«И ты, дитя моё?»

Вот Брут, свисающий из черной пасти (Люцифера);

Он корчится — и губ не разомкнет!

Напротив — Кассий, телом коренастей.

Данте Алигьери в своей «Божественной комедии» поместил убийц Цезаря в самый последний, девятый, круг Ада — «предатели величества человеческого». Прав ли он или же великий поэт не разобрался в значении идеи республики для европейской цивилизации?

Брут и Цезарь. А был ли мальчик?

15 марта 44 г. до н.э. был убит Гай Юлий Цезарь — древнеримский государственный деятель и полководец. С тех пор прошло более двух тысяч лет, но о нем все еще пишут, спорят и продолжают его цитировать.

Обстоятельства смерти, казалось бы, воссозданной по секундам, все ещё оставляют конспирологи́ческий задел. Десятки ударов заговорщиков и лишь один — предательство Брута — самый болезненный, кровавый след от которого тянется из глубины веков. «И ты, дитя мое?» Именно такую, ставшую классической цитату гибнущего Цезаря — «дитя мое» — с оговоркой «некоторые передают», приводит древнеримский историк Гай Светоний Транквилл. Он не был очевидцем событий: родился столетием позже убийства Цезаря. Поэтому уместен вопрос: «Дитя мое» — что это? Намек на неточность перевода или образность выражения? Факты великого биографа античных героев Плутарха (46−127 вв. н.э.) более прямолинейны: «Известно, что в молодые годы он находился в связи с Сервилией, которая была без памяти в него влюблена, и Брут родился в самый разгар этой любви, а стало быть, Цезарь мог считать его своим сыном».

На своих сердечных привязанностях Цезарь не экономил. «Больше всех остальных любил он мать Брута, Сервилию: еще в свое первое консульство купил для нее жемчужину, стоившую шесть миллионов, а в гражданскую войну, не считая других подарков, продал с аукциона богатейшие поместья за бесценок. Когда многие дивились этой дешевизне, Цицерон остроумно заметил: «Чем плоха сделка, коли третья часть остается за продавцом?». Как подозревали, Сервилия, стремясь удержать Цезаря «в семье», позже свела с ним свою дочь.^4.

В те времена в Риме бушевали такие страсти, что сериальные штампы смотрятся бледно. Имелся ли у него личный мотив отомстить за бесчестье семьи? Оставим родство героев римской трагедии на уровне слухов «один трибун сказал». Пикантных, но не подтвержденных. А вот что факт — роман был. А безразличия к судьбе Брута не было.

У Марка Юния Брута найдутся причины противостоять политическому диктату Цезаря. Во время очередной гражданской войны, коих в I в. до н.э. в Риме было предостаточно, Цезарь приказал начальникам своих легионов не убивать Брута в сражении (когда тот выступил на противоположной стороне), но живым доставить к нему, если сдастся в плен добровольно. Когда же окажет сопротивление — отпустить, не применяя насилия. Такой приказ он отдал в угоду Сервилии, матери Брута… Рассказывают также, что когда он как-то в сенате спорил по делу чрезвычайно важности и в этот момент ему передали письмо, Катон стал кричать, что Цезарь творит чудовищное бесчинство — в самой курии принимает письма от врагов отечества. Сенаторы грозно зашумели в ответ. Тогда Цезарь немедленно передал Катону это послание. Оказалось, что-то была записка от его же сестры Сервилии. Швырнув табличку назад Цезарю, Катон воскликнул: «Держи, пропойца!» — и вернулся к своей речи. Таким образом, страсть Сервилии к Цезарю стала достоянием всеобщей молвы.⁶

Брут же был принципиален и даже последователен в своей оппозиции Цезарю. Женился на дочери и вдове его противников. Выступал за республику. Присягнул в «гражданскую войну» политику и полководцу Гнею Помпею.

Последнее — невероятно, но факт. «Ставя общее благо выше собственной приязни и неприязни…» он принял сторону убийцы отца. Когда победа осталась за Цезарем, тот не оттолкнул блудного Брута: «был рад его спасению, позвал к себе и не только освободил от всякой вины, но и принял в число ближайших друзей».

