Добро – определитель и средство опознания жизни

Что такое «добро»? Уверен, что дать ответ на подобный вопрос многие люди затруднятся. Если человек начнет рассуждать, а не просто отделается оговоркой, что добро — категория субъективная, или довольно предсказуемо начнет перечислять синонимы слову добро (это когда хорошо!), то, скорее всего, он придет к такому заключению, что добру невозможно дать точное определение. Что оно определяется на уровне интуиции. При этом многие поспешат добавить, что интуиция у всех своя, а добро для одного может обернуться злом для другого. Русскому хорошо, а немцу — смерть.

Давайте поспорим, чтобы родить истину. Допустим, два ученика решают у доски математическую задачку — кто уполномочил учителя ставить одному оценку «хорошо», а другому «плохо»? Почему про того, кто решил плохо, не сказать бы, что у него «такой взгляд» на эту проблему, а никакая не ошибка? На чем держится уверенность учителя, выставляющего оценки? Многие ответят сразу — на том, что он уже получил знания. Из книг. Но быстрый ответ не всегда хороший ответ, поэтому переспросим — а в книги-то как эти знания занесло? Кто сказал, что в книгах все верно? Ответ нам известен: все содержащиеся в образовательных книгах естественнонаучные, а также математические знания держатся и опираются на знания очевидные, не требующие никаких доказательств. Проще сказать — на основания.

Основание — это то очевидное, чему достаточно присвоить имя, название и договориться, что это название будет общим. Например, яблоко. Тут совершенно не о чем спорить, нечего доказывать, яблоко очевидно. Мир вообще полон очевидных вещей, они повсюду. Но есть и очевидность иного рода, например: два яблока. Если с яблоком тут все понятно, то откуда взялось «два»? Ведь это не предмет. Между тем очевидность «два» не вызывает сомнений. Два слона так же очевидны, как два яблока. Такая беспредметная очевидность носит название абстракции. Это как бы переадресация на такое содержание явления (в данном примере на количественное), которое в «чистом виде» не встречается, но между тем тотчас в отвлечении (в данном примере от яблок) становится главным, основным. Где вы видели просто «два»? Его нет. Но оно присутствует там, где есть два яблока и два слона. И для считающего завхоза «два» будет важнее яблок, потому что в отчет попадет количество, а не вкусовые и питательные их свойства.

Простейшее, наглядное, легко, непринужденно изобразимое в уме отношение абстракций, носит название аксиомы. Например: две параллельные прямые не пересекаются. Это понятно и очевидно, плотник ровно выложит пол, «пользуясь» этим знанием, даже не имея никакого образования и ничего не слыша об аксиомах. Хотя никто — ни плотник этот, никто другой — никогда не видел не только «два», но и «прямых», в том самом значении, в котором оно заключено в аксиому. Аксиома, таким образом, тоже основание наших знаний, это простейшее, умозрительное отношение между умозрительно очевидным. То есть основание — это то, что мы видим глазами и легко представляем в уме, не вызывает возражений, и что люди договорились обозначать одинаково, чтобы понимать друг друга.

Что-то же дает нам уверенность говорить, что все наши знания об окружающем нас мире, а, следовательно, и оценки чужих знаний верны, а не являются простым предметом договора. Конечно, люди, договорившись, могут и изменить условия, умозрительно представить пространство искривленным, где параллельные станут пересекаться. Но искривленное пространство «существует» вопреки очевидности, не так и просто воображаемо, и «смотрим» мы на него со стороны нашей очевидности, мы в нем не существуем. И две параллельные в пространстве нашего обитания не пересекаются.

Но давайте вообразим, то есть допустим, что выяснится когда-нибудь, что мы на самом-то деле живем в искривленном пространстве. То есть это станет однажды очевидным, как в свое время стало очевидным, что Земля — шар (и живем мы на далеко не плоской поверхности шара) и вертится вокруг Солнца. Отменила ли шарообразности Земли абстракцию «плоскость»? Нет, расширились наши знания, но умозрения, в том числе и абстрактные, остались прежними. Значит, остались верными, правильными. Плоскость никуда не исчезла, исчезла применительность ее к поверхности Земли, ставшей вдруг в наших знаниях планетой, а не блином на спине черепахи.

А самое главное, что осталось незыблемым, так это наше право выносить верное суждение. Наша способность уверенно определять результат оценкой «хорошо», «правильно», «верно» ничуть не нарушилась по причине узнавания формы Земли или кривизны пространства. Лишь только повышается уровень наших знаний, мы немедля, без колебаний выносим оценку, верную для этого уровня наших знаний. Оценка наша, что вот это (решение) «хорошо весьма» (добро), выходит, и есть основание нашего познания окружающего. Как мы угадали? Чем? Что за уверенность в правоте пылает в нашей груди?

