Владимир Дегоев, профессор МГИМО - Университетa МИД России

Проблема 2008 года становится все более актуальной не только для России, но и для Запада. Конечно, нельзя сказать, что западные политики проводят бессонные ночи в тягостных раздумьях о судьбах нашего отечества, однако недооценивать их интерес к сценариям развития России в ближайшие годы - тоже неверно. Далеко не все в Европе и США воспринимают российскую действительность одинаково. Немногие пытаются по-настоящему понять ее. И еще меньше тех, кому это удается.

В последнее время обостряются споры на тему: какая Россия удобнее, выгоднее и безопаснее для Запада - такая, какой она была в 1990-е годы, или такая, какой она становится, и, при сохранении нынешних тенденций, может стать? Насколько оправданно и рентабельно вмешательство в ее внутренние дела? Есть ли у подобной интервенционистской политики перспектива?

О России заговорили в совсем ином, чем прежде, тоне. Куда более заинтересованном, энергичном, озадаченном. Вопрос "что делать" перестал быть сугубо русским. Виной тому - человек по имени В. В. Путин, отучивший западных лидеров от появившейся у них к концу 1990-х годов привычки рассматривать Россию как фактор, мало что определяющий в мировой политике и в объективном, и в субъективном плане.

Зрить в корень полезно при любых обстоятельствах. Сегодняшняя ситуация в отношениях "Запад-Россия" также требует такого взгляда, но на сей раз без особого напряжения зрительного нерва. Пожалуй, впервые за годы постперестройки суть этих всегда непростых отношений обнажилась до беспрецедентного уровня простоты, и речь вице-президента США Дика Чейни в Вильнюсе - яркое, убедительное, но далеко не единственное и не последнее тому подтверждение.

Озабоченность состоянием демократии в России - прежде всего благовидный камуфляж для прикрытия того, в чем открыто признаваться неприлично. То есть - в глубоком огорчении тем фактом, что после многих лет смуты, разорения и подневольного положения Россия - пусть и с величайшим трудом - вновь становится суверенным, влиятельным государством с ясным пониманием своих национальных интересов, находящих адекватное воплощение во внутренней и внешней политике.

Если предложить США честно, положа руку на сердце (а лучше на бумажник), ответить на вопрос - какая Россия им выгоднее - как великая демократическая держава, обладающая соответствующим экономическим и политическим весом в мире, или как слабый авторитарный режим, послушно выполняющий указания извне - то Вашингтон, без всякого сомнения, выберет последнее, как он делал, делает и будет делать всегда.

Есть и другая тема, где Западу неловко откровенничать о сокровенном: ему явно не нравится в Путине именно то, что тайно вызывает глубокое уважение. Имеются в виду личность, слова и дела президента, символизирующие курс на возрождение страны. По сравнению с предшественником, Путин владеет безупречным, аристократичным стилем публичного поведения, чувством меры и вкуса. Он точно знает, что, где, сколько и как сказать (причем, в общении с иностранными коллегами - на понятных им языках). Умеет быть или казаться жестким и сверхофициальным, обаятельным и домашним. Искренность его внешне порой настолько убедительна, что забываешь о профессиональной "шинели", из которой он вышел, той самой - застегнутой на все пуговицы. Он не чужд артистических приемов и ироничного восприятия вещей, но никогда этим не злоупотребляет.

Вроде бы не скажешь, что это - человек с тысячью лиц, но многочисленные фотографии, поймавшие выражение его глаз в мимолетных ситуациях, тонко фиксируют очень широкий эмоциональный диапазон путинского взгляда - от пронзительно-ледяного, стать адресатом которого едва ли кто захочет, до кротко-застенчивого, который делает Путина таким же, "как мы все". А между этими контрастами много такого, что заставляет с осторожностью отнестись к чересчур смелому заявлению Джорджа Буша о возможности увидеть душу Путина, заглянув ему в глаза.

