Сайт «Горький» с оперативностью, заслуживающей лучшего применения, сообщил о выходе в Киеве двухтомника: «Овраг смерти — овраг памяти». В первый его том входят стихи, посвященные Бабьему Яру, а во второй — два десятка эссе историка и филолога Павла Поляна.

Феликс Нуссбаум. Триумф смерти. Скелеты приглашают вас на танец. 1944

Состав двухтомника, особенно антологии, сам по себе представляет интерес. Жаль, что не самые простые связи с Киевом в книжной области лишают нас возможности откликнуться на вступительную статью к Антологии П. М. Поляна (Нерлера). Однако есть возможность оценить внимание составителя (ей) и издателя к еврейской (идиш) поэзии.

Так, украинские, русские, белорусские стихи опубликованы на языке оригинала. И хорошо, но вот почему стихи Переца Маркиша, Ривы Балясной или Арона Вергелиса опубликованы либо на русском, либо в украинских переводах, а не на идиш и, если нужно, в переводе? Это не так дорого, ведь есть книги, с которых это можно было сделать и без набора…

Я понимаю, когда современный еврейский поэт Велвл Чернин, выпускающий свои стихи и на украинском языке, редактирующий антологии еврейской поэзии на украинском, печатает свои стихи по-украински, это его право. Но вот покойных идишских поэтов уже не спросишь?!

А ведь погибли в Бабьем Яру в основном те евреи, кто говорил на идиш. Если же и это невозможно, то всегда есть под рукой латиница.

Но это, кто-то скажет, дело вкуса. Пусть так, но не дело вкуса, когда очерки П. Нерлера (Поляна) или наоборот, почему — объясним потом, оказываются открытой пропагандой и оправданием коллаборационизма. Пришло время говорить об этом прямо, т.к. случай, который мы здесь рассмотрим, далеко не первый в его «творчестве».

Svklimkin
Павел Нерлер на книжном фестивале «Красная площадь»

Кураторы сайта «Горький», трудно сказать, сами или по наущению составителя антологии и очерков к ней, довели до читателей едва ли не самый взрывоопасный материал: очерк о жизни, творчестве и смерти «Якiва Галiча», он же Яков Гальперин.

Этот чистокровный еврей остался в Киеве по своей воле, скрывался в домах украинских националистов (что смогло бы в ином случае привести даже к званию «Праведника мира», которым награждают спасавших евреев представителей других народов), однако печатался он в оккупационной предельно антисемитской прессе рядом со вполне жидоморскими материалами, а впоследствии при полузагадочных обстоятельствах был арестован оккупантами при помощи полуеврея переводчика и погиб.

Не первый день и десятилетие знаем мы об этой фигуре, и не сегодня написали мы о том, что коли дожил бы он до того момента, когда Советская армия освободила Киев от гитлеровцев, т. е., когда «наши пришли…», его ждала бы судьба, ну, в крайнем случае и при большом везении, лет 10−20 лагерей. И вот о таком господине читаем у Нерлера (Поляна):

«Вэтой парадигмеЯше Гальперину — еврею — следовало бы, наверное, пустить себе пулю в лоб — и все, точка! Но разве не было бы это исполнением долга не столько перед своими, сколько перед немцами? Ибо как раз твоей смерти они-то и хотели, — спасибо, жидяра, что самоубился, помог нам. Так что для еврея в оккупированном и населенном антисемитами городе ситуация была неизмеримо сложней. Иллюзий уже больше нет, он уже понял, что ошибся и что с установившейся в Киеве расистской властью его жизнь несовместима. И что его смерть приветствуется, являясь одним из целеполаганий режима. И что отныне он — перманентная мишень для ведомств, отвечающих за его поимку и смерть, а заодно и для всех кудрицких и прочих энтузиастов жидомора».

Более циничного текста даже Нерлер (Полян) еще не писал. Во-первых, слабый, если не полуинвалид, а то быть бы ему в Красной аАрмии, почему-то должен по-офицерски пустить себе пулю в лоб. Кто должен был бы дать ему оружие, кроме оуновцев (организация, деятельность которой запрещена в РФ), мы не знаем. Стрелять самому себе в лоб, а не в висок или горло, трудно (пусть Нерлер попробует проделать это на примере пластмассовой детской игрушки), но биографу виднее. Ведь выражение «Пустить пулю в лоб», имеет некоторую пресуппозицию «тебе».

Депортация евреев из города. Дрогобыч, Польша (ныне Украина)

Не знает специалист по Холокосту из НИУ ВШЭ, что евреи, кончая с собой в реках, где их пытались крестить, совершали Кидуш ха-Шем, т. е. освящение Имени Всевышнего, и ничто иное. А, например, Давид Руффайзен, выживший в зондеркоманде, уничтожавшей евреев, и ставший католическим монахом, так и не получил гражданства Еврейского государства. Не благословили евреи и Катцнера, обменивавшего венгерских евреев на армейские грузовики.

Но такой контекст Нерлеру «не знаком», сейчас он обслуживает ту украинскую реальность, где президенту Незалежной еще придется покаяться за многое, похожее на «Якiва Галiча».

Не знаем, к какой из группировок, торгующихся сейчас за реализацию памятных мемориалов на месте Бабьего Яра, относятся и Нерлер, и издатель Бураго: к тем ли, кто хочет полунаучного Института, либо к тем, кто вслед за режиссером «Дау» Хржижановским, построит там объект киношно-перформационного типа.

В любом случае идеология будет общей, державной и очень «залежной».

