Отставка военного министра и либералы

Неудачное наступление русской армии под Нарочью, в частности, выявило и тот простой факт, что снарядный голод не был преодолен в той мере, которая была необходима для успешного наступления. Неудивительно, что эта неудача совпала с отставкой военного министра, который пришел в свое ведомство под лозунгом решения проблемы снабжения фронта всем необходимым. Естественно, что сам министр не был настроен критически по отношении к результатам своей работы. Поливанов так писал о наступлении под Нарочью: «Все зависит, конечно, от степени успешности руководства нашими наступающими корпусами, у которых недостатка в боевом снабжении быть не должно, но именно по поводу этого руководства доходящие сюда (то есть в Петроград — А.О.) слухи отзываются пока неодобрительно».

Небольшой накопленный боезапас не соответствовал тем громким заявлениям, которые делались до начала этой операции. Самый факт его появления объяснялся скорее не действиями патронируемых Поливановым общественных организаций, а затишьем на фронте с ноября 1915 по март 1916 года и сосредоточением большей части снарядов к тяжелым орудиям на участке прорыва под Нарочью. Тем не менее не хватало не только тяжелых снарядов, но трехдюймовых гранат, в избытке была лишь шрапнель к полевой артиллерии, в то время как войска требовали как минимум 50% гранат к ним. В Ставке не могли не видеть очевидного — разглагольствования о снабжении фронта боеприпасами не могли заменить ни орудий, ни снарядов к ним. В Могилеве предприняли ряд мер, направленных на постепенный вывод снабжения из-под единоличной опеки военного министра.

Долгое время ему удавалось поддерживать свое реноме в Ставке на высоком уровне. В каждый свой приезд в Могилев Поливанов первым делом посещал М. В. Алексеева. «Они в хороших отношениях», — заметил в октябре 1915 года Лемке. В феврале 1916 года Алексеев даже составил отдельную часть отчета Поливанова в Государственной думе. Тем не менее отношения между ними были все же не столь гладкими. 13 (25) декабря 1915 года главным полевым интендантом был назначен ген. Д. С. Шуваев. Производство Шуваева состоялось по рекомендации Алексеева, но Поливанов отнесся к этому новому посту и новому назначению отрицательно.

«Создание этой должности — отмечал министр, — обозначало, по моему мнению, начало образования при Ставке, ведавшей до сей поры лишь разработкой и направлением стратегических заданий, — органов по снабжению армий, и вместе с тем начало превращения Ставки из того сравнительно малочисленного штата, в котором она была в Барановичах, в состав, обремененный многочисленными учреждениями. Вытекающее отсюда усложнение обязанностей начальника штаба Верховного главнокомандующего, и без того при возглавлении армий Государем преобремененного заботами и ответственностью, прямо опасно для успеха его работы, но может быть объяснено личной особенностью ген. Алексеева: его привычкой вникать лично в такие задачи, которые другое лицо сочло бы для себя второстепенными».

Поливанов весьма негативно относился к Шуваеву, между тем именно он как нельзя лучше подходил к должности военного министра, особенно в условиях войны. О Шуваеве весьма лестно отзывался Сухомлинов, сделавший его до войны начальником главного интендантского управления: «Шуваев в короткий срок так много сделал, что я от командующих войсками всюду слышал благоприятные заявления». Также высоко оценивал его и предшественник Сухомлинова — Редигер: «Действительно, у Шуваева были большие личные достоинства: прямой, вполне честный, усердный работник, он хорошо изучил интендантское дело; не обладая большим умом, он в мирное время едва ли отвечал бы должности военного министра, но теперь, во время войны, когда общее руководство военным делом принадлежало Ставке, а министру лишь приходилось руководить исполнением ее указаний, главным образом, по заготовлению и доставке армии всего ей нужного, Шуваев вполне отвечал своей должности, и его назначение лишь должно было приветствовать».