Личные вкусы и пристрастия, если и проецируются на процесс принятия его решений, то в весьма ограниченной степени. Данное наблюдение не противоречит тому факту, что Путин предпочитает окружать себя своими людьми - хорошо ему знакомыми, предсказуемыми, проверенными в "прежней жизни". Тут в принципе мало личного - обычный политический рационализм, которым, кстати, Путин руководствуется и тогда, когда "разбавляет" питерцев москвичами и "провинциалами", причем - не обязательно профессиональными, карьерными политиками.

Трудно порой удержаться от соблазна разделить наблюдение тех, кто склонен полагать, будто в "списке Путина" компетентность назначенца идет после его лояльности к назначающему. Отсюда - якобы кадровый подбор, оставляющий желать лучшего. Однако можно взглянуть на вещи и по-иному. То, что оппоненты Кремля именуют "непрофессионализмом", на самом деле таковым не является. Это - все же профессионализм, но работающий на те задачи, которые многие считают ошибочными. Никакой уверенности в том, что эти критики во всем неправы, у меня нет, но к уровню компетентности президентской команды, подбираемой под определенные цели, это не имеет никакого отношения.

Врожденный или благоприобретенный прагматизм в каких-то ситуациях может отказать любому политику, ибо он всегда будет отличаться от бесстрастного компьютера "остаточными" человеческими свойствами. В этом смысле Путин, слава Богу, - не исключение. (Надо иметь глубоко изощренное, голливудское воображение, чтобы представить себе весь кошмар сценария прихода к власти в России киборга.)

Примеров отступления Путина от строго рационального подхода достаточно. Однако сложная диалектика таких отступлений именно в том, что в них есть свой рационализм, не всем видимый. В любом случае в стратегии (в меньшей степени в тактике) Путина трезвый анализ доминирует над чувствами. Подобный анализ также подразумевает требовательный взгляд на самого себя и в самого себя, воспитание высокой самодисциплины, ставшей настолько органичной частью его натуры, что контроль за собственным поведением осуществляется как бы автоматически, рефлекторно, упраздняя необходимость в консультациях имидж-мейкеров, зачастую сомнительных и контрпродуктивных.

Путину не нужны личные пиар-постановщики. Любую сцену или сценку он может прекрасно сымпровизировать сам. Отдельные эпизоды из президентских пресс-конференций многие толкуют как вполне объяснимые "эмоциональные срывы" Путина в ответ на открытые провокации иностранных корреспондентов, которые, что называется, достали. Не вижу тут никаких "срывов". Были точно рассчитанные и эмоционально контролируемые реакции с полным пониманием того факта, что, немного давая волю своим чувствам, президент предстает перед обществом как живой человек, а не как политический робот, изрекающий абсолютно корректные и абсолютно пустые банальности.

Охотно верю в безыскусную спонтанность нежного отцовского порыва Путина, целующего незнакомого малыша в кремлевском дворе перед взорами ошарашенных родителей-экскурсантов. Уверен, что это сделано не на камеру (он давно перестал замечать этот назойливый, почти круглосуточный атрибут своей публичной жизни) и, тем более, не по подсказке, хотя заматеревшие в своем цинизме пиарщики, возможно, со мной не согласятся. Уж слишком неотразимое умиление оставляет "государев" сентиментализм подобного рода в душах простых обывателей. Но здесь именно тот случай, когда непроизвольно вырвавшийся из протокольных предписаний элементарный родительский инстинкт Путина способен принести намного больше "очков" в глазах общественного мнения, чем сложнейшие и ресурсоемкие придумки специалистов по пиару.

Вместе с тем трудно представить себе, чтобы Путин прилюдно позволил себе эксцентричные выходки, заставляющие соотечественников краснеть от стыда, а мир снисходительно и недоуменно улыбаться. Он не похож на человека, который будет громко делать решительные заявления в адрес Запада, при этом тихо подчиняясь его воле.

