Шинкарев: забава интеллигенции – отчизну ненавидеть. Я этим не увлекаюсь

Владимир Шинкарев, петербургский художник, один из основателей группы «Митьки», рассказывает о своих отношениях с художником Дмитрием Шагиным, с которого был слеплен идеальный митёк, и о том, что такое жизнь без водки.

Сегодня Шинкареву 65 лет — однако на его голове нет ни одного седого волоска. Видимо, не любит седины. Закрашивает, что ли. Та же же ситуация и с усами.

Высокий, худющий, неторопливый. Производит впечатление флегматика. Суетные и холеричные люди типа меня его немного раздражают. Себя называет «лесным человеком», потому что живет не в городе, а на даче.

Пишет картины у себя в мастерской на 12-ой линии Васильевского острова. Там же принимает гостей. В большой комнате, где развешаны его картины с обнаженными женщинами и петербургскими холодными пейзажами, угощает их чаем. Курит. Смотрит на вас добродушно, но несколько скептично, с еле-еле обозначенной улыбкой. Мастерская, как и картины хозяина, холодна, но не в плане температуры, а в плане атмосферы. Удивляешься, как такой холодный и спокойный человек мог изобрести таких веселых и витальных людей, как митьки.

Картины Шинкарева атмосферны. Они заставили меня вспомнить культовый фильм 70-х, эпохи Нового Голливуда — «Три дня Кондора», тот эпизод, когда герой Роберта Рэдфорда, аналитик из ЦРУ, рассматривает фотографии на стенах в квартире фотохудожницы, которую играет Фэй Данауэй. Он обращает внимание, что фото сделаны только осенью, и главное — на них нет людей — одни безлюдные улицы, скамейки, детские площадки. Все выдержанно в черно-белых цветах. Редфорд говорит Данауэй, что это фотографии Одиночества.

Вот и неяркие осенние картины Шинкарева, на которых невозможно различить лица людей, это картины Одиночества.

Владимир, этом году исполнилось 35 лет с тех пор, как вы, Владимир Шинкарев, изобрели митьков, веселых, беззаботных, неагрессивных парней, этакую смесь хиппанов с дзен-буддистами. Митьки были чрезвычайно популярны в Советском Союзе во второй половине 80-х и в постсоветских странах во второй половине 90-х. Недавно я поймал себя на мысли, что о митьках стали забывать. Почему? Или я ошибаюсь?

Не забывают явления, которые мелькают в медиапространстве, сигналы о себе подают, а группа художников «Митьки» давно не существует и митьковский миф не раскручивает — вот и стали забывать.

Конечно, есть люди, которые только недавно прочитали книгу «Митьки», увлеклись, подумали: да ведь это про меня и мою компанию. Но таких уже мало, самосознание общества стало другим. Да и сколько найдется прочитавших книгу, когда молодежь книг не читает.

Не могу не задать вам вопрос, как говорится, волнующий массы старых митьковских поклонников, о ваших отношениях с художником Дмитрием Шагиным, ставшим, как все убеждены, прообразом Митька.

Вы, вне всякого сомнения, в курсе легенды о Големе, когда один пражский раввин создал великана Голема для защиты евреев. Однако тот в итоге вышел из-под контроля своего создателя и стал крушить все вокруг и делал это, пока создатель его не усмирил, вынув из его рта кусок священного текста, который оживлял Голема.

Вот вы себя не ощущаете вот таким «раввином», который создал Митька, а он вышел из-под вашего контроля? Я под Митьком, конечно же, имею в виду Шагина. Вы после разрыва не пытались с ним урегулировать отношения, помириться?

Журналисты в интервью не раз подсовывали мне эту аналогию или подобные, еще для Мити обиднее, провоцировали на интересный скандал. Всю историю «Митьков» я изложил в книге «Конец митьков», прибавить нечего.

