Как переформулировать Минобрнауки? И когда уже, наконец?

Лето прошло, а с ним и время публичных консультаций по законопроекту «О научной и научно-технической деятельности в Российской Федерации». То ли от отчаяния из-за упущенных сроков или по чиновной привычке действовать вопреки здравому смыслу министерство устроило эти консультации в период летних отпусков сотрудников научной сферы. То, что это проформа, стало ясно с самого начала. К тому же, выпуская в свет законопроект, министерство, подстилая соломку, не постеснялась признать его полуфабрикатом: это, дескать, еще не модель будущего государственного регулирования научной отраслью, требующая одобрения. Главное сейчас — поставить задачи и найти ответы на вопросы, которые «можно решить методом правого регулирования». Таким оказалось министерское предисловие к консультациям.

Правительство и министерство давным-давно сами себя загнали в законотворческий тупик. Шестой год продолжается законопроектная пытка-попытка переписать действующий закон, а конца не видно. Движение идет по кругу. Двадцать лет назад предлагалось назвать закон о научной сфере страны так: «О научной деятельности и государственной научно-технической политике». Однако был принят закон с иной концепцией, выраженной в названии: «О науке и государственной научно-технической политике». Двухлетние дискуссии привели к пониманию того, что понятие «научная деятельность» все-таки более узкое, чем понятие «наука». Потому что, говоря о науке, надо иметь в виду и научную деятельность, и самих ученых, чьи права необходимо регулировать законодательно. Сейчас вновь возвращаемся на круги своя, к закону «О научной и научно-технической деятельности в Российской Федерации».

Итак, напомню, что главное на старте консультаций с общественностью для министерства было поставить вопросы, которые «можно решить методом правого регулирования». Классик говорил: «Один дурак может задать столько вопросов, что и сто мудрецов не смогут ответить» (в неклассических источниках говорят, что этих мудрецов было всего семь). Вопросов, заданных министерством всей стране в порядке публичных консультаций, было всего шесть. Текст каждого из шести вопросов развернулся почти на полстраницы, до упора в вопросительный знак. Получились, во-первых, не вопросы, а блоки вопросов. Вот первый из них: какие наиболее значимые современные и будущие организационные формы и практики научной деятельности должны найти отражение на уровне федерального законодательства, как стратегически сформулировать взаимоотношения и взаимную ответственность между государством и научным сообществом? Сколько здесь вопросов? Я насчитал двенадцать. Это по форме. А по существу — нет ни одного. Потому что вопрос «как сформулировать» — это не вопрос, а жалоба.

Министерство, которое задает стране вопрос «как сформулировать» дает капитальный повод для того, чтобы незамедлительно переформулировать само министерство. А жалоба: «как стратегически сформулировать» нечто — это вообще словесные помои. Какая картинка возникает в головах у сотрудников аппарата министерства при представлении «взаимоотношений и взаимной ответственности между государством и научным сообществом», которые им так хочется описать в «стратегических определениях» русского языка? Думаю, не адекватная действительности. Потому что суть взаимоотношений и взаимной ответственности в одном их связующем понятии — «взаимности». Его и надо описать, операционализировать, чтобы выйти на законодательные формулы. Рассчитывать на взаимность с научным сообществом, конечно, можно, но ничего для него не сделав, не дав и даже не предложив руку и сердце, значит держать всех за дураков.

Министр и его министерство также очень нуждаются в том, чтобы кто-то вместо них нафантазировал им «будущие организационные формы и практики научной деятельности». Напридумывал в таком количестве, чтобы, как галки на ветвях дерева, они разместились «на уровне федерального законодательства». Если перевести этот канцелярит на более понятный язык, то министерству срочно потребовались новые футуристические идеи сразу во все федеральные законы, которым несть числа, но которые прямо или косвенно регулируют деятельность научных учреждений и научных сотрудников и как ученых, и как физических лиц. И не только в федеральные законы, но и в указы президента, постановления правительства, министерские приказы. Потому что всё это в своей совокупности и есть федеральное законодательство, на уровень которого и надо приподнять будущие организационные формы и практики научной деятельности. Получается, авторам идей надо великолепно ориентироваться в гражданском, налоговом, бюджетном, административном, отраслевом и локальном законодательстве, быть одновременно докой в сфере науки, разбираться в подковерных технологиях принятия решений. Этакий законотворческий и практический симбиоз и полифонизм, которого в природе не бывает, зато есть в министерском воображении или надеждах.

