Стабильное государство против демократии: как власть убьёт ответственность

Волков В. В. Государство, или Цена порядка — СПб: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2018

Ни свободный рынок неолиберализма, ни мировое правительство глобалистов не смогли уничтожить национальные государства. Как и раньше (а может, ещё больше, чем раньше), эти огромные структуры замыкают на себя власть и богатство, определяют нашу повседневную жизнь, работу, мышление, идеологию, запрещают одно и пытаются стимулировать другое. Методы учёта, технологии наблюдения и контроля стремительно развиваются; цифровые технологии позволяют ещё сильнее стандартизировать общество, сделать его более «читаемым». Введение карантина во многих странах наглядно показало, насколько государство способно сломать течение жизни, подавить любые возражения и противоположные интересы ради своего видения «правильного». Но сразу же выявились и противоречия власти.

Можно сказать, что такое сосредоточение информации, грубой силы и власти позволяет вывести общество из состояния хаоса, войны всех против всех, погони за частными интересами. Что оно даёт человечеству возможность заниматься крупнейшими, важными для всех проектами, строить утопии и защищать справедливость. Но почему, собственно, собравший в своих руках власть, богатство и силу субъект должен ограничивать себя какой-то справедливостью? Строить чью-то там утопию?

Мы приходим к старому проклятому вопросу: чьим интересам служит государство? Если мы скажем, что «своим собственным», то кого именно мы имеем в виду (крупный капитал, элиту, бюрократию, конкретных людей, депутатов)? А главное, как заставить государство служить интересам большинства? И не потребуется ли для этого сильно пересмотреть его традиционную организацию?

Для этого доктор социологических наук Вадим Волков в книге «Государство, или Цена порядка» предлагает сделать два шага назад и критически рассмотреть историю возникновения той структуры, что мы называем государством. Автор доказывает, что в современных государственных устройствах нет ничего естественного и безальтернативного: различные политические союзы разными путями и в различных условиях тысячелетиями пытались удержать господство. Из этих конфликтов, из побед одних групп и классов над другими, из своеобразного военного творчества рождались контуры той машины, с которой мы имеем дело сейчас. Большую часть истории человечества государства были чистой машиной насилия и господства правящих классов, часто напрямую связанной с волей конкретных личностей (монарха, феодала). Гражданский (а не армейский) облик лидеров, вопросы общего блага, даже «рациональная» и обезличенная бюрократия — всё это относительно новые явления.

Волков показывает, что государство — это в первую очередь политическое образование, инструмент господства одной группы или класса над другими. Его роль в хозяйстве представляется лишь моментом обеспечения стабильного и долгосрочного господства: сбора максимальных налогов, порядка, контроля, подавления новых нарождающихся центров силы. В частности, теория историка Карла Виттфогеля (основанная на предположениях Маркса об азиатском способе производства) о том, что в ряде стран государство возникло как аппарат по управлению орошением, впоследствии натолкнулась на множество возражений со стороны антропологов. Они показали, что военные политические союзы возникли ещё до этого; на примере Гавайских островов видно, что при низком развитии производительных сил родовая община сама способна поддерживать минимально необходимые оросительные системы, но вожди-управляющие уже существуют и занимаются принуждением сообщества к переработкам, изъятием и перераспределением «прибавочной стоимости».

С течением времени, новациями множества конкурирующих политических союзов репертуар государства обогащался: войны подчиняли духовенство и превращали его в «идеологическую обслугу», выделяли из армии полицию для контроля за внутренним порядком, использовали риторику общего блага и народного единства и т. д. и т. п. Однако его суть, обеспечение господства немногочисленной «элиты», оставалась. Например, экономист Мансур Олсон рассматривал государство как «прогрессивного» бандита: в отличие от кочевников, оно заинтересовано в том, чтобы найти «оптимальную» степень эксплуатации населения. Т. е. власть забирает такую часть прибавочной стоимости, чтобы оставшихся ресурсов обществу хватило на воспроизводство и расширение. Но на практике господство, если оно не встречает сопротивления, перевешивает долгосрочный рациональный расчёт: крестьянские и городские восстания, даже знаковые революции, вроде Английской и Великой французской, начинались именно с чрезмерных налогов и безвозвратных «займов», изымаемых монархом. Характерно, что к XVI веку подавляющая часть доходов государства (короны) шла на содержание армии и завоевательные походы (впрочем, активно поддерживаемые формировавшимся крупным капиталом).

Власть скорее регулярно проверяет общество на слабость, на готовность дать отпор, чем руководствуется рациональными расчётами. Пожалуй, Волков несколько замазывает эту проблему применительно к современному государству, совершая ошибку в духе Олсона. Автор утверждает, что в бюрократической системе служащие должны максимально приближаться к обезличенной функции, к роботу, глупо следующему протоколу (якобы так это работает «где-нибудь в Скандинавии»). Если же значительная часть чиновников проявляет эмоции, предпочитает бытовую речь, допускает фамильярность и корысть, то государство начинает разрушаться.

Здесь Волков, вопреки собственным предостережениям, перестаёт разделять необходимый для господства миф и реальность (пожалуй, даже реальную цель) этого самого господства. Разлом между образом рациональной технократии, бескорыстно служащей общему благу, и реальной политикой концентрации власти, усиления контроля, обеспечения собственного богатства, сращивания с крупным бизнесом — отмечали многие исследователи госаппарата, от Маркса до Грэбера. Сам Волков упоминает о том, как бюрократия порождает «очковтирательство»: ложную отчётность, позволяющую поддерживать миф об эффективности и общественной значимости, в свою очередь служащий прикрытием для реальных «грязных дел».