Конечно, если ученик у доски неверно решит математическое уравнение, то он получит оценку «плохо». И учитель будет вправе сказать, что у него есть объективные причины для такой оценки. Но это значит, что верное решение и будет решением объективным. То есть верным при всяких условиях. Оно будет соответствовать уровню предела, на котором пока остановилось (находится) человеческое знание. Учитель даже не станет задаваться вопросом, насколько объективно, основательно суждение, что две параллельные линии не пересекаются. Оно основательно ровно настолько, насколько интуитивно понятно. И, следовательно, решение теоремы учеником, ссылающимся в решении на эту аксиому, будет верным.

Но математика занята решением низкоуровневых задачек. А как быть с задачками «из жизни»? Ладно, поставим стандартную задачку высокого уровня. Из той самой «жизни», то есть. Заключим в уравнение привычную демагогию про то, что добро субъективно, и «у каждого свое». Волку хорошо поймать зайца и съесть, а зайцу хорошо убежать от волка и не быть съеденным. Между тем, если мы не станем долго прикидываться глупыми, то довольно легко сообразим, что и в том, и в другом случае находится одно общее «хорошо». Хорошо — жить. Все эти отношения между волком и зайцем можно описать в виде простейшего уравнения, и будет понятно, что «высокий» уровень от «низкого» ничем не отличим. Одна постоянная у них будет равной и, как правило, в таких «оценках» сокращается, (проще сказать — игнорируется, и оттого сама жизнь в «непростых жизненных вопросах» как бы и не участвует), а переменные находятся в отрицательной зависимости.

И так выходит, что волку хорошо, то зайцу смерть (вот ведь как сильно ставятся и решаются вопросы не в математике, а «в жизни»). И наоборот. Равенство сохранится лишь в том случае, если переменные будут равны нулю. То есть волку не захочется съесть зайца. Тогда у них обнаружится одна общая ценность, добротность — жизнь. Жизни волка и зайца, конечно, равны. Никто из них двоих не лучше и не хуже, и это мы как-то понимаем, без всяких оговорок, кто кем питается. Это очевидно и интуитивно понятно. Так же понятно, как-то, что две параллельные не пересекаются.

Итак, мы поняли, что наши оценки «хорошо», «добро», «правильно» и есть основание наших знаний, оно — это основание — позволяет нам формулировать аксиомы и выводить теоремы, и здесь мы, кажется, обнаружили одно (можно сказать — единственное) качество добра. Добро не определяется человеческим языком, потому что добро — определитель. Оно само определяет качество всего сущего и содеянного. Оно может определять, что в жизни не так. Не так ли решена математическая задачка (на низком уровне), и что с миром явно не так, раз он очевидно не определяется как добрый, «хороший весьма» (на высоком уровне).

Сумма качеств, которым человек дает положительную оценку, может называться по-разному. В человеческом характере — и характере развитого живого существа — такая сумма будет привычно именоваться «доброта». Отрицательная, в таком случае, будет иметь другое название — «злость». И, например, понятно, почему люди называют волка злым. Потому что при встрече с человеком волк рычит, щетинится, скалится, то есть выдает такую мимику, которая на человеческом языке означает проявление злости. В то время как заяц при встрече с человеком просто тикает со всех ног и мимики не показывает. Все что кусается, скалится, рычит, жалит, человек определяет как злое. Потому что больно, опасно, угрожающе. И человек вполне себе имеет право на такое суждение, пока он остается ребенком. Потом он повзрослеет, станет изучать инстинкты и поймет, что волк не злее зайца только оттого, что скалится. Но в детском саду, в среде его обитания, оценка характера волка как «злой» будет вполне объективной и компетентно признанной всеми обитателями детсада без оговорок.

Но если существуют объективные оценки «хорошо» и «плохо», то это может означать только одно. Что весь мир пронизан одной общей для всех и всеми одинаково понимаемой интуицией жизни, и «добро» — определитель, средство опознания жизни. Во всех областях. И в решении математических задач, конечно, тоже. Добро, хорошо, верно, право, правильно — это все одно и тоже. И в математике, и в биологии, и в социуме. Но почему же в примерах «из жизни» человек начинает лукавить, и заявлять об относительности добра? Почему он сокращает (игнорирует) постоянную и оперирует одними переменными? Ведь человеку одинаково жалко и съеденного зайца, и умершего с голода волка. Возразят, что далеко не всем, что злому человеку будет все равно или он даже порадуется. Но ведь и задачки не все решают правильно. Один решит верно, другой нет. Между тем люди считают оценку за верное решение задачи объективной, а оценку действий «из жизни» — субъективной. Но если злому, как мы только что сказали, будет «все равно», то это и ответ, и верное решение задачки. Что переменными будет зло. Злом являются и голод, и смерть. Переменным «все равно», потому что они игнорируют равенство постоянных.