Шуваев, как и Алексеев, долго служил в Киевском военном округе, в течение шести лет был начальником Киевского военного училища, начальником дивизии, командиром II Кавказского корпуса. Шуваевым была проведена огромная работа по наведению порядка в снабжении, в отличие от Поливанова он был сторонником мобилизации промышленности, и, наконец, он был честен до такой степени, что это признавали даже либералы. В марте 1916 года Лемке отмечает: «При Шуваеве взятка стала исчезать». Полк. А. А. Самойло вспоминал: «Он был хорошим администратором и безукоризненно честным человеком, что имело большую важность для борьбы с развитым воровством в тылу». Уже в самом начале войны, 19 августа (1 сентября) 1914 г., на встрече с петроградскими фабрикантами он предупредил их, что сотрудничество предполагает отказ от взвинчивания цен и выполнение заказов в сроки. «Если они не смогут справиться сами, — сказал генерал после завершения совещания, — мы возьмем фабрики в свои руки». Это отнюдь не означало того, что генерал отказывался от работы с частной промышленностью и общественными организациями.

Когда после замены Сухомлинова Поливанов стал поддерживать земские учреждения, заказы на них проходили через ведомство главного интенданта. В январе 1916 года после размещения в Земском союзе заказа на полушубки и перчатки по инициативе Г. Е. Львова в адрес Шуваева была отправлена телеграмма: «Представители губернских земств, собравшиеся в Москве для обсуждения вопросов, связанных с выполнением Земским союзом нового огромного заказа Главного интендантства, поручили мне приветствовать Ваше превосходительство как энергичного, неутомимого руководителя интендантского ведомства, искренно и целиком преданного служению армии и Родине, сумевшего путем широкого привлечения всех общественных сил страны к делу снабжения нашей несравненной армии обеспечить её всем необходимым. Объединенные в Земский союз, земства приложат все свои силы к выполнению возлагаемой на них ответственной задачи».

Шуваев ответил Львову приветственной телеграммой. Казалось бы, он не был неприемлемой фигурой для либералов, а профессиональные качества и личная честность генерала не вызывали сомнений ни у кого. В разговоре с Генбери-Вилльямсом Николай II коснулся этой замены, сказав, что лично он предпочел бы посредственного человека с хорошим знанием людей и штабной работы блестящей личности, которая слишком сконцентрирована на себе. Иначе говоря, нужен был новый военный министр, и, прежде всего, интендант и организатор, а не политик. Поливанов же превращался в человека, для которого именно политика становилась главным занятием. Между тем противоречия между Ставкой и Военным министерством углублялись. В воспоминаниях Поливанова хорошо чувствуется его неприязнь по отношению к Ставке, когда в декабре 1915 года Наштаверх отказался поддержать кандидатуру военного министра и ген. Рузского на пост начальника инженерных сооружений в штабе Северного фронта. Не стал он активно защищать и самого Поливанова.

В отличие от своего предшественника, Алексеев открыто не конфликтовал с военным министром. Но он и не относился к министру как к своему непосредственному начальнику, не всегда полностью и своевременно информировал его о событиях на фронте. Почему это происходило? Прусско-германская система управления, в которой военный министр ведал вопросами снабжения, а начальник Генерального штаба — Главнокомандующим, так и не установилась в России, а теперь она выстраивалась эмпирическим путем. Не вызывает сомнения и то, что Поливанова не могла устраивать роль военного министра в старой прусской системе, тем более перед глазами стоял пример Фалькенгайна, совмещавшего две должности — военного министра и начальника Генерального штаба. Поливанов считал себя безусловным лидером в правительстве и вел все более самостоятельную игру в Думе.

Что касается Алексеева, то Наштаверху нужен был организованный тыл, и он предпочитал не вмешиваться в столичные интриги. Еще в ноябре 1915 года Лемке отмечал: «Алексеев не в силах влиять на назначения, так как часто они делаются помимо него; он знает, напр., сейчас, что отставка А. А. Поливанова решена, но царь ему об этом ничего не говорит, значит, и он должен молчать и делать вид, что ничего не слышал». С поддержкой Алексеева или нет, но полномочия Ставки росли, а Военного министерства — сокращались. 5 (18) января 1916 года в Ставке было создано управление Августейшего полевого генерал-инспектора артиллерии при Верховном главнокомандующем, которое должно было ведать всеми вопросами снабжения артиллерии в прифронтовой полосе. Его возглавил Великий Князь Сергей Михайлович, старый противник Поливанова.