По мнению Плутарха, Брут пользовался могуществом Цезаря в той мере, в которой хотел сам. Он получил самую высокую из преторских должностей и через три года должен был стать консулом. Ему прочили блестящие политические перспективы — первый среди приближенных диктатора и самый влиятельный человек. Но в венах Марка Юния Брута текла кровь Луция Юния Брута — одного из основателей Римской республики. В 509 г. до н.э. он возглавил восстание и сверг царя — своего дядю Тарквиния Супера (или в переводе на русский — Гордого). Когда после «революции» возник монархический заговор и в числе заговорщиков оказались его сыновья — Тит и Тиберий — сам вынес им смертный приговор ^6..

Такая вот у Марка Юния Брута антимонархическая наследственность.

Почти пять веков прошло, а имя предка все еще гремело. Бронзовое изображение борца с монаршей властью с мечом в руке древние римляне поставили на Капитолии среди статуй царей. Поэтому, по мнению сторонников заговора, именно потомок Брута должен был их возглавить. Как символ. Замкнуть круг — спустя почти пятьсот лет после своего праотца вновь обернуть Рим в республику.

Стремившиеся к государственному перевороту республиканцы поначалу не решались говорить с Брутом напрямую. Они призывали его к решительным действиям косвенно. Статуя предка, низложившего власть царей, была испещрена надписями: «О, если бы ты был сегодня с нами!» и «Если бы жил Брут!». Так заговорщики будили в Бруте его республиканские ценности, главнейшими из которых считались Virtus (доблесть), Mos maiorum (нравы предков) и Honestum (нравственное достоинство).

Как-то ночью надписями было исписано судейское возвышение, сидя на котором, он разбирал дела. Большая часть посланий была приблизительно следующего содержания: «Ты спишь, Брут!» или «Ты не Брут!».

Один из зачинщиков заговора — Кассий — заметив, что эти провокации возымели действие, стал все настойчивее подстрекать его. И спросил о намерении быть в сенате в мартовские календы, когда якобы друзья Цезаря внесут предложение облечь его царской властью. Брут отвечал, что не придет.

«А что, если нас позовут?» — продолжал Кассий. «Тогда долгом моим будет нарушить молчание и, защищая свободу, умереть за нее». Воодушевленный этими словами, подстрекатель воскликнул: «Но кто же из римлян останется равнодушным свидетелем твоей гибели? Разве ты не знаешь своей силы, Брут? Или думаешь, что судейское твое возвышение засыпают письмами ткачи и лавочники, а не первые люди Рима, которые от остальных преторов требуют раздач, зрелищ и гладиаторов, от тебя же — словно исполнения отеческого завета — низвержения тирании; и сами готовы ради тебя на любую жертву, любую муку, если только и Брут покажет себя таким, каким они хотят тебя видеть?»

А что жертва заговорщиков? Неужели Цезарь ничего не подозревал и не было ему никаких предупреждений? Были, конечно. Когда сообщили, что Антоний и Долабела замышляют мятеж, он отвечал, что его беспокоят не эти долгогривые толстяки, а скорее бледные и тощие, — намекая на Брута и Кассия.

И тем не менее диктатор остался глух к обвинениям против соратника. Как объясняет Плутарх, опасаясь мужества, громкого имени и многочисленных друзей. Неужели, по-вашему, Брут не повременит, пока это станет мертвою плотью?» — показывая на себя, парировал Цезарь. Тем самым он желал сказать, что никто, кроме Брута, не достоин унаследовать высшую власть.

Мания и величие

Часто талант начинают больше ценить после смерти. С тех времен, когда «талант» был мерой расчета равной 26 кг, и до наших дней слава Гая Юлия Цезаря не померкла. Его убийство придало биографии шекспировский трагизм. А самому «Уильяму нашему Шекспиру» — канву для создания одноименного произведения. Именно оттуда мы знаем — это сакраментальное «И ты, Брут?». Также в фольклор вошло, что Цезарь мог делать несколько дел одновременно, знал центурионов по именам, перешел реку Рубикон и не пал политической смертью, когда его хотели объявить «врагом народа». Действительно, на государственном поприще Цезарю тоже удалось множество дел одновременно: экономических, политических, социальных…

Коротко напомним: Гай Юлий Цезарь подчинил Галлию (среди которой территории современной Франции, Бельгии, Швейцарии) и вторгся в Британию — став первым римским полководцем, «попытавшимся овладеть островом столь невероятных размеров, что многие писатели утверждают, будто его и не существует».