Итак, мы определили, что добро — это оценка цепочки действий, приводящих к желательному, положительному и признаваемому таковым результату. Решение ли это задачки по физике и математике или решение «непростых жизненных вопросов» — добром будет то, с чем согласно компетентное большинство. Хотелось сказать «согласны все», но это будет неправдой. Невежды не согласятся с тем, что задача решена верно, и злые не согласятся с добрым поступком. Согласятся мудрые как, змеи, и простые, как голуби, — те самые компетентные. Кто не отвергает интуиции жизни, даже порой ничего о ней не подозревая. Так надо потому, что так правильно, скажет добрый и умный — развитый — человек. «Правильно» не доказывается, «правильно», «добро», «хорошо», «верно» — это конечная оценка.

Естественно человек лукавит, когда боится дать оценку своим поступкам, объявляя их нерешаемыми. Ведь злые поступки — это в том числе и его поступки, а не только волка по отношению к зайцу. Если древний человек разграбил пещеру своего соседа и приволок все добро оттуда в свою нору, то навскидку мы можем оценить это так, что он совершил добро по отношению к своим ближним, но совершил зло в отношении дальнего. Здесь снова обнаруживается повод говорить об относительности добра. Лишь очень немногие люди осмелятся говорить, что злой поступок в любом случае остается злым поступком, даже если он оправдан самыми благими целями. Победить врага в войне считается подвигом, о котором помнят десятки, сотни, и даже тысячи лет. И всегда победитель объявляет, что воевал на стороне добра и сокрушил зло.

Вернемся в нашу пещеру. Если человек разграбил соседа и принес добро себе и своим ближним, то, наверное, на данном этапе он поступил хорошо по отношению к своим ближним. Но кто-нибудь завтра придет в его пещеру и тоже поступит хорошо по отношению к своим ближним — разорит его дом. Добро для одного здесь становится злом для другого. Можно ли прервать эту порочную оценку относительности поступков? Можно ли сделать так, чтобы совершенное для своих добро не оказывалось злом ни для кого? Назвать добро — добром, а зло — злом без оговорок? Простейшая цепочка рассуждений приводит к тому, что если бы с соседом не цапались из-за имущества, а, объединив усилия, вместе бы добывали пропитание, то добро было бы обоим, и оно было бы эффективнее, стало бы приумножаться гораздо скорее.

Следовательно, решение даже такой «непростой жизненной задачи» оказывается не таким уж и сложным и видится в том, чтобы расширять круг своих ближних. Потому что если решать задачку в обратную сторону, то очевидным, неприкрытым злом будет то, что человек разоряет других даже не ради своих ближних, а ради себя одного. Люди в массе своей издревле были способны понять и даже простить, оправдать по природе злой поступок, совершенный с благими целями. Деяния какого-нибудь разбойника Робина Гуда или автоугонщика Деточкина. Но если человек все тащит под себя, то он преступник в глазах не только бездушной прокуратуры, но и всех вокруг. Его не оправдают никакие присяжные.

Поэтому неверно говорит, что «непростые жизненные вопросы» не имеют объективной оценки. Просто объективная оценка находится порою почти за пределами «вычислительных» способностей человека. Есть добро, есть множество добра. Есть множество множеств добра. И множество этих множеств. Добро для самых ближних — добро для них и для соседей — добро для всех них и для дальних — добро «для всех даром, и чтобы никто не ушел обделенным». Аксиома «не пожелай другому того, что не пожелаешь себе» так же объективна и универсальна, как и то, что две параллельные прямые не пересекаются. Это верный, правильный ответ для составления социального множества. И множества этих множеств.

Есть ли основание у выносимых нами оценок, что это — «правильно», «верно», «добро»? Итак, если есть общая интуиция, позволяющая уверенно выносить оценку любому явлению, и она одинакова во всех областях применения, на любом уровне сложности задачи, и она соответствует всему многообразию жизни, то жизнь и является основанием любого нашего основания. Мы говорим «правильно», «хорошо», добро», «верно», потому что мы живые. И наши «хорошо», добро», «правильно» верны не только для нас, но для любого земляного червяка. Просто у нас вычислительные способности — угадывать, распознавать, «со-считывать» эту интуицию жизни — несоизмеримо выше. Мы просто более развитые живые существа. И наши математические аксиомы основательны только потому, что едина наша общая с червяком, волком и зайцем интуиция.