Почему-то исследователь Мандельштама и редактор провальной вышкинской «Мандельштамовской энциклопедии» Нерлер забыл, что до сих пор не утихают споры о «чистоте рук» и участии в уничтожении жертв одного из редакторов Полных собраний сочинений Мандельштама Бориса Филиппова (Филистинского), который относится к обожаемому Нерлером (это мандельштамоведческий псевдоним Поляна) члену Борисоглебского Союза (с Глебом Струве), по поводу его печатанья в оккупационной прессе и работе в русском гестапо Великого Новгорода (Равдин Б. Борис Филистинский. Предварительный перечень публикаций в колаборационистской печати 1943−45 гг.//Emigrantica et cetera. К 60-летию Олега Коростелева. М., Изд. Дмитрий Сечин. 2019. С. 500−529), а ведь у этого скрытого еврея и оружие было. Но мандельштамоведу Нерлеру он настолько близок, что и географу-холокостианцу Поляну достало этой симпатии для описания «Яши» Гальперина.

Это отвратительное сочетание пошлости и амикошонства касается не только «Якiва Галiча», но и его дамы сердца:

«Рискну предположить, что, после того как Яша — с правильной ксивой в кармане — простился с Драгомановыми и Косачами, он переехал куда-то в район Михайловской улицы — к Наде Головатенко, своей жене. В том, что Яша остался в Киеве, был, возможно, и страх потерять Надю, которой по каким-то причинам (старики-родители, например) уезжать было никак нельзя или некуда. Когда они еще были женихом и невестой, красивой всем на зависть парой, и тогда, когда они стали мужем и женой, ни он, ни она, конечно же, не рассчитывали на то, что им предстоят такие испытания — не бытом, не верностью и не НКВД, а войной, немцами и Бабьим Яром. Под таким гнетом браку несложно перестать быть счастливым, а потом и вовсе распасться. Тою степенью понимания и готовности подставить плечо, какая, например, обнаружилась у ее землячки и тезки — Нади Хазиной-Мандельштам, Надя Головатенко, по-видимому, не обладала. Но разве можно ее в этом упрекнуть?»
David Krikheli
Председатель Мандельштамовского общества Павел Маркович Полян(псевдоним Павел Нерлер) читает стихи Мандельштама в Москве

Ох, забыл мандельштамовед Нерлер и о главах про украинскую самостийность, и про рассказы доктора Г.Г.Г. о Холокосте в Польше в ее книгах. Впрочем, это теперь, после нашей мандельштамовской выставки в Еврейском музее он со своим подельником Л. Видгофом зачитывается лекциями «Мандельштам как еврей», максимально очищая поэта ото всего этого. А ведь и ранее, и сейчас все выглядело и выглядит несколько иначе (см.: Л. Кацис. Не треба?! Мандельштамовский Киев в современных исследованиях// Русский Сборник: Исследования по истории России. Т. XXI. М., 2017. С. 455−485). Не будем тратить время и на оценку украинского двухтомника Мандельштама, вышедшего год-два назад в Киеве с участием Нерлера (Поляна). Там завсегда все и то же. «Погромный пух» в Киеве вновь его не привлекает и объектом комментирования не является.

Про «нее», т. е. «Надю» «Яши», ничего не знаем, а вот про Нерлера-Поляна, забывшего, что бывший его подконтрольный по «Нерлеровскому обществу» поэт писал в «Стихах о неизвестном солдате» о «рядовом той страны», которая сломала хребет гитлеризму и от которой бежал в Америку будущий составитель Собраний сочинений О. Мандельштама.

О Филиппове (Филистинском), наверное, тоже можно написать, как про «Яшу Гальперина»:

«Казалось бы, печататься в таком листке еврею, хотя бы и катакомбному, пусть и спасающему свою жизнь, не то что западлó — физиологически немыслимо! Но Яков Гальперин пошел на это, дав посмертным своим недругам основания называть себя «отвратительным ренегатом». В номерах за 14 и 18 октября вышли его заметки «Сквозь пот, слезы и кровь» и «Слова и дела Иосифа Сталина», в которых он пишет справедливые вещи о коммунистической диктатуре и о культе личности Сталина, до которых, наверное, дошел сам, а не наслушался на пропагандистских семинарах. Ах если бы еще не этот ужасный контекст, не этот невыносимый запах, которым насквозь пропахла эта гнусная газетенка!»

Это же, наверное, можно сказать и о мандельштамоведе-составителе Филистинском. Есть и у него статьи типа «Ежов пересматривает приговоры Ягоды», «Сталинский режим», «НЭП. Об одном из болшевицких обманов», и т. д. и т. п. Но это никакой не антисталинизм, а нацистская пропаганда.

И только так это все и называется, а сожаления и периодические возмущения окружающими «Яшины» стихи материалами оставим в пользу бедных оуновцев (организация, деятельность которой запрещена в РФ) (мельниковцев).

Крокодиловы «слезы Нерлера» пусть текут в подол Поляну, который, наверное, забыв в ФРГ и НИУ ВШЭ русский язык и задохнувшись воздухом свободы в Киеве, пишет о таком замечательном явлении и как «буквально … бенефисный расстрел в Бабьем Яру».

Расстрел мирного населения немецкими оккупационными войсками и украинскими коллаборационистами. 1941. Бабий Яр. Киев

Если пошлость пронизала все творчество Нерлера, лишив этого поэта — участника антологии даже остатков знания когда-то родного ему языка, то поясним: «бенефисный расстрел» — это расстрел, связанный с предоставлением (не знаем кому) права специального почетного или юбилейного расстрельного представления.

Если хотел сказать наш любитель «Надь — Хазиной и Головатенко» о первых расстрелах, то это, пусть простят нас жертвы гитлеровцев, «премьерные расстрелы».

Но и по-русски, и по-украински проще сказать «Cразу после начала расстрелов в Бабьем Яру» — «Відразу після початку розстрілів у Бабиному Яру», и прилично, и честно, и без малограмотных стилистических экзерсисов (упражнений, на всякий случай!).

Впрочем, удивляться симпатии Нерлера-Поляна к коллаборационистам при его мандельштамоведческом опыте не приходится. Достаточно посмотреть, с каким придыханием сообщает он о побегах на Запад с немцами «спасителей» «Яши» и их американских успехах.