Устойчивость этого противоречия пояснил социолог Говард Беккер, показавший, что законы сообщества стабильно не соответствуют его практике, и реальные нормы являются динамичным (зависящей от соотношения сил разных групп, составляющих общество) сочетанием неформальных связей и угрозы со стороны формальных законов, приводящихся в действие лишь выборочно (например, в ходе рабочей «итальянской забастовки», или при политических репрессиях, или при войне элитных кланов, когда конкретный чиновник внезапно оказывается коррупционером, но через год всё равно оказывается на свободе и другой должности).

Читайте также: Непредсказуемые российские законы: вор должен сидеть… на условном сроке?

Короче, фасад «рациональности» и «власти закона» скрывает всё то же хитрое политическое противостояние. Неслучайно автор отмечает, что современная социология активно занимается изучением внутренних противоречий, конфликтов и сопротивления государственной власти (ранее национальные государства старались казаться монолитными и едиными): обходом официальных процедур, сокрытием информации (противодействие контролю), созданием серых рынков, формированием снизу альтернативных институтов и т. п.

Отметим также, что Волков почему-то пропускает важнейший этап «тотальных» государств и империализма, упоминая лишь о «тоталитаризме». Вероятно, автор пытается неявно приписать бюрократические «искажения» конкретным режимам — Италии, Германии и СССР, — и противопоставить это «здоровому» капитализму с «правильно» работающей бюрократией?

Наконец, Волков предлагает краткий обзор истории Российского государства — особенно его трансформаций в 90-е годы, которые определяются автором как отпадение общества от государства. Государственные монополии в экономике, применении насилия, арбитраже, сборе налогов и т. д. оказались разрушены и распределены по «гражданским» структурам: частным предприятиям (в том числе теневым), бандам рэкетиров (осуществляющим «перераспределение», собирающим дань и обеспечивающим бизнесу «защиту»), уголовным авторитетам (вершащим суд).

Особенно интересны данные о взрывном росте численности частных охранных предприятий в постсоциалистических странах, вроде Венгрии, Чехии, Эстонии, Словении и России. Так, по данным автора, к 2010 году в России (уже после новой государственной централизации) на 100 тысяч человек населения приходилось 547 полицейских и 525 частных охранников.

Однако Волков сам отмечает, что подобная «приватизация» не обязательно означает потерю государством контроля: наоборот, частичный «аутсорсинг» в сильном государстве может повысить эффективность служб. С этой точки зрения в «крахе» государства в 90-е можно рассмотреть более хитрую схему. Советские элиты хорошо подготовились к реформам, годами вывозя ценности за рубеж, выстраивая отношения с западными фирмами и советниками, пестуя «младореформаторов» и т.п. Формально объявив всеобщую приватизацию и свободный рынок, власть имущие «шоковыми» методами ликвидировали накопления населения, заставили его бороться за выживание и распродавать свою долю в «приватизации». Сами же элиты действовали с позиции силы: отчасти используя госаппарат (незаконно присваивая предприятия), отчасти задействовав скопленный заранее капитал (в стране, где иного капитала не осталось), отчасти отнимая у немногочисленных счастливчиков их бизнес и имущество через тех самых частных охранников (как замечает Волков, массовые сокращения в МВД шли уже в 1989 году; во многих соцстранах владельцами частных охранных фирм стали бывшие главы МВД) — при попустительстве органов правопорядка. Сила, богатство и средства производства сконцентрировались в руках отнюдь не случайных людей.

На следующем этапе часть проблемных капиталистов «отрезали», а государство постепенно вернули, чтобы оно защищало итоги приватизации. Тем более, что, как отмечает Волков, резко выросли цены на энергоносители, — а значит, встал вопрос о контроле над «трубой». Так или иначе, от «краха» государства в России выиграли узкие группы, почему-то исторически связанные с этим самым государством.

Можно провести аналогию с высказыванием Волкова про США: утверждается, что до 1900-х годов там не было реального федерального государства, и всем заправлял напрямую крупный капитал; государство же возникло как попытка граждан удержать алчность капиталистов в узде. Поскольку нужды господства первичны, а государство — вторично, то доминирующий класс или группа может при необходимости отбросить сковывающий её инструмент государственности. В конечном итоге сила сторон и исход политической борьбы определяет институты.

В общем, мы приходим к старой истине: никакие формы государства не спасут нас от злоупотреблений, эксплуатации и классового господства. Даже Томас Гоббс, доказывая необходимость государства для развития общества, описывал «общественный договор» не как чувство согласия или контракт некоего «народа» и государя, а как реальное единство гражданского общества, договор каждого с каждым. Необходимо, чтобы вместе с большой властью приходила и большая ответственность — не перед совестью, а перед организованным и находящимся настороже гражданским обществом.

Если верить коммунистам, путь «рабочего контроля» должен перейти в прямое управление, в участие каждого не только в «надзоре» за чиновниками, но и в работе государства. «Буржуазное» государство несёт в себе слишком большой груз истории доминирования и эксплуатации, насилия немногих над многими. Чтобы убрать эти «минусы», необходимо будет радикально пересмотреть его структуру.

Но, опять же, форма пластична и изменчива: необходима политическая организация, сознание и воля угнетаемого большинства, чтобы превратить совершенствовавшийся тысячелетиями аппарат насилия в нечто, более соответствующее нашим представлениям о справедливости и общем благе. Как показывает книга Волкова, в теории эта задача не является абсурдной и невыполнимой. Это не значит, что она не является трудной; и устоявшиеся представления о государстве, поддерживающие его сегодняшнюю противоречивую форму, играют здесь немалую роль.