Политические психологи, как мне кажется, верно уловили в характере Путина отсутствие склонности к нарциссизму, а в его настроениях и рефлексиях последнего времени растущее недовольство самим собой и результатами некоторых своих действий. Путин, безусловно, харизматичен. Но у него харизма необычной разновидности, с неким потаенным, внешне неброским оттенком, отчего таковой ее порой не признают. Постоянные напоминания Путина о том, что он всего лишь управленец, нанятый государством, отнюдь не основание лишать его харизматических дарований. Впрочем, будущее, умеющее многое расставлять по своим местам, возможно, прояснит и этот вопрос. Однако задачи биографов Путина едва ли когда-нибудь станут простыми, а решения однозначными. Путин владеет нетипичной для России манерой предержания власти. Он отдает предпочтение какому-то особому роду властвования - лидерствует, не навязывая собственную персону, не перекармливая ею общество, не преподнося себя как вождя. В этом бесспорная привлекательность Путина для современной России, которая от вождей подустала, а к лидерам еще не привыкла. Вместе с тем, назвать путинский стиль государственно-технократическим менеджментом в чистом виде тоже нельзя.

Все это сочетается в Путине со способностью совершенствоваться, учась на своих и чужих ошибках. Он буквально на глазах вырос не просто в самодостаточную фигуру первой величины, а в незаурядного политического игрока, умеющего находить филигранные, нестандартные ходы.

* * *

Ежегодное обращение Путина к Федеральному собранию (2006 г.) еще раз наглядно продемонстрировало результаты этой эволюции. В частности, внешнеполитическая часть выступления оказалась на удивление краткой, и в ней фактически не было "нашего ответа Чемберлену" (то бишь Чейни). Точнее - не было в том виде, в каком его ожидали журналисты, потиравшие руки от предвкушения. Бурно отреагировать на вильнюсскую речь значило поднять ее вместе с автором выше того уровня, которого они заслуживают. Но и вовсе не заметить этого прямого обращения к России было бы как-то невежливо.

Путин нашел изящное решение. Он ответил так, чтобы, с одной стороны, не оставить сомнений о том, что думает обо всем этом Кремль, с другой, чтобы не создавать мнения, будто для России сказанное Чейни - сигнал эпохального значения. Показан не только хороший навык в области политкорректности, но и блестящее искусство подтекста, нюанса, намека. Я, как ни странно, имею в виду, в том числе, и грубый образ "волка, который кушает и никого не слушает". (Возможно, кто-то посоветовал бы задействовать менее одиозного персонажа русского фольклора - кота-Ваську, который тоже кушает, но хотя бы слушает.) Цель совершенно обдуманного использования этого брутального образа, конечно, не в том, чтобы "тонко" закамуфлировать главного прототипа (США) и заставить всех теряться в догадках.

В данном, парадоксальном случае высокое мастерство политического смыслотворчества заключается как раз в том, что с помощью грубовато-простецкого юмора и легко читаемых экивоков Путину удалось оставить себе пространство для маневра в сложной и рискованной психологической игре накануне саммита Восьмерки. Он дал понять, что по-прежнему глубоко заинтересован в этой встрече. Но не собирается платить за нее неприемлемую цену. И тут же пояснил, что именно он разумеет под неприемлемой ценой. Перед лицом огромного соблазна обрушиться на Чейни и потрафить не только нашим ястребам президент умудрился сохранить хорошие шансы на проведение саммита и в то же время предупредить о бесполезности любых попыток шантажа и диктата.

Вообще говоря, если глубоко анализировать доклад Путина, как он, собственно, того и заслуживает, то можно считать, что все его положения объективно являлись ответом Чейни. Разумеется, это был прежде всего разговор со своим народом, наполненный во многом неожиданными, но по духу типично путинскими акцентами. И именно это заставило Запад, пожалуй, как никогда внимательно, слушать российского лидера, вчитываться в текст и подтекст его выступления. Кажется, уходят в прошлое - и слава Богу - времена, когда событие, подобное обращению российского президента к Федеральному собранию, было вовсе не событием в глазах Запада. Всего лишь подробность внутриполитической жизни России, не более чем периферийный объект внимания мировых информагентств. Именно так предместник Путина приучил Запад воспринимать заявления и речи первого кремлевского лица. Западные коллеги Ельцина могли проводить с ним сколько угодно времени "без галстуков", но это не означало, что в глобальных вопросах они интересовались его мнением.