Из этой братии нас интересует один — некто Штепа, ректор советского Киевского университета, о котором и о словах которого о «Яше» читаем:

«Но еще более «загадочны», чтобы не сказать прозрачны, слова ректора университета, Константина Штеппы, начетчика-марксиста в довоенные годы и такого же начетчика-националиста в годы оккупации, сменившего Рогача в функции главреда главной оккупационной газеты Киева, переназванной в «Новое украинское слово». Коржавин пишет о Штеппе и приводит как широкоизвестное следующее его высказывание.

Из книги «Овраг смерти — овраг памяти»

«Известно, что он говорил о Яше: «Гальперин — умный человек. Он, хоть и сам еврей, понимает историческую необходимость уничтожения еврейского народа». Какие основания дал Яша для этого глубокомысленного утверждения? Поддакнул ли к месту, понимая, что потерять расположение этого человека — значит потерять жизнь? Или просто, будучи деморализован всем, что открылось, не смог противостоять пропагандистскому напору? Это навсегда останется тайной. По-видимому, эти слова были сказаны после Бабьего Яра и отражают стремление Штеппы и близких ему людей приспособиться к психологии и действиям «дорогого союзника» в борьбе за независимость Украины. До Бабьего Яра тотального уничтожения еще никто не представлял».

Хотелось бы знать, по какому изданию цитирует эти слова Наума Моисеевича Манделя (Коржавина), как и Нерлера — участника Антологии, Павел Маркович Полян (Нерлер), когда пишет:

«Конечно, мемуары не предусматривают научный аппарат к себе, да еще и авторский. Но узнать источник этой фразы было бы очень важно: покамест я сомневаюсь в ней. Мне кажется, что Штеппа приписывает здесь Гальперину свое видение и свои слова. Но Штеппа — начетчик, его мозг всегда наточенная мясорубка, пропускающая через себя любое множество «исторических необходимостей уничтожения»: и царской семьи, и буржуазных партий, и белогвардейцев, и кулаков, и подкулачников — да кого угодно!
Яша же Гальперин — поэт и думающий человек — совершенно не таков. Да, конечно, советская школа, обрабатывая его мозг, пыталась вмонтировать в него такую же «мясорубку», как и у профессора Штеппы. Но как только он оказался в ситуации, когда советская пропаганда перестала на него влиять, а немецкая и украинская пропаганда — в лице этой самой зловонной прессы — так и не смогли начать это делать, он внутренне свободен и продолжал думать самостоятельно. И именно поэтому, а не из конъюнктурных (шкурных) интересов и не в порядке «стокгольмского синдрома» он отмежевался именно от сталинских преступлений. И уж точно не в порядке еврейского самобичевания — признания еврейской вины за голодомор и другие преступления Сталина. Ни прототипом, ни провозвестником современного движения «евреи за Бандеру» он точно не был, хоть и нашел у живых оуновцев-мельниковцев (организация, деятельность которой запрещена в РФ) реальную поддержку. Преступления же гитлеровские, как и оуновская (организация, деятельность которой запрещена в РФ) готовность к ним подключиться, и не нуждались ни в каком осмысливании: они были наглядны и очевидны — достаточно было взять в руки «Українське слово» или прогуляться к Бабьему Яру: local call, так сказать».
Избиение евреев бандеровскими полицаями. Украина. 1941

Есть все-таки предел всему, но Нерлер-Полян об этом не слышал. Забыл, наверное, без ссылок-то, что анекдот про «local call» — это анекдот про еврея, у которого в Иерусалиме от Стены Плача есть бесплатный «local call» ко Всевышнему. Но это не рассказ почитателя и оправдателя коллаборантов (евреев, русских, украинцев) об обезумевшем еврее-коллаборационисте, решившем сделать «local call» в могилы своих соплеменников, которые, в отличие от современных бандитов, сотовых с собой в расстрельные ямы точно не брали.

Если же запутавшийся в плеоназмах коллаборовед решил, что «local call» был к душам убиенных, то «сняли ли они трубку» после подобного звонка подонка?

А вот теперь о Коржавине — мыслителе о Голодоморе, Штепе (догаматике), Гальперине и, главное, о ссылках.

Проставим ссылки, тем более что нас они касаются напрямую.

Жил-был когда-то писатель Александр Солженицын, и написал он свой знаменитый двухтомник «200 лет вместе» о том, как трудно было ему жить с евреями, отложивший на время свой антиукраинский проект, до сих пор не напечатанный, к сожалению, для симметрии. Нам пришлось откликнуться на эти страдания https://dlib.eastview.com/browse/doc/2789062. Жена писателя ответила нам http://viperson.ru/articles/n-solzhenitsyna-otvet-l-katsisu, но все это было после 1-го тома. Когда появился 2-й, мы в журнале «Лехаим» написали текст «После двух томов вместе», где помянули имя Наума Коржавина как раз в качестве автора мыли о вине евреев за Голодомор, за что и был им справедливой платой Бабий Яр.

Письмо Коржавина приводим полностью:

«ОПИРАТЬСЯ НАДО НА ФАКТЫ…
Наум Коржавин
Уважаемый господин редактор!
В февральском номере Вашего журнала в статье г-на Леонида Кациса есть пассаж, касающийся меня. Вот он:
«Солженицын… настойчиво повторяет высказывания самых разных евреев, по большей части крещеных, о вине евреев перед неевреями. В списке последних мы находим, например, имя Н. Коржавина, которому приходила в голову идея считать евреев, погибших в Бабьем Яру от рук немецких и украинских убийц, платой за участие евреев в коллективизации. И не смутило Н. Манделя, что погибшие в Яру — жертвы тех же самых процессов».
Прежде всего я должен заявить, что все, сказанное здесь обо мне, — прямая и гнусная клевета. Ничего похожего на эту идиотскую «идею» никогда в мою голову не «приходило» и под моим пером не возникало. Хотя бы потому, что в Бабьем Яру лежат мои близкие родственники, соседи, знакомые и одноклассники, из которых никто ни к какому раскулачиванию причастен не был. В моих мемуарах, в уже опубликованной их части (В соблазнах кровавой эпохи. «Новый мир». № 7, 8 за 1992 г. и № 1, 2 за 1996 г.) об этом рассказывается достаточно подробно. (К тому же Бабий Яр был «мероприятием», организованным германскими нацистами, никак от коллективизации не пострадавшими.)
Кстати, Солженицын ни на какие мои высказывания о Бабьем Яре в свой книге не ссылается. Прошу Вас публикацией моего письма опровергнуть клевету и объяснить Вашему автору, что если он хочет кого-то «лягнуть», надо опираться при этом на факты (в нашем случае на тексты), а не на слухи или мнения хороших знакомых. Те болтанули — и дело с концом, а пишущие оставляют следы. Бостон, США. https://lechaim.ru/ARHIV/133/korzh.htm
Mariya Gershteyn
Наум Коржавин

Понятно, что, если мы реагируем в нынешнем «ничтожном» случае, то только потому, что в подтексте его лежат события исторические, связанные с по-настоящему серьезными и первичными событиями в истории, смысл которых П. Нерлер (Полян) осознать не в состоянии. Почему? Ответ дадим в самом конце.

И вот наш ответ очередному автору антологии о Бабьем Яре. Начнем с самого Коржавина, на которого сослался (без сноски!) Полян (Нерлер):

«И начнем мы не с Бабьего Яра, а с коллективизации. Н. Коржавин в своем письме любезно указал нам номера журнала «Новый мир», где его мемуары и опубликованы; правда, не потрудился указать соответствующие страницы. И это не случайно. Почему — станет ясно, как только, следуя воле Коржавина, мы обратимся к его текстам. В № 7 за 1992 год на 176-й странице читаем: «…В подворотне прямо на булыжниках лежала, скрючившись, опухшая и ко всему безучастная женщина неопределенного возраста, в грязных лохмотьях. (…) Кто-то в толпе сказал, что она, видимо, еврейка и по-русски не понимает (в те времена далеко не все евреи говорили по-русски). Отец перешел на идиш. Она открыла глаза, но тут же в бессилье закрыла их опять».
К этому месту автор дает примечание, в котором его «идеология» начинает проступать с неожиданной ясностью: «Из того, что женщина, умершая от голода в нашей подворотне, оказалась еврейкой, не следует, что удар Сталина по Украине был в существенной части направлен и против евреев». Это лукавое «и», выделенное нами, может поразить само по себе, но мысль автора еще далеко не закончена: «Конечно, резкое снижение уровня жизни касалось всех, в том числе и евреев. Но своим острием этот удар был направлен против украинского крестьянства и ставил целью обескровить его. Подавляющее число людей, умиравших от голода на улицах Киева, были украинские крестьяне».
Исторические оценки и концепции автора примитивны, но верны. Нас же сейчас интересуют не жертвы жуткого Голодомора. О них написано и пишется. И дай Бог тем, кто делает это честно, вспомнить и зафиксировать все, что возможно. Нас сейчас интересует лично Коржавин и его позиция по отношению к евреям в те жуткие годы. А позиция такова: «Евреев он (голод. — Л.К.) задевал только случайно, рикошетом». Пусть так, однако верится с трудом. Ведь в следующей фразе читаем у того же сочинителя: «Хотя голод накрыл и еврейские местечки, в принципе у евреев было больше возможностей увернуться от этого удара». У тонкого стилиста противительность — и та играет существенную роль. Только не заметил Коржавин, что, напиши он эту фразу до предыдущей, она стала бы вообще невозможной и бессмысленной. Но перед нами не сбой логики, а позиция: «Исторически и в силу своего положения им (евреям. — Л.К.) было проще (но совсем не просто) (так! — Л.К.) срываться с места в поисках спасения, чем украинскому крестьянину, привыкшему кормиться от земли (знаменитая подмосковная Малаховка, по-видимому, населилась евреями именно в это время)».
Казалось бы, достаточно. Но Коржавину неймется, и он вновь возвращается к национальности погибшей женщины на следующей странице.
«То, что женщина, умершая в нашей подворотне, оказалась еврейкой, — чистая случайность, может быть, даже исключение». (Там же, с. 177). Это настойчивое вытеснение, похоже, истинного переживания пока лишь удивляет. Добавим сюда и рассуждения на с. 193 о том, что во дворе дома, где жил Коржавин, оказалось достаточное количество «крестьян, которые вышли в города» и которые создавали, по мнению мемуариста, «малопривлекательную картину». И тут без евреев не обошлось, ибо свою неприязнь к жертвам Голодомора мемуарист выразил так: «Помню слова одного из друзей моего детства: «Самая худшая часть населения — это крестьяне, вышедшие в города». Думаю, что какой-нибудь московский или питерский интеллигент (отнюдь не антисемит) в начале двадцатых мог так выразиться и о евреях. И, действительно, в обоих случаях в устоявшийся быт хлынула орда, не знающая ни местных норм общежития, ни обычаев. Почему она хлынула, как-то и не думается, а раздражать раздражает».
Забавно, что Коржавин не догадывается ни о миллионах евреев, насильно выселенных из родных мест «за шпионаж» в пользу Германии в начале 1915 года, ни о жертвах красных, белых, зеленых и серо-буро-малиновых еврейских погромов Гражданской войны и т.д. Его все лишь «раздражает». Пусть. Однако этот абзац прямо противоречит предыдущему.
Впрочем, разбираться в вязком и путаном тексте Коржавина мы будем чуть позже. Пока же приведем пример, так сказать, авторской иронии уже по поводу Бабьего Яра и предоставим читателю в преддверии главных событий оценить уместность этого стилистического приема: «Став «ремесленником», он опять оказался среди сверстников. Дела его пошли на лад. Но пришли немцы, и он вместе со своей матерью был расстрелян в Бабьем Яру — в качестве, надо полагать, потенциального участника всемирного еврейского заговора и отчасти претендента на мировое господство. История, особенно в XX веке, занимается отнюдь не только теми, кто занимается ею».
Понять это иначе чем так, что «ремесленник» стал жертвой Бабьего Яра за тех, кто, в отличие от него, не занимавшегося всемирным заговором, претендовал на мировое господство, невозможно. Но будем снисходительны и отнесем это лишь к стилистической неряшливости Коржавина».
https://lechaim.ru/ARHIV/135/kogotok.htm .
Константин Феодосьевич Штеппа