Противоречия накапливались, и последней каплей в чаше терпения Ставки стал скандал вокруг изобретателя А. А. Братолюбова, в который был втянут Великий Князь Михаил Александрович. Дело шло о заказах на производство зажигательной смеси и бронированных автомобилей. На поверку изобретение оказалось фикцией, а дело получило оттенок аферы. На этот раз уже и Алексеев выступил за отставку министра. Сам Поливанов тесно увязывает свою отставку с «братолюбовской» историей и неприязнью Николая II по поводу сухомлиновского «дела». В марте 1916 г. оно подходило к завершению.

21 февраля (5 марта) начальник канцелярии министра двора ген.-лейт. А. А. Мосолов сделал доклад Фредериксу в присутствии Б. В. Штюрмера. Он начинался следующими словами: «Ожидание решения по делу Сухомлинова во всех слоях общества и населения волнует умы. Общий голос народный высказывается за то, чтобы его судили по всей строгости закона. Мотивы, побуждающие требовать суда над Сухомлиновым, весьма разнообразны. Народные массы требуют суда, ища виновника временных неудач на войне, приписывая их исключительно недостаточности снабжения армии оружием и боевыми припасами. Он является для толпы виновником гибели массы солдатских жизней, требующих возмездия. Из политических партий благомыслящие монархические желают суда для справедливого наказания за совершенные преступления, если таковые будут доказаны беспристрастным судом. Эти элементы сравнительно малочисленны и во всяком случае не занимаются пропагандой, но другая часть политических партий, именно та, которая энергично агитирует в народных массах, — это антимонархические элементы, которые хотят взвинтить суд над Сухомлиновым во всесветный скандал, дискредитирующий правительство и могущий нанести сильный удар монархическому принципу».

Вопрос о предании Сухомлинова суду подлежал рассмотрению I Департамента Государственного Совета. Если, утверждал Мосолов, там будет принято решение о передаче генерала под суд и оно будет утверждено императором, то следовало учесть следующие его последствия: 1) дело затянется надолго; 2) защищая себя, Сухомлинов притянет к делу множество лиц, что неминуемо дискредитирует правительство, и в частности Военное министерство, что нанесет еще один удар по репутации власти внутри страны и среди союзников; 3) сохранить судопроизводство в тайне не удастся, учитывая большое количество причастных к нему лиц; 4) следствием огласки может стать разглашение военных тайн; 5) «суд над Сухомлиновым неминуемо разрастется в суд над правительством. Эхо происходящего в суде раздастся преувеличенно в кулуарах Думы, откуда в чудовищных размерах разольется на улицу и проникнет в искаженном виде в народ и армию, пятная все, что ненавистно народу, — полагаю при этом, что правительство, несмотря на все принятые им меры, не будет иметь полной уверенности оградить верховную власть от брызг той грязи, которую взбаламутит этот суд; 6) наконец, является вопрос: допустимо ли признать гласно измену военного министра Российской империи? Казалось бы, что по изложенным причинам Верховный суд на Сухомлиновым недопустим. Непредание Сухомлинова суду тоже немыслимо, как ввиду общественного мнения страны, так и потому, что масса подробностей следствия проникла уже в Думу и там обсуждается».

Мосолов предлагал, для сокращения времени гласности процесса, передать дело в военно-полевой суд, а до начала его заседаний лишить Сухомлинова звания генерал-адъютанта и заключить его в крепость или разжаловать в рядовые и направить на Персидский фронт. В любом случае требовалось безотлагательное решение. Закончив свою работу, ни разу не допросив Сухомлинова и не получив каких-либо улик против него, Особая Следственная комиссия представила в Государственный Совет доклад с рекомендацией привлечь предшественника Поливанова к следствию. 1(14) марта 1916 г. император официально одобрил это предложение. «Согласен» Николая II означало передачу этого доклада на рассмотрение Государственного совета. Несколько дней прошли в ожидании — враги генерала внимательно следили за тем, что произойдет далее. Формально на этом этапе решалась судьба дела — оно могло быть или прекращено, или направлено на следствие для дальнейшей передачи в суд. Разумеется, что любое из этих решений требовало санкции императора.