А потом Цезарь продолжил свои великие дела. Романизировал провинции, где основал множество колоний для своих ветеранов. 80 тыс. римлян были распределены по землям вне Италии. Эту же цель преследовало расширение прав гражданства: полные права получили Транспаданская Галлия и некоторые испанские города. Латинское право было дано многим городам Нарбонской Галлии, Испании, Сицилии и Африки.

При Цезаре упорядочивалось управление провинциями, и росла мощь империи. Усилена, как бы сейчас сказали, «вертикаль власти». Например, за счет монополии на военную силу: провинциальные наместники Цезаря были ее лишены. Под их контролем оставили только суд и гражданскую администрацию. Во главе провинциальных войск встали легаты Цезаря в звании пропретора³.

На иноземные товары была наложена пошлина (санкционное дежавю). Особенно строго соблюдались законы против роскоши: «вокруг рынка он расставил сторожей, чтобы они отбирали и приносили к нему запрещенные яства, а если что ускользало от сторожей, он иногда посылал ликторов с солдатами, чтобы забирать уже поданные блюда прямо со столов».^.4

Желая пополнить поредевшее население Рима, Цезарь издал закон, чтобы никто из сенаторских детей не уезжал из страны иначе, как в составе свиты при должностном лице. А гражданин старше двадцати и моложе сорока лет, не находящийся на военной службе, не мог покидать Италию дольше, чем на три года.⁴

В фискальную политику были внесены существенные новации. Для многих общин настали «налоговые каникулы»: они вообще освобождались от выплат, полностью или частично.

Более того, Цезарь провел перепись граждан, монетарную реформу. Ввел юлианский календарь, «установив, применительно к движению солнца, год из 365 дней. Счет времени велся с январских календ.⁴ Именно вследствие реформ — формировалась питательная среда для недовольства. «Чтобы ты жил в эпоху перемен» — не просто недоброе пожелание, а, действительно, сложный период испытаний для любого государства.

Римское государство расширялось, а республиканские традиции — все активнее попирались. Цезарь взял за норму ходить в Сенат в красной тоге (намек на монархическую власть). Этот вызывающий жест далеко не всем отцам-сенаторам пришелся по вкусу. В 49 году до н. э Цезарь становится диктатором. Должность, что допускалась в качестве временной меры на период государственных кризисов, спустя еще пять лет переходит в «пожизненное пользование».

А в это время знать прирастает, причем не столь благородными. Тот же патрициат, сильно поредевший за время гражданских войн, пополнен плебеями. И представительство этой новой элиты росло вместе с увеличением бюрократического аппарата. Прибавьте к этому тот факт, что права гражданства все активнее получали иностранцы. В народе распевали так: Галлов Цезарь вел в триумфе, галлов Цезарь ввел в сенат. Сняв штаны, они надели тогу.

Выбрав тактику прощения оппонентов, политик приблизил и возвысил бывших своих противников. Например, тех же Брута и Кассия — ядро будущего заговора. Всё это делалось, рассчитывая на их лояльность и мир в государстве. На деле вышло иначе: формально к госуправлению допускали только верных Цезарю людей; по факту — республиканская оппозиция продолжала существовать под маской внешней преданности.

Власть Цезаря базировалась на армии, на десятках тысяч его ветеранов, получивших земельные участки в провинциях и в Италии, на поддержке привилегированного сословия — всадников — и симпатиях плебса.

С самого начала политической карьеры он позиционировал себя именно как лидер народной партии — популяр. Став диктатором, Цезарь провел перепись населения по новому принципу. Было снижено количество получателей бесплатного хлеба с 300 тыс. до 100 тыс. человек. «Провинциальная» политика Цезаря, особенно ограничения откупной системы (на использование государственного имущества и подрядов на работы), усиление контроля над этой деятельностью нанесли чувствительный урон их интересам³.

К недовольству реформами прибавился экономический спад 40-х годов I в. до н.э. Истощенная гражданскими войнами экономика тоже не способствовала внутриэлитному консенсусу.