Но все, связанное лично с Коржавиным, меркнет со сведениями Коржавина и, вслед за ним, Нерлера (Поляна) о некоем (впрочем, для кого как!) Штепе. Цитируем нашу статью дальше:

«Теперь, познакомившись с автором по первой части его «Соблазнов кровавой эпохи», переходим к конкретному предмету спора: был или не был создан Наумом Коржавиным тот текст, о котором я говорил в статье о Солженицыне в придаточном предложении без кавычек. Иначе говоря, что позволило мне сформулировать позицию Коржавина так, а не иначе? Вот этот текст уже из №8 «Нового мира» за 1992 год, касающийся некоего Якова Гальперина, скрывавшегося во время оккупации Киева немцами у украинских националистов и писавшего для их коллаборационистской газеты. Читаем Коржавина: «Известно, что Яша познакомился с редактором украинской газеты Штепой, довоенным ректором Киевского университета, по специальности ученым-марксистом (!!-Л.К.). Известно, что он говорил о Яше: «Гальперин — умный человек. Он хоть и сам еврей, понимает историческую необходимость уничтожения еврейского народа». Какие основания дал Яша для этого глубокомысленного утверждения? Поддакнул ли к месту (! — Л.К.), понимая, что потерять расположение этого человека — значит потерять жизнь? Или просто был деморализован всем, что открылось, не смог противостоять пропагандистскому напору? Это навсегда останется тайной».

Вот оно! Но Коржавину хоть относительно неудобно. Да и не знает он ничего о Штепе (пока с одной «п»). Но хоть тайна для него слова «Яши».

Продолжим наш диалог с поэтом-антологистом Бабьего Яра:

«Невдомек Коржавину, что еврей-антисемит, скрывающийся у украинских фашистов и печатающийся в их фашистских газетах, сам был пропагандистским рупором, для того и скрывали его еврейское происхождение под славянским псевдонимом Якiв Галич. Это уже не просто коллаборационизм — это коллаборационизм в квадрате. Читаем реконструкции Коржавина, который не был в то время в оккупированном Киеве, дальше: «По-видимому, эти слова были сказаны после Бабьего Яра и отражают стремление Штепы и близких к нему людей приспособиться к психологии и действиям «дорогого союзника» в борьбе за независимость Украины».
Умри, лучше не скажешь! Впрочем, это только так кажется. Мысль Коржавина развивается по нарастающей: «До Бабьего Яра тотального уничтожения еще никто не представлял. Могли доходить сведения о расправах в отдельных городах и местечках, но их можно было по старой памяти отнести к эксцессам. Они еще могли не ставить перед идеологами (идеологами чего: фашизма, нацизма, украинского национализма? — Л.К.) вопроса о принятии или непринятии «окончательного решения». Теперь он встал перед ними».

Вот перед нами и ключ к названию статьи об «Антологии»! Авторитетный, ничего не скажешь…

Дождались… Вот из какого чистого источника пьет эксперт НИУ ВШЭ.

Ну и закончим про коржавинского Штепу:

«Догадаться, что даже перед относительно вменяемыми людьми вопрос об «окончательном решении» и его принятии никогда не ставится вообще, еврею, адвокату украинских фашистов-самостийников, не под силу. Под силу же ему искать все новые аргументы для оправдания того же Штепы. Причем, подчеркнем это еще раз, перед нами не мемуары. Штепы киевского периода Коржавин не знал. Этот кусок весь относится к области его собственного мировоззрения и идеологии. За коржавинскую реконструкцию штепы ответственности не несут. А вот Коржавин почему-то отказывается сегодня нести за нее ответственность. Однако идем дальше.
«Я не был знаком с г-ном Штепой ни в Киеве, ни за границей. Помню, что киевских интеллигентов удивляла происшедшая с ним метаморфоза. От него, видимо, этого не ждали. Не ждали не только этих страшных слов, а просто сотрудничества с нацистами».
Обратим внимание: фраза самого Гальперина, вложенная в его уста Штепой, Коржавина не удивила. Знает, наверное, с кем имеет дело. А вот для Штепы находит все то же самое оправдание: «Но в слова эти стоит вдуматься, за ними встает нечто иное, чем видится. Прежде всего, я не согласен (с кем, позвольте узнать? — Л.К.), что эти слова — инерция одной только привычной фразеологии экс-преподавателя марксизма». Похоже, Коржавин всерьез полагает, что понятие «историческая необходимость» исключительно марксистское… Он также верит, что бывает такая «инерция»… После этого не удивит уже и следующее высказывание (а цитируем мы все подряд!): «Я вообще не убежден, что Штепа был таким ненавистником еврейского народа. Яшу он, во всяком случае, покрывал. Почему? Иногда антисемиты делают исключение для своих старых друзей, действуют старые сантименты. Но никаких общих сентиментальных воспоминаний у этих двоих не было, до войны они были вряд ли знакомы. Тогда почему он это делал? Ценил Яшин ум? Но для расиста это не довод — тем хуже. Если умный».
Бабий Яр. Эсэсовцы роются в вещах расстрелянных , не обращая внимания на фотографа («свой!»). 1 октября 1941

Вновь придется остановиться и перевести дух. Раз Штепа не был ненавистником евреев, то при чем здесь расизм?