Вскоре все сомнения развеялись. 5 (18) марта Сухомлинов был отправлен в отставку с поста члена Государственного совета, одновременно он был выведен из состава Свиты Николая II, в которой пребывал в качестве генерал-адъютанта. 10 (23) марта 1916 г., последовало определение I Департамента Государственного Совета о назначении предварительного следствия над генералами Сухомлиновым и Кузьминым-Караваевым под руководством сенатора И А. Кузьмина. 12 (25) марта император утвердил это решение. Кузьмин служил в Министерстве юстиции с 1878 года, занимал важные должности (включая следователя по важным делам Петербургского окружного суда, председателя Вологодского окружного суда) и имел репутацию выдающего криминалиста и цивилиста. Это назначение должно было стать гарантией беспристрастного рассмотрения дела.

В высшей степени показательно, что судьба преемника Сухомлинова была решена именно в эти дни. 10 (23) марта Николай II сообщает императрице, что нашел заместителя для военного министра, и называет фамилию Шуваева. Личное отношение императора имело большое значение, и на этом сходятся почти все современники. О его отношении к Поливанову можно судить по следующим словам: «После смещения П[оливанова] я буду спать спокойно, и все министры также почувствуют облегчение». В письме от 13 (26) марта, извещая военного министра о причинах своего решения, император предельно точно изложил свою позицию: «К сожалению, я пришел к заключению, что мне нужно с Вами расстаться. В эту великую войну военный министр является, в действительности, главным начальником снабжения армии по всем видам довольствия. Кроме того, ему приходится объединять и направлять деятельность военно-промышленных комитетов для той же единой цели снабжения и пополнения армии всякого рода запасов. Деятельность последних мне не внушает доверия, а руководство Ваше этой деятельностью недостаточно властно в моих глазах. Выбор Вашего преемника мною уже сделан. Ценю Вашу службу и благодарю Вас за девятимесячные непрерывные труды в это кипучее время. Уверен, что в Государственном Совете Вы будете продолжать приносить ту пользу, на которую я рассчитываю. Искренно уважающий Вас и благодарный Николай».

Весьма интересной была реакция на это увольнение человека, в профессионализме которого не сомневался никто, — главы ГАУ генерала Маниковского. 14 (27) марта он прибыл в Ставку и был принят Николаем II. «Он заявил мне, — писал император, — что хотел бы подать в отставку, так как Пол[иванов] держит себя с ним совершенно невозможно. Когда он узнал, что П[оливанов] уволен и назначен Шув[аев], он трижды перекрестился». Безусловно, отношение министра к общественным организациям сыграло весьма значительную роль в подобной реакции Маниковского. 15 (28) марта 1916 г. был подписан указ об отставке Поливанова. Министр был смещен, «согласно прошению его», а предварительно данная при увольнении благодарность была императором отменена. Сказалось все более увеличивавшееся недоверие к генералу.

«Знающий себе цену и честолюбивый, — вспоминал о Поливанове С. Д. Сазонов, — он с нетерпением ожидал благоприятной минуты, чтобы выдвинуться на первый план и занять подобавшее ему место. По убеждениям своим он примыкал к либеральным партиям». Протопресвитер армии был гораздо более точен в описании причин перемены: «Поливанова убрали, как «левого»; Шуваева назначили как «правого». За последним, кроме того, значилось два плюса: безукоризненная служба в должности главного интенданта и благоволение к нему, несмотря на его правизну, Государственной думы. Государь тоже очень благосклонно относился к Шуваеву». Негативное отношение к Поливанову как к либералу и стороннику Гучкова со стороны императрицы не вызывает сомнения. Ссылаясь на мнение Распутина, она рекомендовала на пост военного министра генерала Н. И. Иванова.

