14 августа глава французской военной миссии на переговорах в Москве ген. Думенк обратился в Военное министерство с просьбой максимально быстро решить вопрос о сотрудничестве с Польшей, для чего предлагал срочно направить туда военную миссию. Это предложение, по его словам, поддержал и адмирал Дракс. Необходимо было принимать решение, которое могло бы подействовать на Москву положительным образом. 15 августа военно-воздушный атташе Франции в Германии сообщал в Париж: «Военные приготовления Германии продолжают наращиваться и распространяться. Уже сейчас они приобретают такой размах во всех областях, что не могут оставить никакого сомнения в желании Германии быть готовой за короткий срок подкрепить в случае надобности силой оружия свои политические притязания в отношении Польши». Информацией мало владеть, ей нужно иметь возможность или желание воспользоваться. 15 августа Шапошников поставил англичан и французов в известность о планах советской стороны. 16−17 августа стороны обменялись информацией о возможностях своих ВВС, после чего в совещаниях был сделан перерыв. Переговоры явно затягивались.

Флаг СССР

15 августа посол Германии в СССР граф Шуленбург настоял на приеме в Наркомате иностранных дел. При разговоре с Молотовым он сделал предложение о значительном улучшении советско-германских отношений и даже посредничестве Германии в урегулировании пограничных конфликтов с Японией. 17 августа последовала новая встреча Молотова и Шуленбурга. Фактически начались советско-германские переговоры, и они были несравненно более похожи на переговоры, чем беседы с представителями Лондона и Парижа. Шуленбург сообщил, что подготовка торгового соглашения подходила к концу. Нарком вручил послу официальный ответ Совнаркома на предложения, сделанные германской стороной 15 августа. В нем говорилось о готовности Советского правительства, если Берлин готов отказаться от старой враждебной политики, пойти навстречу и изменить свой внешнеполитический курс. Пик противоречий совпал с появлением в Москве представителя США, который долгое время отсутствовал.

Фридрих-Вернер фон дер Шуленбург

В окружении президента с конца 1938 года явно присутствовали скептические оценки возможностей СССР. Бывший американский посол Буллит считал, что после репрессий РККА не способна «ни к каким активным военным действиям», а сама страна в настоящее время является «больным человеком Европы» (по аналогии с Османской империей XIX века). При этом в перспективе будущей войны Буллит не сомневался. 5 марта 1939 года Рузвельт после долгих поисков назначил нового посла в Москву. Президент и государственный секретарь искали фигуру, на которую могли бы полагаться и которая устроила бы местный бизнес, который неплохо относился бы к Советскому Союзу. Этим человеком должен был быть, по словам американского историка, представитель солидного еврейского банка. В конечном итоге им стал Лоуренс Штейнгардт, выпускник Колумбийского университета, мечтавший о дипломатической карьере. Он задержался с приведением в порядок своих дел, между тем в июле Дэвис уже покинул СССР. Штейнгардт отплыл из Америки 12 июля и вручил верительные грамоты 9 августа, сразу по приезду в Москву. Новый посол и глава НКИД зафиксировали полное отсутствие противоречий между двумя странами. Это было справедливо применительно к политике.

Экономические отношения между двумя странами в этот период не были процветающими, хотя и было продлено торговое соглашение. Вывоз из США в СССР многократно превосходил ввоз в эту страну. За 1937 — 1938 торговый год эти данные составили 65 698 тыс. долларов против 19 909 тыс. долларов. Возможности изменить эту диспропорцию не было. Возможности получить займы под приемлемые кредиты исключались. Кроме того, Вашингтон по-прежнему надеялся добиться возвращения части дореволюционных долгов, переговоры по проблеме были прерваны в 1935 г. В любом случае, политические контакты между СССР и США в течение весьма важного периода — почти месяца — были сведены к минимуму. В критический месяц принятия Москвой решения американская позиция не была представлена никаким образом.

Уильям Буллит

Между тем сам Рузвельт уже 1 июля был уверен — поляки не пойдут на уступки и будут драться за Данциг, время «политики умиротворения» для Англии закончилось. Как в Европе, так и в Азии, хотя и он и опасался уступчивости англичан в Китае. 2 июля президент заявил полпреду СССР, что его страна не будет далее поддерживать японцев военными поставками. В конечном итоге администрация Рузвельта решила вмешаться в развитие кризиса в Европе только в начале августа, убедившись в реальности срыва англо-франко-советских переговоров. Советское правительство было извещено о негативном отношении президента к угрозе войны лишь 16 августа. В этот день с В. М. Молотовым встретился Штейнгардт. Он сообщил о том, что президент является сторонником соглашения против агрессии и понимает опасное положение, в котором оказался СССР ввиду опасности со стороны Германии и Японии.

