Революция изнутри

В феврале 1848 г. в Париже началась революция. Напряжение в городе чувствовалось уже давно, но развязка, как и все долгожданные события, пришла неожиданно для всех. Луи-Филипп чувствовал себя уверенно. На выборах 1846 года правительство добилось очевидного успеха. Оно удвоило число своих сторонников в палате депутатов, получив 270 голосов против 180 у оппозиции. Впрочем, во Франции было всего 241 тыс. выборщиков — в основном это были налогоплательщики-землевладельцы. В ряде округов количество выборщиков было мизерно, а правительство манипулировало голосами, широко прибегая к различного рода подкупам — раздавая заказы на поставки, синекуры и т.п. Недовольство накапливалось, увеличивалось число сторонников избирательной реформы. Выборы дали столь хороший результат во многом благодаря фразе главы правительства Франсуа Гизо на встрече с избирателями: «Оппозиция обещает вам прогресс: одна только консервативная партия в состоянии вам его дать». Вскоре выяснилось, что это не означает неизбежности нового избирательного закона, да и король не намерен ничего менять.

Выяснение противоречий привело к началу в Париже 9 июля 1847 года банкетной кампании. Вскоре она распространилась по всей стране. Под видом банкетов адвокаты, журналисты, писатели собирались в ресторанах для того, чтобы произносить речи, содержание которых потом распространялось по столице и стране. Правительство не могло запретить их, опасаясь обвинений в нарушении свободы собраний и свободы слова. В банкете участвовало по 700−800 чел., с июля по декабрь, когда кампания стала особенно интенсивной, прошло более 70 банкетов, в ней приняло участие свыше 40 тыс. чел. Речи приобретали все более радикальный характер. Конфликт приобретал все более принципиальный характер. «Оппозиция, — вспоминал Алексис де Токвиль, — не прекращала агитации из хвастовства и для того, чтобы не подумали, что она принуждена сделать обратный шаг; обе стороны раздражали, подстрекали одна другую, толкая себя в общую для них обеих пропасть, но, продвигаясь вперед, еще не замечали этой пропасти».

28 декабря 1847 г. Луи-Филипп открыл сессию палаты речью, в которой сказал: «Среди агитации, которую возбуждают враждебные или слепые страсти, меня воодушевляет и поддерживает одно убеждение, а именно, что в лице конституционной монархии, в лице единения великих государственных учреждений, мы обладаем самыми верными средствами, дабы преодолеть все препятствия и удовлетворить все моральные и материальные интересы нашего отечества. Сохраним твердо, согласно хартии, социальный порядок и все условия его существования; обеспечим с полной верностью, согласно хартии, общественные вольности и полное их развитие». После 1830 года король был уверен, что главным принципом политики было хранение Конституционной Хартии, во всяком случае — формально, и что «если он сам не будет выходить из пределов хартии, то и нация не будет выходить из них».

На деле получилось нечто другое. Оппозиция была возмущена, сторонники короля — смущены. 21 января последовал ответ палаты, жесткий, со словами о «враждебных и слепых страстях». 13 февраля около 100 депутатов собрались на банкет в XII округе Парижа. Произносились речи в пользу республики. Следующий банкет был публично заявлен в прессе на 22 февраля за день до его проведения. Была намечена и программа — демонстрация с участием Национальной гвардии, принятие деклараций и т.п. В тот же день префект полиции издал предупреждение о том, что правительство в состоянии защитить порядок. Банкет был запрещен. Это привело к резкому росту недовольства в городе. 22 февраля начались демонстрации парижан с требованием отставки Гизо. Последовали уступки, которые лишь раззадорили протестующих, обстановка вышла из-под контроля. Надежды короля на армию вновь не оправдались. Открыв поначалу огонь по демонстрантам и баррикадами, войска вскоре перестали действовать активно. Из 20 полков гарнизона столицы 15 позволили себя разоружить, 2 разбежались. Национальная гвардия перешла на сторону восставших (выяснилось, что неразумно было давать оружие налогоплательщикам, не предоставляя им права голоса). Интересно, что Национальная гвардия не собиралась с 1841 года, когда на смотре гвардейцы приветствовали короля криками «Да здравствует реформа!». 24 февраля монарх подписал в Тюильри отречение в пользу своего внука, графа Парижского. Рассуждения о том, что корону он принял по воле народа, не помогли.