Стремясь к полному единовластию, Цезарь ограничивал и демократические учреждения. Так, он смещает неугодных ему народных трибунов Цесетия и Марулла, нарушает основные права комиций (народных собраний), которые теперь должны беспрекословно избирать его собственных кандидатов на должности. Мало того, в последний год своей жизни он назначает высших магистратов (основные государственные должности) на несколько лет вперед; распускает демократические коллегии, как очаги революционного брожения, а главное — сосредотачивает в своих руках все высшие государственные должности, включая трибунскую власть и пожизненную диктатуру.

И когда против него, стараниями недовольных, уже вовсю работал механизм «черного пиара» — принятие излишних почестей обострило ситуацию. Светоний с возмущением пишет, что Цезарь «допустил в свою честь постановления, превосходящие человеческий предел»: золотое кресло в сенате и суде, священную колесницу и носилки, храмы, жертвенники, изваяния рядом с богами, название месяца по его имени. А величайшую смертельную ненависть навлек он на себя, когда не встал, вопреки принятым порядкам, перед делегацией сенаторов.

Знаки и препинания

Накануне убийства Цезаря были явлены, как сообщают, удивительные знамения и видения. Вспышки света на небе, неоднократно раздававшийся по ночам шум, спускавшиеся на форуме одинокие птицы. Страбон пишет, что появилось много огненных людей, куда-то несущихся.

Дурное предчувствие терзало и жену Цезаря — Кальпурнию. Цезарь даже якобы хотел распустить сенат, вняв предупреждениям. Но другой доверенный Брут — Децим, по призванию Альбин — уговорил его прийти.

О чем-то хотели предупредить Цезаря и двое встречных. Первый раз, когда правитель выходил из дома, с ним пытался заговорить чужой раб. Но был оттеснен сопровождавшими. Второй раз — Артемидор из Книда, знаток греческой литературы, передал Цезарю некие свитки, которые он так и не успел прочитать. «Однако это, может быть, просто игра случая, — пишет Плутарх. Но место, где произошло убийство Цезаря, и где собрался в тот раз сенат, «без всякого сомнения, было избрано и назначен божеством» — пишет древнегреческий автор.

Вначале заговорщики колебались, убить ли диктатора на Марсовом поле, когда на выборах он призовет трибы к голосованию (разделившись на две части, они хотели сбросить его с мостков, а внизу подхватить и заколоть). Или же лучше напасть на него на Священной дороге или при входе в театр? Но когда было объявлено, что в мартовские иды сенат соберется на заседание в курию Помпея, то все охотно предпочли именно это время и место.⁴ Символично было покончить с Гаем из рода Юлиев «в присутствии» его бывшего друга, а впоследствии противника Гнея Помпея.

Убийство

Известно, что в заговоре против Цезаря участвовало более шестидесяти человек. Во главе стояли Гай Кассий, Марк Брут и Децим Брут. С убийством Цезаря они решили поторопиться — ходили слухи, что на заседании в мартовские иды диктатору будут декретированы новые чрезвычайные полномочия ³.

При входе Цезаря сенат поднялся с места в знак уважения. Антоний, верный правителю и отличавшийся большой телесной силой, остался на улице — все тот же Брут Альбин нарочно задержал его, заведя длинный разговор.

Со слов Плутарха, заговорщики, возглавляемые Брутом, разделились на две части: одни стали позади кресла Цезаря, другие вышли навстречу, чтобы вместе с Туллием Кимвром просить за его изгнанного брата; с этими просьбами они провожали Цезаря до его места. Сев в кресло, он отклонил их просьбы, а когда заговорщики стали еще более настойчивыми, выразил каждому из них свое неудовольствие. Тут Туллий схватил обеими руками тогу Цезаря и начал стаскивать ее с шеи, чтобы было знаком к нападению. Каска первым нанес удар мечом в затылок. Рана эта, однако, была неглубока и несмертельна: Каска, по-видимому, вначале был смущен дерзновенностью своего ужасного поступка. Цезарь, повернувшись, схватил и задержал меч. Почти одновременно оба закричали: раненый Цезарь по-латыни: «Негодяй Каска, что ты делаешь?», а Каска по-гречески, обращаясь к брату: «Брат, помоги!» Непосвященные в заговор сенаторы, пораженные страхом, не смели ни бежать, ни защищать Цезаря, ни даже кричать. Все заговорщики, готовые к убийству, с обнаженными мечами окружили Цезаря: куда бы он ни обращал взор, он, подобно дикому зверю, окруженному ловцами, встречал удары мечей, направленные ему в лицо и в глаза, так как было установлено, что все заговорщики примут участие в убийстве и как бы вкусят жертвенной крови. Поэтому и Брут нанес Цезарю удар в пах.