На просьбу сообщить, по мере возможности, о ходе переговоров с Англией и Францией, Молотов ответил: «Этим переговорам мы придаем большое значение, что видно уже из того большого времени, которое мы отдавали этим переговорам. Мы с самого начала относимся к переговорам не как к делу, которое должно закончиться принятием какой-то общей декларации. Мы считаем, что ограничиваться декларацией было бы неправильно и для нас неприемлемо. Поэтому, как в начале переговоров, так и сейчас, нами ставился вопрос так, что дело должно идти о конкретных обязательствах по взаимопомощи в целях противодействия возможной агрессии в Европе. Нас не интересуют декларативные заявления в переговорах, нас интересуют решения, которые имеют конкретный характер взаимных обязательств по противодействию возможной агрессии». Изложение советской позиции было предельно ясным, как и недвусмысленным было и заявление Молотова о том, что успех или неудача ведущихся переговоров зависят не только от советской стороны. Штейнгардт правильно понял происходящее и немедленно известил государственный департамент о том, что в ближайшее время возможно заключение советско-германского договора о ненападении. Там ему не поверили.

17 августа Молотов принял Шуленбурга. Посол зачитал ему «Памятную записку», присланную из Берлина. В ней говорилось о том, что Германия готова заключить соглашение с СССР, готова определить срок ненападения в 25 лет, сотрудничество двух стран может иметь самый широкий характер. Не скрывался и тот факт, что, учитывая «польские провокации», Германия хотела бы достигнуть соглашения быстрее. Риббентроп был готов прибыть в Москву, начиная с 18 августа. Шуленбург высказался даже более энергично: «Германия не намерена терпеть польских провокаций». На вопрос главы Советского правительства, готова ли Германия учесть интересы СССР на Балтике, фактически последовало согласие обсудить этот вопрос при приезде Риббентропа.

Вячеслав Молотов

После этого оставалось только одно — уточнить программу будущего соглашения и подготовить визит главы МИД Германии. 19 августа Шуленбург и Молотов начали обсуждать условия будущего договора о ненападении, был составлен и его проект. А в Польше близкая к МИД газета «Эко де Варсови» в этот день выступила с заявлением о новой судьбе старого договора с Румынией, который теперь «эвентуально действителен и против Германии», в то время как требования Москвы нежелательны, а предложения — из разряда тех, о которых не просили. В случае необходимости Польша доведет численность своей армии до 4,5 млн чел. и, ясное дело, справится с германской угрозой самостоятельно. К этому моменту в военном отношении почти все было решено, как в Европе, так и на Дальнем Востоке.

На последнем этапе подготовки к наступлению против японцев у советского командования возник план более глубокого охвата группировки противника, за счет обхода его по территории Манчжурии. Сталин категорически запретил делать это: «Вы хотите развязать большую войну в Монголии. Противник в ответ на ваши обходы бросит дополнительные силы. Очаг борьбы неминуемо расширится и примет затяжной характер, а мы будем втянуты в продолжительную войну. Надо сломить японцам хребет на реке Цаган». Противник тем временем готовился основательно расположиться на занятой монгольской территории. 4 августа была сформирована новая 6-я армия. 17 августа её командующий, генерал Огису Рюхей, отдал приказ о строительстве зимних казарм и рекогносцировке позиций РККА на восточном берегу Халхин-гола. Выполнить это распоряжение его подчиненным не удалось. Во-всяком случае, полностью.

6 августа была торжественно отмечена годовщина окончания боев на Хасане. Центральная пресса СССР призывала к единству и готовности стоять начеку для будущей победы. Страну готовили к новостям о решающих событиях. В ночь с 19 на 20 августа советско-монгольские войска на Халхин-голе скрытно вышли на исходные позиции. Действия по маскировке были успешными — японцы не заметили концентрации сил. Для подготовки наступления было собрано 208 орудий (в конце июля их было 132), большая часть которых была представлена тяжелыми — 107, 122 и 152-мм гаубицами и пушками. Утром 20 августа в воздух поднялись 150 советских бомбардировщиков под прикрытием 100 истребителей. Они нанесли удар по японским позициям, после чего 2 часа 45 минут их обрабатывала артиллерия. Японских самолетов в небе не было, японская артиллерия молчала. Потом снова был нанесен бомбовый удар, после этого началось наступление. Удары с воздуха были столь массивными и впечатляющими, что противник даже не пытался оказывать сопротивление. Огня с земли не было, как и японских истребителей в воздухе.

