас и скоро находим: «Это француз гадит, это жиды, это Вильгельм»… Капитал, жупел, масоны, синдикат, иезуиты — это призраки, но зато как они облегчают наше беспокойство! Они, конечно, дурной знак. Раз французы заговорили о жидах, о синдикате, то это значит, что они чувствуют себя не ладно, что в них завелся червь, что они нуждаются в этих призраках, чтобы успокоить свою взбаламученную совесть», — писал Чехов.