Мысль Коржавина все еще не окончена, и я вынужден, чтобы избежать его очередных отказов от самого себя образца 1992 года, продолжить: «Следует помнить, что, несмотря на эти свои слова, Бабий Яр устраивал не Штепа, что по этому поводу с ним не советовались, он так же был поставлен перед фактом, как и все человечество (да и факт этот, сколько удавалось, отрицался)».

Неужели Коржавин не знает, что история редко с кем-либо советуется? Что именно поэтому, собственно, и существует проблема нравственного выбора? Выбора, который Штепа сделал (как пишет сам Коржавин) уже после Бабьего Яра, факт которого от Штепы никто не скрывал. Наоборот, развешивали объявления с обращениями соответствующего содержания на стенах киевских домов. Их Коржавин, наверное, не видел. Его же не было тогда в Киеве…

Итак, от несчастного «не ненавистника евреев» Штепы

«…требовалось только (! — Л.К.) одобрение и оправдание чудовищной акции властей. Что он мастерски и проделывал, ибо дело это для него было профессиональное и не новое. К той добродетели «понимания исторической необходимости», которую он видел и ценил (! — Л.К.) в Яше, он приобщился задолго до сорок первого года. Еще в 1933 году. Я не знаю, что он тогда делал, но ясно одно — что историческую необходимость геноцида украинских крестьян он осознал и обосновал тогда (или чуть позже, но сделал это, раз сделал карьеру) не менее глубоко, чем теперь историческую необходимость уничтожения еврейского народа. Первая «необходимость» ничуть не моральней второй. Или возмущайтесь глубже (о, стиль поэта! — Л.К.), но тогда не только им. А вот Яшу он не выдавал. И мало сказать не выдавал — покрывал». (Новый мир. 1992. №8. с. 178,179.)».

Пожалуй, хватит. Остальное можно прочесть по ссылке на «Лехаим». А вот теперь ответим, почему так волнует Нерлера-Поляна проблема схолий. Дело в том, что большинство этих чудес в книжном издании двухтомника мемуаров Коржавина отсутствует. Переписал наш мемуарист-антологист свой Бабий Ярский Патерик для книжного издания, вот и не нашел там «многая скорби» его последователь. Интересно, знает об этом Полян (Нерлер) или нет?

Нам ближе отрицательный ответ. Ведь все свои сведения о Штепе, что он был «по специальности ученым-марксистом» и далее — по Нерлеру, в догматики и оправдание «Яши» взяты у Коржавина, если не из нашей статьи вообще. Как хорошо, что мы не проставили тогда в «Лехиме» страницы по двухтомнику. Но ведь он-то еще тогда, исправленный и уменьшенный, просто не вышел.

Но все-таки о Штеппе (Так! — Л.К.).

Ну ладно, не добрался деятель «Мемориала» Нерлер (Полян) до сайта Центра Сахарова, не прочитал он там про то, как «догматик"-сталинист и догматик — украинский нацист «избавился», как и «Яша», от советского идеологического морока: Штеппа К. Ф. «Ежовщина» // ХХ век. История одной семьи / Ин-т полит. и воен. анализа, Центр по изучению Рус. Зарубежья — М.: РУСАКИ, 2003. — С. 15−138: ил. (Материалы к истории русской политической эмиграции; вып. 8).https://www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/?t=page&num=6160

Бабий Яр. Солдат расстреливает женщину с ребёнком

А то узнал бы он и специальность «догматика»:

"Константин Феодосьевич Штеппа родился в семье православного священника 3 декабря 1896 года в городе Лохвицы Полтавской губернии2. С 1910 по 1914 год учился в Полтавской духовной семинарии. В 1914 году поступил на историко-филологическое отделение Петроградского университета, где его наставником стал видный российский историк, впоследствии профессор Йельского университета, М. И. Ростовцев. В 1916 году Штеппа вынужден был прервать учебу в связи с призывом в действующую армию. Участвовал в Первой мировой, а затем в Гражданской войне на стороне белых. Был тяжело ранен в 1920 году.
После войны К. Ф. Штеппа завершил свое образование на факультете истории Нежинского историко-филологического института под Киевом. С 1922 года он преподаватель, затем профессор в Нежинском институте. В 1927 году К. Ф. Штеппа защитил в Одессе докторскую диссертацию «О демонологии или истории средневековой инквизиции». С 1930 года заведовал кафедрой истории Древнего мира и Средних веков Киевского университета, работая одновременно старшим научным сотрудником АН УССР. В 1931 году назначается председателем Комиссии по истории Византии Академии наук УССР. Научные интересы К. Ф. Штеппы находились, главным образом, в сфере исследования средневековой демонологии и социальных движений в Римской Африке.
Очень скоро К. Ф. Штеппа выдвигается в число ведущих украинских историков, чем привлекает к себе внимание органов НКВД. В феврале 1938 года Штеппа был арестован и 18 месяцев, до сентября 1939 года, провел в киевской тюрьме НКВД. Был освобожден без предъявления обвинения. Пребывание под арестом заставило его во многом пересмотреть свои жизненные убеждения и привело к отказу от эвакуации перед приходом немецко-фашистких войск в 1941 году. Во время немецкой оккупации Киева К. Ф. Штеппа являлся заведующим отделом народного образования, ректором университета, главным редактором газет: украинской «Новэ украинське слово» и русской «Последние новости». Перед приходом Красной армии в 1943 году Штеппа покидает Киев и переезжает в Берлин, где редактирует русский журнал для «остарбайтеров» «На досуге». После войны работает библиотекарем кардинала фон Галена. В 1947—1949 годах активно сотрудничает в журналах «Грани» и «Посев», где печатается под псевдонимами Громов, Годин, Лагодин и др.
В 1950 году К. Ф. Штеппа возвращается к серьезной научной работе, став одним из учредителей и активных сотрудников Мюнхенского института по изучению истории и культуры СССР. В 1952 году переезжает в США, где первые три года был связан с научной программой, субсидировавшейся Восточно-европейским фондом, а также работал обозревателем на радиостанции «Свобода».
К. Ф. Штеппа — автор ряда работ, разоблачающих преступную сущность сталинизма. Среди них «Ежовщина», «Советская система управления массами и ее психологические последствия», «Чистки в России», «Сталинизм»3 и другие.
Штеппа К. Ф. Сталинизм // В поисках истины. Пути и судьбы второй эмиграции: Сб. статей и документов. — М., 1997. — С. 151−175.
В последние годы жизни основное внимание он уделял исследованиям эволюции концепции партийного и государственного строительства от времен ранних социалистов до хрущевского периода, а также исследованиям советской историографии. В 1950-е годы К. Ф. Штеппа при содействии Фонда Форда подготовил фундаментальную монографию о советской исторической науке и историографии. Эта работа остается до сих пор классической и наиболее часто цитируемой на Западе. Монография была опубликована уже после смерти К. Ф. Штеппы на английском языке под названием «Russian Historians and the Soviet State» (1962). Константин Штеппа умер 19 ноября 1958 года. Часть его архива была передана в Архив русской и восточно-европейской истории и культуры при Колумбийском университете. Оставшаяся в семье часть архива была передана в ГАРФ в 1998 году его дочерью А. К. Горман. После обработки и описания был образован фонд № 10 082, включающий 50 дел за 1952—1998 годы» (Попов А.В. ВВЕДЕНИЕ https://www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/?t=page&num=6160).