Однако назначен был именно Шуваев, а еще через два дня Иванов был замещен на посту Главкоюза Брусиловым. Николай Иудович получил весьма благосклонный Высочайший рескрипт, был введен в Государственный Совет, назначен состоять при императоре. И все же это была отставка. Что касается преемника Поливанова, то он был совершенно другим человеком, чем и привлекал императора. Представляется, что ему должны были быть симпатичны качества нового военного министра, отмеченные Гурко: «Я должен сказать о ген. Шуваеве, что это был безукоризненно честный и прямой человек, единственной его слабостью было то, что он излишне часто называл себя «старым солдатом», а так в России называли людей прямых и неподкупных, верных своему Царю и своей стране, преданных делу, а не лицам, каким и был ген. Шуваев». Николай II писал жене: «Я вполне уверен, что добрый, старый Шуваев — как раз подходящий человек на должность военного министра. Он честен, вполне предан, нисколько не боится Думы и знает все ошибки и недостатки этих комитетов».

Для многих в Ставке назначение Шуваева было абсолютно неожиданным. Эта новость оказалось внезапной для ген. Алексеева, который принял ее достаточно скептически. «Ген. Шуваева он высоко ценит, как безупречно честного человека, — докладывал Сазонову о реакции Алексеева Кудашев 15 (28) марта 1915 года, — об его способностях он ничего не сказал, откуда я заключаю, что не считает их более выдающимися, нежели способности ген. Поливанова. Смущает Алексеева впечатление, которое произведет в России отставление последнего. Из всех заместителей, по его мнению, ген. Шуваев наименее, впрочем, рискует быть враждебно принятым Думою, которая его знает». Для Поливанова же случившееся было сильнейшим ударом. «Я видел, — вспоминал Савич, — как он горько плакал, не скрывая слез от думца». «Болезненно самолюбивый», по словам Сазонова, генерал затаил злобу на тех, кто, по его мнению, в той или иной степени был виновен в его отставке. Весьма характерно, что он продолжал после этого поддерживать отношения с начальником штаба Ставки, но сразу же после Февраля вместе с Гучковым активно начал борьбу против Алексеева.

Не меньшим шоком уход Поливанова из правительства стал и для либерального лагеря и Думы. Опасения Наштаверха относительно реакции этих сил стали быстро оправдываться. «Отставка эта, — вспоминал Родзянко, — произвела удручающее впечатление. Газеты были полны восхваления ушедшего министра, оценивая результаты его работы сравнительно за короткий срок. В Думе и обществе говорили о безответственном влиянии, о министерской чехарде, и о том, что враг забирается все глубже и глубже и бьет по тем людям, которые вредны немцам и полезны России». Газеты либерального лагеря действительно делали все возможное для того, чтобы доказать вклад Поливанова в создание оборонной промышленности, но дальше лозунгов они пойти так и не смогли. Впрочем, и этого было достаточно.

Весьма характерным было поведение «Речи». Кадетская газета намекала на связь увольнения Поливанова с публикацией стенограмм закрытого заседания Думы по вопросу о Путиловском заводе и хвалила организационные таланты министра: «За короткое время управления военным министерством А. А. Поливанов успешно ликвидировал печальное наследие своего предшественника и немало сделал для армии в деле снабжения ее боевыми припасами, оружием, предметами интендантского довольствия». «Новое Время» заверяло своих читателей в том, что генерал работал на должности министра «с железною энергией и сверхчеловеческим трудом». Результаты этого были более чем удовлетворительны: «А. А. Поливанов не искал популярности, но она сама шла к нему, как справедливое признание его заслуг. Его имя с уважением произносилось в армии, Гос. дума встречала [его] рукоплесканиями, доверием и уважением платило военному министру за плодотворную работу и общество. Своему преемнику он сдал хорошее наследство — прочно организованное дело».