С Митей мы видимся — случайно на выставках, раз в год. Целуемся троекратно, радуемся друг другу. Не знаю, как он, а я по нему скучаю.

Ватник — один из атрибутов митька. Украинские национал-патриоты называют этим словом, как вам известно, пророссийских активистов и русских патриотов. А вот лично вас можно назвать ватником в плане ваших политико-идеологических убеждений?

Любимая забава российской интеллигенции — позубоскалить над любым действием или бездействием своего правительства, а еще сладостнее — отчизну ненавидеть. Я лично этим давно не увлекаюсь, если это называется быть ватником — значит, ватник.

Вы как-то в одном из интервью сказали, что одни митьки на выборах голосовали за коммунистов, другие — за Союз правых сил. Это так? Митек патриот или нет? Или ему нет никакого дела до политики и идеологии?

Митьки — социокультурный срез общества, а в каждую эпоху он разный. В среднем ему нет дела до политики и идеологии, в среднем он — то патриот, а то, глядишь, и нет.

Почему в свое время митьковская идея, если так можно выразиться, получила такое распространение по всему СССР и постсоветскому пространству: даже рассказывают, что якобы в Витебске появились витьки, на Западной Украине — дмитрики. В Харькове свет увидело Евангелие от митьков, которое написал Михаил Шильман. В чем секрет?

Потому, что, как я высокопарно выразился, митьки — это социокультурный срез общества (уточним: общества середины 80-х годов, хотя митьки и были задуманы не как статичное, а как постоянно меняющееся вслед за обществом явление). Вот, общество себя и узнало, порадовалось.

Добавлю, что «Евангелие от митьков» — чрезвычайно плохое произведение, впрочем, наличие плохих подражаний и есть свидетельство признания.

Известно, что митьки в свое время сильно пили, потом все в 90-х завязали. Но вот, по-моему, ничего неизвестно, курили ли вы траву или нет. Курили? Кстати, как вам сейчас живется без водки?

Опять: социокультурный срез общества в середине 80-х траву курил мало, он пил, лучше всего — запоем, а в 90-х — перестал, задумался, решил делом заняться. Так митьки и поступили. А без водки жизнь — то трудная, то радостная, но в любом случае — гораздо более осмысленная.

Почему именно «Место встречи изменить нельзя» стал культовым фильмом в митьковской среде, а не, например, «Семнадцать мгновений весны»?

Так ведь «Семнадцать мгновений» не про Россию, а про Германию, повторим припев: митьки это социокультурный срез русского общества, это пусть в Германии «Семнадцать мгновений» цитируют.

Я недавно рассматривал ваши картины. Почему у людей на ваших картинах нет лиц, а только общие контуры? Почему цвета на ваших картинах блеклые — белый, серый, коричневатый? Почему нет ярких красок? Потому что Петербург — это Север? Почему у вас не пейзажи, а какая-то пустошь? Не любите людей?

Вот вопрос, наконец, не про митьков, а про текущее положение дел. На моих картинах чаще всего изображено пространство, а персонажи картин это пространство вместе со мной созерцают, потому мы обычно видим их со спины. Если я пишу портрет или какую-нибудь драматическую сцену, вот недавно написал: «Братки с этюдов идут», — лица прекрасно видны.

(Кстати, на всех, без исключения, картинах моего любимого художника Каспара Давида Фридриха мы видим только затылки и общие контуры людей: все персонажи созерцают пространство.)

До середины 90-х цвет на моих картинах был достаточно интенсивным, но потом, когда город заполонила реклама, заслонила все своим ядовитым анилиновым цветом, реальный мир захотелось писать все более сдержанным и задумчивым.

У меня есть всплески яркого цвета, но это скорее изображение боли, агрессии, раздражения.

Да и Север, само собой; есть у меня картины про Италию, даже джунгли на Филиппинах — там не какая-то блеклая пустошь, конечно. Надеюсь, это не означает, что я филиппинцев люблю, а наших северных людей — не люблю.