Путин же неудобен тем, что приходится не просто интересоваться, но и тщательно изучать его мнение, от которого в мировых, особенно энергетических, проблемах, зависит все больше и больше. Нравиться это не может, однако у Запада не остается иного выхода, кроме как приспосабливаться к российскому президенту и привыкать к тому, что на вопрос "Кто Вы, господин Путин?", однозначного ответа нет. Господин Путин в разных ситуациях разный. Неизменен он в одном - в стремлении сохранить Россию. И теперь уже - не просто сохранить, а вернуть ей силу, достоинство, уважение в мире, привести физический и моральный статус России в соответствие с ее великой историей и культурой, геополитической и цивилизационной миссией, интересами и безопасностью всего постсоветского пространства.

Новым подтверждением этому служит недавнее (27 июня 2006) выступление Путина перед сотрудниками российского МИДа. Трагическая гибель наших дипломатов в Ираке, помимо того, что явилась тягостным психологическим фоном совещания, внесла жесткие акценты в программные заявления президента по вопросам внешней политики. Эти "уточнения", будучи таковыми только с виду, по сути носят принципиальный характер.

Возможно, прозвучит неожиданно, но, с точки зрения символической, знаковой, доктринальной, самое важное в речи Путина осталось за рамками ее официальной части. Похоже, впервые в новейшей истории России публично провозглашен принцип прямой ответственности государства за жизнь и безопасность своих подданных, где бы они ни находились. Принцип, который всегда исповедовали и исповедуют державы, уважающие себя и уважаемые другими. Вспомним, что в XIX в. слова "я - британский гражданин" служили охранной грамотой почти в любой точке земного шара. Малейшее преступление против человека, обладавшего правом произнести это заклинание, каралось сторицей и незамедлительно. В таких случаях асимметричный ответ со стороны британского военно-морского флота был гарантирован как непосредственным обидчикам, так и местным высокопоставленным попустителям.

Сегодня защита не только безопасности, но и интересов своих граждан остается непреложным правилом для всех цивилизованных государств. В этом плане, кажется, и мы дожили до поистине судьбоносных изменений, даже если они пока лишь декларированы. Что до остальных концептуальных положений выступления Путина в МИДе, то в них тоже немало достойного внимания. Любопытно, что едва ли не на первое место поставлено очень знаменательное в общеметодологическом и практическом смысле положение о неразъемном единстве внутренней и внешней политики. Президент считает правомерным говорить не о главенстве какой-либо из них, а об их взаимоподчиненности и синергичности: обе одновременно - инструменты, цели и средства друг для друга.

Не менее симптоматичной представляется идея отказа от жестких доктринальных подходов в пользу гибкого, ситуативного реагирования на мировые конъюнктуры. Творческая корректировка внешнеполитического курса, по мнению Путина, есть не что иное, как естественный ответ на "непредсказуемость глобального развития".

В этом же русле следует рассматривать принципиальную и во многом новую мысль президента о необходимости расширить для России свободу выбора и свободу действий на мировой арене. В том числе против терроризма. Россия и впредь не будет жалеть сил в борьбе с этим злом, но не позволит втягивать себя ни в какие "священные союзы", которые могут возникать по разные стороны "цивилизационных барьеров". Путин - и это уже не впервые - дал понять: искоренение терроризма - великая, благородная и честная миссия, а не благовидный предлог для достижения узкоэгоистических целей.

Не называя США (Путин вообще не упомянул ни одной страны), но и не оставив сомнений, о ком идет речь, президент фактически высказал мысль о том, что "навязываемое всем нам гипертрофированное значение силы в международных отношениях" делает вполне объяснимым стремление многих государств к укреплению своей обороноспособности. Отсюда логически следует: Россия не желает быть исключением и не будет им.