Луи-Филипп был вынужден покинуть Францию. Известие о свержении человека, которого Николай I считал узурпатором, не вызвало у императора сожаления, однако он опасался распространения революционных идей за границы Франции, т. е. страны, где идеи реванша за поражения и оккупацию были весьма популярны. Таким образом, революция как событие внутреннего характера для Франции не вызвала особо острой реакции в Петербурге, но там опасались ее экспансии за пределы республики. Эти опасения противников революции были столь же сильными, как и надежды ее сторонников, и прежде всего в Италии и Польше, на военную помощь французской революции. Именно подобного рода опасениями объясняются слова Николая I, сказанные на балу в Зимнем дворце. Выйдя в бальную залу мрачный, с бумагой в руках, он сделал знак — и музыка перестала играть. Обращаясь к офицерам, император громко произнес: «Седлайте ваших коней, господа! Во Франции провозглашена республика!»

В тот же вечер, вернувшись на тот же бал, император не без удовлетворения заметил в узком кругу приближенных: «Вот, наконец, комедия разыграна и окончена, и бездельник пал. Вот уже скоро восемнадцать лет, как меня считают глупцом, когда я говорил, что его преступление будет наказано еще здесь, на земле, а между тем мои предсказания сбылись». Его взгляды не претерпели никаких изменений. В начале 1848 г. Николай I отмечал: «Когда я рассматриваю современное состояние Европы, представляющей колоссальную картину все возрастающего потрясения, освященного договорами общественного порядка, потрясения, которое явилось результатом длительной и кровавой борьбы, я не могу не искать первой причины всего происходящего в непостижимом ослеплении, в страхе, который в 1830 г. заставил признать, — а тем самым и утвердить, — небывалый, разрушающий самые основы нашего существования акт захвата власти Луи-Филиппом, завершивший собою бунт против законного государя». 1848 г. был для русского монарха прямым следствием 1830 г.

Приближение будущего конфликта было очевидным до его начала. Прежде всего, давало себя знать напряжение на севере Италии. «Год, в который мы только что вступили, — писал 20 января 1848 г. Нессельроде Меттерних, — неминуемо будет ознаменован великими событиями. Струны слишком натянуты, чтобы не лопнуть. Юг Европы охвачен революцией, и в Италии неизбежно возникнет кризис, который не остановят усилия серединной Европы и которому английское правительство, в своей ненависти к этой серединной Европе, будет всячески содействовать». Причины революции австрийский канцлер видел довольно ясно. «Начните втаптывать в грязь имя Божие и власти, установленные волей Божей, — убеждал он одновременно Николая I, — и революция будет подготовлена; заговорите об общественном соглашении — и революция вспыхнет». Основой средств, «которые остается употребить для спасения общества от его окончательного разрушения», был, разумеется, союз монархов.

У этих рассуждений была весьма прозаическая подоплека. Вена опасалась нападения со стороны Пьемонта, и 8 (20) января 1848 г. Россия предоставила Австрии заём в 6 млн рублей, австрийцы получили обещание русской поддержки в том случае, если в этой атаке примет участие Париж. «Наконец, — убеждал Меттерних, — да сплотятся великие монархи и докажут свету, что если их союз существует, то он благодетелен, потому что обеспечивает политический мир в Европе; что он силен, чтобы поддерживать спокойствие в то время, когда все направлено против него; что правила, которых он придерживается, отеческие и попечительские для добрых, но грозные для посягателей на общественное спокойствие. Правительства второстепенные увидят в таком союзе якорь своего спасения и поспешат также к нему присоединиться. В народах возродится доверие и смелость, и может водвориться спокойствие самое глубокое и самое благодетельное, какое может доказать история всех времен, — ибо этот мир сразу подействует на все существующие еще государства и не останется без решительного влияния на судьбу тех, которые уже испытали бич революции. Каждое великое государство, решившееся пережить волнения минуты, сохраняет великие надежды на спасение. Крепкий союз между государствами, основанный на высказанных нами началах, поборет и самые волнения».