«Хорошее наследство» было упомянуто не зря. Если Поливанов покровительствовал детищу Гучкова, то от его преемника в правительстве ожидали наведения порядка. Либералы внимательно следили за первыми шагами Шуваева, воздерживаясь на первых порах от каких-либо выпадов в его сторону. Пресса отмечала его трудоспособность, честность, благожелательное расположение к общественным организациям. 21 марта (3 апреля) новый военный министр принял представителей московских и петроградских газет и изложил им свои мысли относительно будущего сотрудничества с Земскими, Городским союзами и ВПК. Поддерживая необходимость такого сотрудничества, генерал заметил: «Эти учреждения должны работать и работать и быть чужды бюрократии. Они должны больше делать, чем говорить». Вряд ли последние слова могли вызвать искреннюю поддержку у руководства общественных организаций, а основные принципа Шуваева, изложенные им самим («Вообще больше дела и меньше слов», «В единении со своим Царем — Россия непобедима») не могли не насторожить либеральную часть общества. Опасения стали быстро сбываться.

23 марта (5 апреля) 1916 г., почти сразу же после вступления в должность Шуваев заявил о необходимости сотрудничать с общественными организациями при условии повышения требовательности в вопросе выполнения заказов. Это вызвало болезненную реакцию в ЦВПК. Его позиция была уже на следующий день изложена в собственном печатном органе. Требовательность, по мнению руководства военно-промышленных комитетов, не могла дать никаких результатов. Был дан другой совет — общественные организации «…должны из роли подчиненных помощников власти перейти к более ответственной роли». Рецепт этого перехода был изложен в резолюциях съездов ВПК, Земского и Городского союзов, к которым «Известия ЦВПК» и направляли внимание Шуваева. ЦВПК становился тем более активным, чем хуже обстояли дела с заказами и отсутствием контроля над их выполнением.

Следует отметить, что, выступая за усиления контроля над общественными организациями, военный министр тем не менее твердо выступал против их уничтожения. Его принципом было «Без ущерба интересам войны». Он придерживался этого принципа и до назначения на этот пост. С октября 1914 по май 1915 года начальник Главного интендантского управления ген. Д. С. Шуваев передал Земскому союзу заказы на 7,5 млн комплектов белья; 1,2 млн рубах; 1,2 млн брюк; 3,5 млн полотнищ для солдатских палаток. Правда, не всегда и не все обстояло гладко с тем, как выполнялись эти заказы. М. В. Челноков во время визита в Ставку 13 (26) января 1916 года сам со смехом рассказывал о том, как его Московский Городской союз, организовав пошив 3.000.000 солдатских папах в размере интендантского сукна, получил прикрой в 30 верст! Правда, на аудиенции у императора он, естественно, воздержался от подобных забавных историй, ограничившись адресом от Москвы с благодарностью за любезный прием делегации первопрестольной столицы, ездившей на фронт для раздачи подарков.

Для того чтобы смягчить удар, нанесенный отставкой Поливанова и наметившимся наступлением против автономии ВПК, общественному мнению была принесена долгожданная жертва. 20 апреля (3 мая) 1916 г. было окончательна решена судьба «дела Сухомлинова». Бывший военный министр был арестован в собственной квартире и препровожден в Петропавловскую крепость. Арест проводил сенатор С. А. Богородский (возглавивший следствие вместо заболевшего И. А. Кузьмина) в присутствии обер-прокурора уголовного кассационного департамента Правительствующего Сената В. П. Носовича. Озвученные представителями власти обвинения были весьма серьезны: злоупотребление властью (ст. 338), противозаконное бездействие власти (ст. 339), превышение и противозаконное бездействие власти (ст. 341), подлог (ст. 362), и, наконец, «способствование или благоприятствование неприятелю в его военных или иных враждебных против России действиях».

Арест Сухомлинова, как отмечала передовица «Речи», «естественно произвел огромное впечатление», и особенно потому, что в обвинении упоминалась статья 108 — то есть шпионаж. Следует отметить одно немаловажное обстоятельство — жертва была принесена накануне весьма важной для либеральной общественности даты — 27 апреля (10 мая) — 10-летия первого заседания I Государственной думы (Указ об открытии сессии был подписан 22 апреля (5 мая) 1906 г.). Разумеется, заслуги Думы в «разоблачении» Сухомлинова и Мясоедова и вклад в это «благородное» дело Гучкова, начавшего борьбу со «шпионами» еще в 1912 году, не были забыты. Слухи о том, чем сопровождался допрос и арест и что было обнаружено на квартире Сухомлинова, распространялись прессой так быстро, что Богородский уже менее чем через неделю вынужден был публично заявить, что все, что было опубликовано по этому поводу, «совершенно не соответствует действительности». Только в октябре 1916 года старого генерала перевели из крепости под домашний арест. Судьба Сухомлинова в очередной раз превращалась в разменную монету для политической игры. На фоне этой уступки Военное министерство начало готовить введение контроля над ВПК. Судя по всему, уже в начале мая 1916 г. Шуваев убедился в необходимости наведения порядка и установления эффективного контроля над казенными тратами.