Советские лётчики-истребители. Халхин-Гол. 1939

Наблюдавший обстрел военный корреспондент Константин Симонов вспоминал о том, как выглядели японские позиции: «Это было похоже на извержение, особенно, если смотреть в бинокль». Японский солдат проявил себя, как всегда, достойным, храбрым и упорным противником. Ему пришлось сражаться в исключительно тяжелых условиях. «Наших самолетов еще не видно. — Записал в 06:50 20 августа в свой дневник один из оборонявшихся. — Темная туча артиллерийских снарядов падает вблизи и вдали от нас. Становится жутко». В ходе боев у советского командования возникла идея нанесения бомбо-штурмового удара по японским аэродромам в глубине манчжурской территории, но Москва категорически запретила делать это. 21 и 22 августа шли упорные бои, но, в конце концов, наши войска обошли японцев с флангов. 23 августа был отдан приказ о ликвидации противника на территории МНР. Штаб Квантунской армии тем временем издавал приказы об успешном контрнаступлении японо-манчжурских войск против вторгшейся на территорию Маньчжоу-го Красной армии. 26 августа основные силы японцев были окружены. Их немедленно начала активно добивать артиллерия. 27 августа в связи с уничтожением вторгшейся группировки врага советские и монгольские войска получили новый приказ: «Не допускать проникновения противника на территорию МНР, и в случае проникновения в ее пределы — уничтожить».

Тем временем переговоры в Москве затягивались, преследования немцев в Польше нарастали, и вместе с ними нарастала напряженность в германо-польских отношениях. По словам британского посла в Германии, только неопределенность в отношении к России сдерживала Гитлера в августе 1939 г. Англо-французская дипломатия пыталась склонить Польшу к сотрудничеству. Военное министерство Франции не направило в Варшаву специальную миссию, но уже 15 августа поставило военного агента в Польше в известность о деталях переговоров в Москве для того, чтобы ввести польский Генеральный штаб в курс дела. Позже к этому подключился и МИД. Уже 16 августа в докладной записке на имя главы правительства Бонне отметил, что необходимо было предварить предоставление гарантий Польше ее согласием на принятие советской помощи и нужно сделать все возможное, чтобы «поляки поняли сейчас, пока еще не слишком поздно, необходимость занятия менее отрицательной позиции».

17 августа Думенк вновь обратился в Париж с напоминанием о позиции, занятой советской делегацией — она настоятельно требовала решения вопроса о Польше и Румынии и явно опасалась потери времени в случае начала германской агрессии. «Нет сомнения в том, что СССР желает заключить пакт, — писал генерал, ‑ и что он не хочет, чтобы мы представили ему документ, не имеющий конкретного значения; маршал Ворошилов утверждал, что все эти вопросы о помощи, тылах, коммуникациях и т. п… могут быть обсуждены без каких-либо трудностей, как только вопрос, который они называют «кардинальным вопросом», будет разрешен… Атмосфера всегда была очень сердечной, советский прием — превосходным».

17 августа французский посол в СССР Поль-Эмиль Наггиар обратился к своему коллеге в Польше Леону Ноэлю с телеграммой. Это был результат консультаций с Думенком: «Самое меньшее, что нам следовало бы добиться от поляков, заключается в том, чтобы они не занимали позиции, которые спровоцировали бы разрыв наших переговоров с русскими». Посол и военный атташе в Польше должны были приложить усилия для того, чтобы объяснить необходимость создания общей программы действий. Наггиар предупреждал: «Если поляки не пойдут на это минимальное предложение, то они сорвут наше соглашение с русскими, что сразу привело бы к таким последствиям, всю серьезность которых, как для них, так и для нас, являющихся их гарантами, они могут себе представить». Но представить себе это польские политики явно не могли. 18 августа Бонне также начал информировать польского посла о ходе переговоров, а тот, соответственно, извещал об этом Варшаву. Активно действовали и англичане. Вечером 19 августа британский посол Говард Кеннард встретился Беком и попытался объяснить ему положение. Последовал категорический ответ — Польша является суверенной страной, и её правительство не допустит ни германских, ни советских войск на своей территории. Неудачей окончилась и предпринята в этот день трехчасовая попытка британского и французского военных атташе объяснить генералу Стахевичу необходимость соглашения с СССР.