Мне неоднократно приходилось затрагивать проблему принципиальной мотивации современной внешней политики нашей страны. Она мне видится в том, чтобы всемерно способствовать национальному самоопределению России. Другими словами, сейчас, на мой взгляд, необходимы сдержанность во всём, что касается текущей внешнеполитической конъюнктуры и даже крупных проблем, не имеющих прямого отношения к такому самоопределению, и активное, наступательное отстаивание ясной позиции тогда, когда речь идёт о делах, непосредственно влияющих на наше восстановление в качестве великой нации, одного из культурно-исторических полюсов современного мира. Ситуация, складывающаяся вокруг проблемы провозглашения независимости Косово, в проекции на стремление к независимости Приднестровья, Абхазии, Южной Осетии и Нагорного Карабаха - тот самый случай, когда России имело бы смысл поставить во главу угла именно такой подход.

Напомню очевидные факты: Косово и Метохия - исконно сербские земли, в силу недальновидности сербских властей постепенно заселённые в XX веке преимущественно албанцами (серьёзный, согласитесь, повод для размышлений над сегодняшней нашей миграционной политикой!). Процесс спровоцированного Западом распада бывшей Югославии был использован албанскими лидерами для максимального стимулирования сепаратистских настроений. Они были поддержаны США и Европейским союзом, в то время как Белград реагировал на происходящее не всегда адекватно (фактор отношений Белграда и Москвы в эти годы, как не имеющий прямого отношения в сути обсуждаемой проблемы, оставляю в стороне). 17 февраля эти настроения в нарушение соответствующей резолюции СБ ООН и при полном презрении к интересам Сербии и сербов, живущих в Косово и Метохии, получили окончательное оформление. Мир столкнулся с первой после Мюнхена 1938 года попыткой раздела невоюющей европейской страны против её воли. В случае с Приднестровьем, Абхазией, Южной Осетией и Нагорным Карабахом мы имеем принципиально другую ситуацию.

В корне отличаются исторические обстоятельства формирования этих государств и определения их судьбы как части более крупного государства - Российской империи, а потом - Советского Союза. Можно и нужно много говорить о том, какие политические и военные усилия стояли за этим на протяжении не одного века, но сегодня особенно важно вспомнить конец 1980-х годов. С учётом развивавшихся в нашей стране сепаратистских тенденций 3 апреля 1990 года, как известно, был принят общесоюзный закон, обязывавший союзную республику в случае постановки вопроса о выходе из СССР обеспечить проведение во входящих в неё автономиях референдумов по этому вопросу и уважать их результаты. Руководством бывших союзных республик этот закон выполнен не был. Референдумы если и проводились, то по воле самих автономий и в условиях противодействия республиканских властей. Результаты их известны. Что касается Молдовы, то, напомню, она провозгласила свой суверенитет со ссылкой на преодоление юридических и политических последствий секретного протокола к советско-германскому договору о ненападении от 1939 года и тем самым ограничила себя правобережной частью бывшей Молдавской ССР.

Надо сказать, что закон о референдумах в автономиях стал в те смутные годы одним из немногих проявлений нормального для многонациональной страны государственного целеполагания. Причём опирались его разработчики на лучшее в мировой политической традиции, а именно: правило защиты стержневым этносом многонациональных государств, чаще всего империй, малых этносов от подавления этносами средними. Развитие событий на постсоветском пространстве после 1991 года показало, насколько обоснованной была и остаётся необходимость такой защиты. Только вот стержневой этнос от этой своей роли отказался.

Несмотря на важность этой констатации для сегодняшней России и русской нации, ещё более актуальной для нашего анализа представляется другая - констатация юридической некорректности выхода из состава СССР бывших союзных республик. И никакая политика "свершившихся фактов" тут ничего изменить не может. Эти территории как были, так и остаются территориями нашей исторической ответственности.