1(14) мая «Утро России», 3 (16) мая «Речь» с тревогой сообщили о том, что готовится наступление против ВПК, планируется введение усиленного административного надзора над работой военно-промышленных комитетов, в том числе путем введения в их состав представителей «заинтересованных ведомств», что следует ожидать сокращения объема заказов и так далее. Страхи были вполне обоснованными. Военный министр не скрывал своей убежденности в том, что война обходится России гораздо дороже, чем иным странам, что уже дало возможность Гучкову и его окружению заявлять, что против военно-промышленных комитетов «начат поход». Судя по всему, так и было на самом деле, раз уж само руководство ЦВПК было вынуждено 10 (23) мая признать на своем заседании, что к 1(14) мая комитетами было выполнено всего 25% обусловленных к этому времени заказов по предметам артиллерийского снаряжения и 50% — по предметам интендантского снабжения. Вряд ли подобная отчетность могла удовлетворить Шуваева. Генерал был мастером организации тыла в самом широком смысле этого слова. Прежде всего, его работа была направлена на обеспечение бесперебойных поставок вооружения, боеприпасов и обмундирования.

Для того чтобы понять степень сложности задач, решаемых им, достаточно назвать в качестве примера одну цифру — 44 млн (!) сапог. Именно такое количество обуви было заявлено в качестве годовой потребности армии на 1916−1917 годы. За решение этой задачи Шуваев взялся весьма энергично. Для общественных организаций и частных предпринимателей наступали тяжелые времена. Особой телеграммой, адресованной начальникам снабжения Северного, Западного, Юго-Западного фронтов и главного начальника Кавказского военного округа, Шуваев предложил безотлагательно потребовать от всех кожевенных заводчиков, торговцев выделанной кожей, сапожных мастерских, банков и случайных владетелей этого товара, не исключая и заграничного происхождения, — немедленной его сдачи Интендантскому ведомству или представителям правительственных или общественных организаций, заготавливающих обувь для армии. Сдаче подлежал весь товар, годный для переработки, и по ценам, не превышающим нормы Кожевенного Комитета, утвержденные министерством торговли. В случае укрывательства товар подлежал конфискации, лицам, виновным в укрывательстве, грозило тюремное заключение на срок от 1 года 4 месяцев до 2 лет. Нашедшие скрытые товары или указавшие на них премировались в размере 10% стоимости найденного. В результате предпринятых мер удалось решить проблему снабжения армии обувью, упряжью и другими кожевенными изделиями, однако эта метода не позволяла рассчитывать на получение разного рода «прикроев».

Шуваев, судя по всему, был искренен. Он отнюдь еще не смотрел на все общественные организации как на бесполезные сообщества безответственных политиканов и расхитителей и надеялся найти понимание и поддержку хотя бы у части руководства ВПК. Посетив 19 мая (1 июня) 1916 г. Московский военно-промышленный комитет, он отметил положительные стороны работы комитетов и их недочеты, отметил необходимость сотрудничества и установления контроля над предприятиями. Министр счел особо важным отметить, что его суждения о работе ВПК не вызваны пересудами и внушениями: «Говорю на основании личного наблюдения и называю белое — белым, а черное — черным. Отбросим черное, как негодное, а белое давайте общей работой развивать». По завершении своей речи генерал «обратился к присутствующим с призывом поддержать его в работе и помочь ему оправдать надежды, возложенные на него Государем Императором». Вряд ли можно назвать этот призыв иначе, чем проявлением политической наивности. Новый военный министр мог рассчитывать только на Ставку и часть высшего генералитета.