И все же убедить императора следовать изложенной программе, то есть защищать интересы Австрии, Меттерниху не удалось. В 1855 г. Нессельроде утверждал: «Он нисколько не жертвовал Россиею выгодам Австрии или Пруссии. Он только отстаивал свой собственный дом, утушая пожар у соседей». Канцлер был прав. «Если вспыхнет война между Австрией и Пьемонтом, — считал Николай I, — нам нечего там делать, по крайне мере, до тех пор, пока революционная Франция не нападет на Австрию, что представляется маловероятным и что привело бы к всеобщей войне. Послать же свои войска в столь отдаленные страны, на это я никогда не пойду». Революция резко обострила все противоречия, и опасность военного столкновения, которое возникнет по инициативе Пьемонта, значительно возросла. 7(19) февраля 1848 г. Николай I в ответ на запрос австрийского правительства заверил его, что, в случае войны Сардинии, поддержанной Францией, «все силы наши будут готовы, чтобы поддерживать вас». Однако до того, как это произойдет, русское правительство не желало втягиваться в конфликты в Италии. Оно стремилось сохранить силы на случай затруднений в Польше или в Германии.

В феврале 1848 г. Николай I приступил к мобилизации и сбору 420-тысячной армии. 24 февраля (7 марта) он обратился с письмом к королю прусскому: «Момент в высшей степени серьезен. Не будем создавать себе иллюзий и постараемся признать, что нашему общему существованию грозит неминуемая опасность. Мы погибли, если допустим малейшую слабость. Наш первый долг — единодушно отказаться на этот раз, признать новый строй, который французское правительство только что установило, — это необходимо, — и порвать сношения с ним, немедленно отозвав наши миссии. Но одним этим мы ограничиться не можем, и по той простой причине, что неизбежно должно произойти одно из двух: либо безумие и опьянение побудят французов переступить свои границы, чтобы снова увидать предмет своих постоянных вожделений, Рейн… пойти на агрессию против неприкосновенности ваших государств и Германии, что, по-моему, было бы большой удачей для Вас; либо они сейчас ничего не предпримут, будут вооружаться, дожидаясь, пока революция охватит Германию и они получат возможность появиться там в качестве союзников анархии. Повторяю, я предпочел бы первый случай, так как надеюсь, что он пробудил бы наконец Германию для общей обороны, предоставив нам всем возможность усмирить зловредный дух юга и, быть может, задушить его. При втором случае опасность представляется огромной, так как я не перестаю получать сведения о том, что настроение там уже отвратительное. Что же будет теперь, когда налицо такой ужасный пример. Поэтому, дорогой друг, надо быть готовыми к худшему. Время разговоров прошло. Надо действовать, или трусость и неразумие приведут к гибели, и именно Вы должны предпринять смелый шаг. Соберите вокруг себя все имеющиеся в Германии силы. Там, где Вас не слушают, заставьте говорить сейм и станьте его исполнительной силой. Если сейм мертв, старайтесь обойтись без него и действуйте по Вашему собственному усмотрению».

Политики старого поколения, пережившие войны с Наполеоном, ожидали того, что революция вновь попытается перейти в наступление вместе со своими армиями. Этим опасениям способствовал и состав Временного правительства, в которое вошло немало критиков примирительной политики Луи-Филиппа. Получив известие о революции в Париже, Меттерних заметил: «Все кончено». Ежегодный дефицит Австрии в предреволюционные годы равнялся примерно 4 млн гульденов, и в 1847 г. ее государственный долг достиг 748 млн гульденов. Курс австрийских ценных бумаг немедленно покатился вниз, что вызвало всеобщее волнение, обострились практически все существующие противоречия. К возможным столкновениям готовились практически все соседи Франции. Государства Германского союза готовили мобилизацию, приводились в порядок крепости в Западной Германии, мобилизация готовилась в Голландии, Сардинии, Швейцарии. В Брюсселе также опасались французской агрессии и надеялись получить опору против нее в прусских войсках, усиление которых на восточных границах королевства несколько успокоило короля Леопольда и его правительство.

4 марта 1848 г. канцлер Австрии предложил Пруссии восстановить оборонительный союз против возможной французской угрозы. Эта инициатива полностью устраивала Петербург. Николай I не ожидал от Австрии многого. В его планах Вене отводилась роль гаранта спокойствия в Италии, и не более того. Для того чтобы облегчить эту миссию, Петербург в начале марта был готов предложить австрийцам и военную поддержку — сконцентрировать на границе с Галицией армейский корпус, который в случае необходимости можно было ввести в эту провинцию для поддержки австрийских войск или их смены, если они будут направлены для защиты Ломбардии. 20 марта русско-прусский союз был подписан в Вене, но обстановка к этому времени настолько изменилась, что он стал бесполезен. Опасность порядку, основанному в 1815 г., пришла не извне.