Второе принципиальное отличие между косовским случаем и приведёнными мной примерами самоопределения новых государств на постсоветском пространстве заключается в практике их общественно-политического развития после 1991 года. Речь идёт об успешном пятнадцатилетнем опыте становления государственного суверенитета, происходившего при несоизмеримо меньшей поддержке внешних сил, в том числе и России, и при принципиально иной степени внешнего противодействия - на этот раз со стороны тех, кто поддержку отделения Косово от Сербии видит в качестве своей чуть ли не главной внешнеполитической задачи. Сравнительный анализ говорит о том, что этот опыт Приднестровья, Абхазии, Южной Осетии и Нагорного Карабаха мало чем отличается от опыта многих государств мира, уже являющихся членами ООН. Конечно, он не лишён изъянов, но факт остаётся фактом: права человека и права национальных и религиозных меньшинств в них гарантированы на несколько порядков лучше, чем в Косово. А российские миротворцы главной своей задачей имеют недопущение внешнего вмешательства, а не предотвращение подавления национального меньшинства, как ооновско-натовский контингент в регионе, о котором идёт речь.

Другими словами, у принципа права наций на самоопределение, как и у принципа уважения территориальной целостности государств, должен - при их практической реализации - присутствовать адекватный субъект. А диалектическое подчинение этих принципов друг другу (на практике, что бы мы ни говорили о необходимости уважения международного права, всегда один из них берёт верх над другим) должно основываться не столько на внешних обстоятельствах, сколько на объективном анализе того, кем в смысле внутреннего качества они осуществляются.

В этой связи - практическое соображение: давно пришло время в политической журналистике и политологии полностью заменить всё ещё применяемый сегодня по отношению к Приднестровью, Абхазии, Южной Осетии и Нагорному Карабаху термин "непризнанные государства" на "самоопределившиеся государства". А в практической политике взять курс на их признание. Конечно, дополнительной конфликтности при этом в отношениях с Кишиневом, Тбилиси и Баку России не избежать, но она будет меньшей, чем конфликтность и ущерб нашим интересам при долговременном сохранении нынешнего положения и тем более при участии в попытках "соединения несоединимого". Что же касается "независимого Косово", то Россия должна оставить его в категории непризнанных.

Теперь посмотрим на аргументы противников признания Россией вышеуказанных государств. Пожалуй, наиболее распространённый из них - о "пробуждении" сепаратизма в отдельных российских регионах. На мой взгляд, здесь всё ставится с ног на голову. Мы должны заботиться не о том, чтобы какими-то своими внешними действиями не дать карты в руки доморощенным или внешним адептам расчленения России, а о том, чтобы вся политика нашего государства в социально-экономической и национально-культурной сферах гарантировала благополучие российских этносов и объективно снимала все основания для разжигания территориально-этнического сепаратизма. Субъективные проявления сепаратизма должны жестко подавляться.

Аргумент номер два звучит так: России опасно поддерживать "сепаратизм" в других странах, так как эти страны и их союзники в ответ станут агрессивно вести себя по отношению к Москве. Но ведь на деле-то с Россией никто и так не церемонится! Да, не все страны постсоветского пространства, находящиеся под влиянием США и ЕС, выступают агрессивно, однако почти все позволяют привлечь себя к тем или иным ущемляющим интересы России комбинациям. Поэтому никаким "добропорядочным" поведением гарантировать себе безопасность наша страна не сможет. Конечно, следует вести себя на международной арене взвешенно и корректно, но не нужно бояться жестко отстаивать свои принципы и интересы. При этом надо опираться на три ключевые основы: во-первых, благополучие внутри страны; во вторых, выработанные общенациональным консенсусом и базирующиеся на традиции ценности и, в третьих, эффективные политические, экономические, военные, информационные и другие рычаги.

Отмечу в заключение, что инструментарий для проведения активной внешней политики у России всё ещё достаточно широк. Поэтому вопрос сегодня - не в дефиците рычагов влияния, а в последовательности и соразмерности их применения. Конечно, при условии наличия к тому политической воли, базирующейся на ясном национально-государственном самоопределении.