Более того, примитивному «догматику» посвящают свои статьи серьезные историки (а не географы-мандельштамоведы) даже в журнале «Нового литературного обозрения» «Неприкосновенный запас» (Кустарев А. Кризис бескризисного общества// https://www.nlobooks.ru/magazines/neprikosnovennyy_zapas/136_nz2_2021/), где даже перепечатывается, открывая номер, глава из псевдонимной книги Штеппы: Фредерик Бек, Уильям Годин. Русская чистка и получение признаний. Глава VIII «Теории».

Но ведь и «Неприкосновенный запас», сайт «Горький» напрямую связаны с Фондом Прохорова, с почтенным издательством и журналом «Новое литературное обозрение». Что мешало хоть сверить часы? Впрочем, мы знаем качество книг Поляна-Нерлера, изданных там в очень мало отредактированном виде, видно, очень тонкий стилист этот автор, не каждый разберется. Проще все это придать тиснению, не читая… Ведь 800 страниц статей о Мандельштаме, не важно каких, хороши сами по себе.

Итак, «догматик» оказался серьезной и очень интересной фигурой, которой заниматься мы сейчас не будем. Ведь ссылку мы дали. А если коллабораведу трудны важные и очень квалифицированные, далекие даже от признаков догматики тексты Штеппы, кстати, соратника Михаила Грушевского по созданию новой истории Украины, организованной т. Сталиным, то вот ссылка просто на «Википедию»: https://ru.wikipedia.org/wiki/Штеппа,_Константин_Феодосьевич — с портретом, которого так не хватает на странице стихов «Яши» или Манделя.

Михаил Сергеевич Грушевский

Однако теперь мы вынуждены целиком и полностью доверять словам профессора-византолога и классика-советолога о позиции «Яши» относительно уничтожения евреев и той исторической необходимости, с которой это делается. Это не слова дурачка-догматика, а это позиция, которую выражал герой примитивной «Банальности зла» Х. Арендт Адольф Эйхман в своих не судебных, как раз для либеральных дурачков, размышлениях о мессианской роли своих подвигов на ниве уничтожения 6 000 000 евреев, записанных соратниками на пленки в укрывищах.