Путин не мог обойти проблему урегулирования кризисов мирового масштаба (Иран, КНДР и др.) и региональных конфликтов (Косово, Кипр, Закавказье, Приднестровье и т.д.). В первом случае, по убеждению президента, искусственное взращивание стран-изгоев и создание для них режима изоляции - контрпродуктивно, только "вовлечение в диалог" дает шансы на позитивные результаты. Применительно к этнополитическим конфликтам Путин призвал придерживаться "универсальных" принципов, основанных на международном праве и соблюдении интересов всех без исключения непосредственно вовлеченных сторон.

Во фразе о том, что в СНГ мы "и впредь будем выполнять свою миротворческую миссию, несмотря на откровенные провокации", содержался прозрачный намек на наличие у России особых интересов на постсоветском пространстве и готовности последовательно отстаивать их, поскольку имя им - национальная безопасность России. Начисто отвергнув расхожий ныне тезис о кремлевских "неоимперских амбициях", обретающих якобы разные формы, включая "энергетический шантаж", Путин не стал скрывать, что возрождающаяся Россия абсолютно не приемлет принципа "то, что позволено Юпитеру, не позволено быку" и не собирается терпеть по отношению к себе до сих пор характерный для Запада менторский тон. Москва требует для себя равноправия во всех областях мировой политики, добавляя при этом, что сильная, ответственная, предсказуемая Россия - не угроза Западу, а прежде всего выгодный и надежный партнер. Намек ясен: западным политическим стратегам придется либо исходить из данного постулата, либо понести соответствующие и очень ощутимые материальные (и не только) потери за приверженность выморочным стереотипам холодной войны и постперестройки 1990-х годов.

Далее президент, как и ожидалось, расставил наши внешнеполитические приоритеты. В них обращает на себя внимание не только порядок расположения государств в иерархии стратегических предпочтений Кремля, но и четкий лейтмотив о том, что отныне - в большей, чем когда-либо степени - Москва в отношениях с внешним миром будет неукоснительно руководствоваться собственными экономическими и геополитическими интересами. А также (возможно, это слишком смелая догадка) учитывать то статусное положение, которое занимает сама Россия во внешнеполитических программах соответствующих держав. Это, в частности, касается Соединенных Штатов, которым отведено лишь 5-е место в нашей международно-дипломатической табели о рангах. Скорее всего, США "опущены" так низко не потому, что они мало значат для нас, а потому, что мы пока мало значим для них. Это не покажется гипотезой, если учесть отсутствие у Путина склонности к случайным заявлениям. Не было таковым и принародно сказанное: "Партнерство между такими державами, как Россия и США, может строиться исключительно (курсив мой - В.Д.) на условиях равноправия, взаимного уважения".

* * *

Ярким символическим и фактическим подтверждением серьезности такой заявки, ранее непозволительной для Кремля, явился петербургский саммит Восьмерки. На этом крупном смотре, почти ежегодно напоминающем миру "кто есть кто в международной политике", Путин стал главным героем не только благодаря статусу и безукоризненно сыгранной роли гостеприимного хозяина. Он вновь продемонстрировал способность к самоконтролю и управлению непростыми ситуациями, причем сделал это без видимого напряжения.

А ситуация на саммите и в самом деле оказалась - неожиданно для многих - сложной. Прежде всего, благодаря событиям на Ближнем Востоке, поломавшим намеченную повестку дня и грозившим участникам саммита сильной головной болью, учитывая существенное расхождение позиций в данном вопросе. Пришлось перестраиваться на ходу, что всегда трудно даже для бывалых политиков. Срыва встречи никто не хотел, больше всех, естественно, не хотел Путин. Но ради этого оставить без комментариев войну между Израилем и Ливаном тоже было невозможно. Российский президент повел дело так, что в итоге появилось совместное заявление Восьмерки, в котором удалось сгладить острые углы с помощью компромиссных формулировок. Скандала не произошло. Однако и без ближневосточной темы в Стрельне хватало проблем, способных испортить и впечатление от мероприятия, и само мероприятие. Путин, как искусный слаломист, обошел их даже там, где это казалось маловероятным.