Некоторые писатели рассказывают, что, отбиваясь от заговорщиков, Цезарь метался и кричал, но, увидев Брута с обнаженным мечом, накинул на голову тогу и подставил себя под удары. Светоний пишет: «Так он был пора­жен двадцатью тремя ударами, только при первом испустив не крик даже, а стон, — хотя некоторые и передают, что бросившемуся на него Марку Бруту он сказал: «И ты, дитя мое!»⁵

Либо сами убийцы оттолкнули тело Цезаря к цоколю, на котором стояла статуя Помпея, либо оно там оказалось случайно. Цоколь был сильно забрызган кровью. Можно было подумать, что сам Помпей явился для отмщения своему противнику, распростертому у его ног, покрытому ранами и еще содрогавшемуся. Многие заговорщики переранили друг друга, направляя столько ударов в одно тело.

Никто из них не пережил Цезаря более чем на три года. Многие покончили жизнь самоубийством.

Из искры разгорелось пламя

Убийство Цезаря послужило толчком к новой гражданской войне. Ценности свободы могут быть коварным тираном. Они захватывают умы, парализуют страх и заставляют действовать запрещенными методами. Чем напряженнее обстановка в стране, тем быстрее народ сбросит с себя оковы режима — считали радикальные революционеры. Наши убеждения — это альфа и омега. Критика — акт агрессии. Мы будем защищать то, во что верим, до последнего. Такова человеческая природа. Заговорщики верили: убив правителя, они воскресят старый, добрый республиканский Рим. Но государство изменилось, выросло из прежних границ. Система управления поменялась. До Цезаря была диктатура Суллы. При нем — соблюдались внешние приличия: баланс между республикой по форме и единоличным правлением по сути. Убийство диктатора — удар в спину империи. Но, как выяснилось всего спустя несколько десятилетий: в спину-то попали, а с империей промахнулись, только приблизив ее расцвет.

После убийства Цезаря римский народ пребывал в замешательстве, и ситуация «стояла на паузе». На следующий день люди слушали выступления заговорщиков, не выражая неудовольствия, ни одобрения. Полным безмолвием они показывали, что жалеют Цезаря, но чтят Брута.

Когда вскрыли завещание убитого, обнаружилось, что он оставил каждому римлянину ценный подарок. И тут, как водится, народная любовь разгорелась с новой страстью. Видя, как тело Цезаря, обезображенное ударами, несут через форум, толпа не сдержала спокойствия и порядка — они нагромоздили вокруг него скамейки, решетки и столы, подожгли все это и таким образом предали тело сожжению. Из искры похоронного костра Цезаря в буквальном смысле разгорелось пламя — схватив головни, люди бросились поджигать дома его убийц.

В пепле пожарища последовавшей гражданской войны исчезнет и мечта заговорщиков о республике — спустя 17 лет в Риме установится принципат приемного сына Цезаря — Октавиана Августа.

Но никто из убийц этого уже не увидит. Все они были осуждены и погибли по-разному: кто в кораблекрушении, кто в битве.^4. Из всех случайностей человеческой жизни самая удивительная выпала на долю Кассия. Потерпев поражение в одной из решающих битв гражданской войны, он покончил с собой, заколовшись тем самым коротким мечом, которым когда-то поразил Цезаря¹.

1. Плутарх «Сравнительные жизнеописания», Цезарь

2. Талант — единица измерения в античном мире

3. Гай Юлий Цезарь «Записки о Галльской войне, 425−428, 532, 534, 536

4. Гай Светоний Транквилл «Жизнь двенадцати Цезарей«

5. Гай Светоний Транквилл, цитата с примечанием: «И ты, дитя мое» — может быть, не только выражение общеизвестной привязанности Цезаря к Бруту, но и намек на то, что Брута считали сыном Цезаря от связи с Сервилией (Плутарх. Брут. 5—8; Аппиан. II. 112).

6. Плутарх «Сравнительные жизнеописания», Брут

7. Ю.Б. Циркин. Гражданские войны в Риме. Побежденные , с 151.