Куда смотрит Центр НИУ ВШЭ по истории Второй мировой войны и ее последствий либо ее Институты, занимающиеся военной и сразу послевоенной историей? Кого руководитель Мандельштамовского центра НИУ ВШЭ считает своим героем? Коллаборациониста Б. Филиппова (Филистинского) или советского офицера А. Л. Дымшица, который издал Мандельштама в СССР, хотя в ЦК КПСС и обрезали его статью до позорного минимума, до позора, который он гордо стерпел, «держась на одной идеологии»? Теперь об этом «догматике» и всей этой истории есть целая книга: Вячеслав Огрызко, Держусь на одной идеологии. М.: Литературная Россия, 2017 г. 720 с. Ну что, пришло время помериться «догматиками»? Ведь в обоснование необходимости издания Мандельштама в СССР А. Л. Дымшиц положил цель изъятия поэта из рук нацистов! А ведь был он, догматически говоря, прав. А когда он был «догматически» не прав, издавая в поверженном Берлине томик Пастернака, партия его очень даже поправила. Просто история нашей страны и ХХ века сложнее, чем нерлеровские опивки и объедки из коржавинской муры да еще и в нашем сокращенном цитировании в старом «Лехаиме». И в заключение опять об антологии. Есть там маленькое стихотворение: Марк Бердичевский На смерть друга. Т.1. С. 52. Впервые оно было напечатано в «Континенте» в 2008 г. (Марк БЕРДИЧЕВСКИЙ. Киев сорок пятого года. Памяти Якова Гальперина. Стихи https://magazines.gorky.media/continent/2008/136/kiev-sorok-pyatogo-goda.html) Ранее, в 1996 году в том же журнале №96 были опубликованы несколько частей этого цикла, посвященных советским солдатам-евреям, погибшим во Второй мировой войне. Тогда ветеран этой войны Бердичевский почему-то не напечатал всего цикла, включая стихи о Якове Гальперине 1945-го (!), когда он явно не мог знать всех подробностей. Однако там же в №96 находилось и огромное стихотворение, посвященное Коржавину. Теперь же, после того как были опубликованы все мемуары и улеглась вся пыль, Марк Бердичевский опубликовал цикл полностью, однако не понадобился он составителям Антологии. Ведь это не просто стихи о жертвах нацизма, а еще и о советских солдатах, хватило маленького стишка и приложения в виде подборки стихов «Яши». Зачем — это самая главная фигура антологии? Неужели равная Евгению Евтушенко, который прав и по сейчас «Над Бабьим Яром памятников нет…». Интересно, ему хочется быть на одних страницах с «Яшей» и «Пашей»? Между тем, даже если очень хотелось все это опубликовать и даже слегка скрыть неприятные подробности, то сделать это можно было так, как поступил поэт-ветеран в «Континенте»: «Марк БЕРДИЧЕВСКИЙ — родился в 1923 г. в Киеве. Во время Великой Отечественной войны служил в авиации. В 1949 г. окончил Геологический факультет МГУ. Доктор технических наук. Двадцать лет работал в Геофизическом институте Министерства геологии СССР, с 1969 г. — профессор МГУ. Как поэт дебютировал в «Континенте», № 89 (№ 3 за 1996 г.)».Студент-филолог Киевского университета Яков Гальперин родился в 1921 году и погиб в занятом немцами Киеве в 1943 году. В последний раз я увиделся с Яковом 1 июля 1941 года, через несколько дней я покинул Киев и ушел в армию. Якова в армию не взяли: тяжелая хромота (последствие детского полиомиелита). Все лето он провел на окопных работах, а в сентябре, когда падение Киева было неизбежно, твердо решил остаться в городе: «Я должен увидеть, как немцы войдут в мой Киев». Он видел, как чужие солдаты входят в Киев и как по Киеву ведут евреев в Бабий Яр на расстрел. От Бабьего яра Якова спасли Светозар Драгоманов, Борис Каштелянчук и Евгений Герасимов. Первые месяцы оккупации Яков провел в доме Драгоманова. После отъезда Драгоманова нашел пристанище в доме Каштелянчука и доме Герасимова. Живя в занятом немцами Киеве, Яков много писал. В памяти друзей сохранились обрывки русских стихотворений:

Дорога, дорога, дорога… Ах, сытая дрожь лошадей, Спаси нас от черта, от бога, а паче всего от людей, От их недреманного ока и длинных ослиных ушей… Блажен Иерусалимский еврей… Собаки, должно быть, блажены не мене… Блажены влюбленные, но отмене блажены имущие матерей…

Евреи могилёвского гетто на принудительных работах. 1941

Яков Гальперин погиб в гестапо в мае 1943 года. В его гибели повинны женщина, которую он любил, и сосед по его довоенной квартире, который работал переводчиком в полиции. Яков не дожил нескольких месяцев до освобождения Киева.

На смерть Якова Гальперина

…где, забыв о бомбах и беде, немцами расстрелянный Гальперин мне читал стихи о тамаде.

Наум Коржавин

Не забудь про базар, где торгуют одеждой убитых, где вокруг — пепелище, и чужие солдаты вокруг, где по городу смерти, над зверинцем людей и событий, как свидетель проходит расстрелянный в Киеве друг.

И там же опубликованы довоенные стихи Якова Гальперина, которые, наверное (по Нерлеру (Поляну)), навеяны советской идеологией:

Вот та догматика, от которой «избавился» белобилетник Гальперин:

** *

Полуистлевшие расскажут фото о наших лицах, смуглых и суровых. Пластинки, уцелевшие от бомб, заговорят глухими голосами, отличными от наших голосов. И рыжие газетные листы откроют наспех сделанные сводки. В глубокодумье мемуаров сыщут крупицы наших мыслей и страданийи строк возьмут тяжелые слова, рожденные в затишии боев, и, верно, будут удивляться, как могли мы думать о траве и небе. Но никогда сердцами не поймут ни нашей скорби по убитым, ни молчания умерших городов, еще дымящихся, ни неуемной, как голод, ненависти и ни той бесовской гордости, что нам одним дано и выстрадать, и победить.

1940

Те, кто не были призваны — от Слуцкого до Кульчицкого — как-то иначе пережили «освобождение от догматов», либо погибнув, либо победив фашизм, хотя и понимая, что «сегодня это странно, звучит все это глупо…»

Но ведь знаем мы ленинградского белобилетника великого Алика Ривина, погибшего в блокаду, и его стихи «Вот придет война большая…». Когда-то «Яша» стоял в этом ряду, а теперь — со Штеппой в одной колонне.

Но — сначала Победа, а споры доспоривались уже без участия Штеппы и Гальперина. Их место навсегда там, куда они себя поместили. Это был их выбор, и мы его уважаем, не уважая разного рода гальпериных-филистинских-коржавиных-нерлеров.

Хорошо, что двум последним мы смогли и можем выразить свое отношение при их жизни.

Что касается Коржавина, к счастью, когда-то журнал «Лехаим» был совсем не таким, как сейчас. Сейчас это перевод американского сайта Tablet с частыми вкраплениями статей Нерлера-Поляна на любые темы.

Расстрел евреев в Дубоссарах. 14 сентября 1941 года

Сегодня, к 30-летию этого журнала хочется вспомнить его лучшие годы…

Остался совсем простой вопрос и последний:

Почему Российский еврейский конгресс, провозглашающий своей целью мемориализацию жертв Холокоста, сотрудничает с Нерлером (Поляном) и вообще считает возможным подавать ему руку?

Ответов мы не ждем. Дело за малым: за реакцией на это литературное происшествие. Ведь, как говорил еще один участник Антологии, «Кто-то должен, презрев усталость, Наших мертвых беречь покой».

Леонид Кацис, зав. кафедрой теологии иудаизма, библеистики и иудаики РГГУ, Зав. Учебно-научной лабораторией мандельштамоведения Института филологии и истории РГГУ (Москва).