В большой политике легко отнестись к собственной неудаче (точнее сделать соответствующий вид) порой труднее и важнее, чем праздновать успех. Тут нужны особые, скажем так, театрально-политические навыки. Сомнений в том, что Путин ими овладел, не осталось никаких. Вести себя на самой большой в мире сцене перед самой большой в мире аудиторией он умеет. Более того, при таком невообразимом количестве зрителей он умеет держать удар, и, что еще поразительнее, сам провоцирует и, похоже, получает удовольствие от ситуаций (вспомним рекордное количество пресс-конференций), когда можно схлопотать такой удар от любого заезжего журналиста.

Иногда возникает ощущение, что диалог с тертой журналистской братией для Путина то ли забава, то ли спарринг-тренировка для поддержания формы. Эта видавшая виды публика тоже любит общаться с российским лидером, который, как известно, за словом в карман не лезет, но в последнее время она в своей профессиональной напористости старается соблюдать осторожность, чтобы ненароком не нарваться, как тот западный журналист, на "любезное" приглашение к малоприятной обрядово- хирургической процедуре или, как Буш, на убийственно вежливый комментарий по поводу установленной в Иране "демократии". Одна зарубежная газета неслучайно посоветовала придерживаться в общении с Путиным такого правила: прежде чем задавать ему вопрос с подковыркой, убедитесь в том, что вы хотите и готовы услышать ответ.

На саммите умение Путина держать удар особенно зримо проявилось в тех случаях, когда он даже и "не заметил" ряда незапланированных неудач, не говоря уже о запланированных. По крайней мере, на приподнятом настроении президента внешне они никак не отразились. В широком спектре его эмоций было все, кроме огорчения и обиды. Если перед нами искусство самоконтроля, то оно выше всяких похвал. Если же это совершенно искренняя и безнатужная реакция, то позволю себе согласиться с президентом в том, что иного восприятия многие из нерешенных "проблем" (в том числе вхождение России в ВТО) и не заслуживали. Как бы там ни было, для любого лидера такое грандиозное шоу, как съезд Восьмерки - это трудное испытание на психологическую устойчивость и на право именоваться профессионалом высокого класса. Путин выдержал это испытание с честью. И его безупречное даже в нюансах поведение - не единственный аргумент в пользу такого вывода.

Безусловно, Путин понимает и чувствует гораздо больше, чем об этом говорит. При огромном количестве произнесенных им в Стрельне слов президент не изменил себе: не было ни пустой велеречивости, ни избыточных откровений. Щедро демонстрируя, казалось бы, беспрецедентную открытость, он сказал ровно столько, сколько находил нужным. Впрочем, в сказанном вполне достаточно материала для смыслового анализа и для подведения некоторых итогов. В несказанном - тоже.

Именно потому, что материал этот (как и сам его "производитель") непрост, он дал мировой прессе основания для разных выводов. С одной стороны, чрезмерно восторженные оценки ("коронация Владимира Великого", "триумф российского президента", "впечатляющее возвращение России на международную арену" и т.д.), наводящие на мысль о том, что "Кетчум" начал отрабатывать свой хлеб с излишней ретивостью. С другой стороны, совершенно противоположное заключение: саммит, если и не провалился, то принес крайне скромные, минимальные из возможных, результаты.

Доля правды есть и в том, и в другом. Всей правды нет нигде. Сила Путина - в понимании этого, хотя тут, возможно, мы входим в область весьма рискованных предположений. Позволим себе углубиться в нее, исходя из собственного анализа увиденного, услышанного и прочитанного о саммите (и вообще о Путине). Подчеркну особо: это взгляд не только личный, но и сугубо гипотетический, ибо для того, чтобы претендовать на что-то большее, нужно знать столько же, сколько знает президент о себе и о других. Итак, некоторые наблюдения. Путину, как мне кажется, удалось избежать соблазна поддаться эйфории от внешнего блеска действа, разыгранного как по нотам. Хотя президент не скрывал довольного вида, он прекрасно отдавал себе отчет в том, что нельзя ждать от саммита конкретных решений и соответствующих обязательств. У Восьмерки совсем другой мандат: обсуждение мировых проблем в откровенном и неформальном общении лидеров для лучшего понимания друг друга, некая "сверка часов" и разработка общих подходов к достижению стратегических компромиссов, заявления и декларации, призванные сформулировать то или иное видение вопроса. Все, что угодно, только не резолюции, обязательные к выполнению. Удался ли саммит (по сути, а не по форме) и в какой степени - можно будет судить лишь по прошествии времени и по воплощенным в жизнь идеям.

По этому поводу у Путина, похоже, нет ни иллюзий, ни завышенных ожиданий. Реалист до мозга костей, он не станет впадать в детскую обиду на весь мир, если что-то из намеченного в Стрельне не заладится (а такая вероятность высока). Президент, скорее всего, продолжит идти своим курсом, осуществляя задуманное, где тихой сапой, где мытьем, а где и катаньем.

Для Путина, никак не похожего на человека наивного и благодушного, не может быть откровением тот факт, что в мировой политике нельзя руководствоваться чувствами, минутными порывами, личными симпатиями или антипатиями. Наверняка у него останутся приятные и исполненные гордости воспоминания о радушной, дружеской и пышной атмосфере, царившей в Стрельне. Но не думаю, чтобы он позволил себе обмануться реальными результатами саммита, в которых много обнадеживающего и много тревожного. Чего больше - опять-таки покажет время.

Для Путина вполне очевидно и то, что саммиты (где между участниками установилась традиция не портить друг другу настроение) приходят и уходят, а фундаментальные проблемы мирового соперничества остаются и обостряются. То же и с проблемами внутрироссийскими, решить которые наше членство в сверхэлитарном клубе, само по себе, не в состоянии.

Среди факторов, учитываемых Путиным, есть еще один, и немаловажный. В Восьмерке довольно высокая "текучесть кадров", представляющая собой определенную помеху, с точки зрения обеспечения преемственности и долговечности достигнутых договоренностей. У "хромых уток" (а их на каждом саммите набирается достаточно) нет особых политических и психологических стимулов браться за перспективные, прорывные проекты только ради того, чтобы оставить честь их исполнения своему преемнику. Разумеется, это - не причина для открытого саботажа, но и не побудительный мотив для чрезмерного усердия. Не следует все же забывать (и Путин едва ли это делает), что личные амбиции и межличностные настроения играют на встречах Восьмерки существенную роль, и в этом смысле они - еще и "ярмарки тщеславия".

Путин, конечно, не принадлежит к тем, кто недооценивает саммиты Восьмерки на том основании, что они не решают, а обсуждают, не обязывают, а рекомендуют, не принуждают, а призывают. Вероятно, он прав, усматривая в этом международном "институте" одно из самых подходящих средств послать "городу и миру" или получить от них какой-то важный сигнал. (Ведь не случайно, крупные мировые игроки, включая террористов, приурочивают к саммитам различные, большей частью неприятные, сюрпризы.) В таком качестве Путин использовал встречу в верхах максимально эффективно. "Город и мир" услышали от него главное: Россия возрождается, чтобы решать, а не создавать глобальные проблемы.

Казалось бы, можно понять критиков Путина, упрекающих его за то, что он (в том числе и в Стрельне) зациклился на энергетической тематике, тем самым как бы молчаливо благословив курс на развитие рентно-сырьевого типа экономики в России. Однако подобный взгляд на вещи окажется поверхностным, если вникнуть в идеи, неоднократно высказываемые президентом. А он не устает повторять, что природные ресурсы - это прежде всего вытяжной парашют для разоренного российского хозяйства. (Другой вопрос - много ли делается для того, чтобы этот парашют сработал.)

Уж кто-кто, а Путин знает, что для такой державы, как Россия, играть в сложные глобальные игры, имея на руках один козырь - пусть даже очень сильный (энергобогатства) - противоестественно и опасно. Если были те, кто отказывал президенту в способности усвоить эту важную истину, то после петербургского саммита их должно стать меньше.

В ходе визита в Германию (октябрь 2006 г.) Путин с достаточной для аналитиков четкостью акцентировал мысль о том, что Россия не приемлет отведенной ей роли сырьевой обслуги Запада, к тому же оттесняемой на обочину и в мировой политике. Россия, как подчеркнул президент, имеет право претендовать и претендует на интеграцию в глобальную экономику в совершенно ином качестве и на совершенно иных условиях. Прозвучал прозрачный намек: страну, снабжающую Европу жизненно важным энергосырьем, несправедливо и опасно отгораживать от Запада новым "железным занавесом". И контрпродуктивно. Подан внятный сигнал, ответ на который, судя по всему, может стать основой для тех или иных корректировок во внешнеполитической и внешнеэкономической стратегии России.

* * *

Анализируя последние выступления Путина, порой хочется воскликнуть: это "речь не мальчика, а мужа". Такая эмоциональная оценка была бы простительна в первый год его правления. Сегодня она неуместна ввиду профессионального стажа и опыта Путина, который, впрочем, и изначально не был "мальчиком". Да и Россия уже другая. Именно этой другой России стремится соответствовать президент, а она - президенту.

Запад не в восторге от тенденции к усилению такой гармонии, но это уже не наши проблемы. Наши же проблемы в том, что многое, если не все, держится на личности Путина, но при этом нет системы выращивания и отбора во власть типологически близких, незаурядных политиков, то есть - института преемственности. Всякие там операции "Наследник" не могут быть полноценным аналогом подобного института, поскольку результаты их почти целиком зависят от воли, мнения и симпатий одного человека, не застрахованного, при всей своей незаурядности, от ошибочного выбора.

Вероятность ошибиться недопустимо высока оттого, что у нас в верховновластных структурах дефицит не столько на профессиональные кадры, которые "решают все", сколько на служилый люд с более широким набором добродетелей. Сегодня именно таким меритократическим материалом, как бы утопично это ни выглядело, нужно насытить все крупные и мелкие сосуды государственного организма. Жизненно необходимо иметь достойных специалистов не только по части принятия важных для страны решений, но и по части их практического, эффективного осуществления сверху донизу.

Это тема отдельного и очень тяжелого разговора, предлагать который личности иного склада, чем Путин, возможно, не стоит. Правда, нет никакой гарантии, что и сам Путин к концу второго (и, как он заверяет, последнего) срока своего президентства возгорит желанием повторить один из подвигов Геракла, тем более в нынешних российских условиях (мы говорим о многоярусных чиновничьих "авгиевых конюшнях"). Путин сделал очень много и заслужил право на усталость, признаки которой, пусть и неброские, к величайшему сожалению, имеются. А усталый президент - не самая лучшая предпосылка для проведения рискованных, но абсолютно безальтернативных реформ по обновлению (и омоложению) политических элит и меритократизации кадрово-административных ресурсов России во имя всеобщего спасения.

Чтобы не заканчивать на такой пессимистичной ноте, вернемся к тому, что внушает осторожный оптимизм - к качествам, которыми обладает Путин. Эти качества раздражают Запад не самим фактом их наличия, а тем, что они органично и с растущей результативностью работают на укрепление страны и ее престижа. Самый главный источник поднимающейся за рубежом антироссийской истерии, в том числе в "грузинском вопросе", - осознание того, что помимо объективных предпосылок для выхода России из катастрофического кризиса 1990-х годов появился еще и лидер, умеющий ими распорядиться и ставший, благодаря этому, вровень с крупными величинами мировой политики. Все остальное, прежде всего вымученная скорбь по российской демократии - словесная мишура. Один американский аналитик открыто признался в этом, заявив, что демократическая Россия будет таким же жестким соперником США, как и авторитарная.