Министерские вопросы-жалобы бесконечны. Министерство просило сообщить, что требуется для описания общих правил, ответственности и полномочий по организации научной и научно-технической деятельности на уровне регионов и муниципалитетов (ответ «требуется голова, ручка и бумага» не предлагать).

Министерство не только жалуется, но и сомневается: может, надо некоторые из действующих норм «поднять» на уровень общего отраслевого закона о научной и научно-технической деятельности? Может быть какие-то нормы нуждаются в коррекции? В какой?

Чиновники очень ждали от общественности законотворческих подсказок — каким образом можно стимулировать трансфер новых знаний в технологии, развивать привлечение частного финансирования. А есть ли какие-либо эффективные инструменты, дополнительные возможности в сфере законодательного регулирования? Может, нужны какие-то особые механизмы поддержки научной деятельности? А как увязать особенности научной деятельности со строгой и подотчётной логикой расходования денег налогоплательщиков? Что прописать в законе, чтобы обеспечить и академическую мобильность, и учесть национальные интересы Российской Федерации? Надо ли и если надо, то каким образом прописать правила и нормы организации профессиональной экспертной оценки научной деятельности? Жалобы, жалобы, жалобы. Такое ощущение, что научная общественность упросила министра и его сотрудников принять на себя функции и полномочия министерства в обмен на право требовать от научной общественности исполнения этих самых функций и полномочий.

Помимо вопросов-жалоб министерство опубликовало и весь многостраничный текст законопроекта. За исключением некоторых частностей, имеющих декларативное значение и не требующих расходов федерального бюджета, он скорее всего таким и останется. Обещания министерства, что каждое из направленных предложений будет исследовано и аргументированно оценено, выполнено не будет. К примеру, без дискуссии в корзину для бумаг выкинуто предложение-утверждение, что государственные научные организации занимаются научными исследованиями и открытием новых законов, и их деятельность никак не может регулироваться юридическими законами.

Не посмеют даже вслух прочитать на коллегии, а не то, чтобы детально проэкспертировать, предложение о ликвидации министерства науки и высшего образования с передачей его полномочий и функций Российской академии наук. Ну, не врали бы, а так бы сразу и сообщили: принимаются не все предложения, а только некоторые. Те, которые подрывают идею самого существования закона, оспаривают необходимость существования министерства и подобные им рассматриваться не будут.

На что рассчитывали на старте публичных консультаций в министерстве? Лето прошло, можно подводить и итоги. За пределами сайта «ПреОбразование» — диалоговой площадки для учителей и родителей, на которой размещен текст законопроекта и жалостливое обращение из министерства, обсуждение практически не велось. Межрегиональная общественная организация «Общество научных работников» (ОНР), активно участвовавшая в обсуждении предыдущего варианта законопроекта, резко сократила своё участие в нем. Её видный представитель Э. Медведев, доктор физико-математических наук, главный научный сотрудник Института проблем химической физики РАН в своей первой публикации прокомментировал вопросы-жалобы министерства так: в них нет ничего важного для научной работы, а в законопроекте ученый с его нуждами просто потерян. Во втором и последнем комментарии в середине августа он всё-таки настаивает на необходимости принятия срочных мер по восстановлению отечественного приборостроения, уничтоженного предыдущими реформами. Надо разработать тарифную сетку для научных работников, ППС и вспомогательного персонала, устраняющую чудовищные (до 500 раз!) диспропорции в зарплатах. Обеспечить свободный доступ к научно-технической информации. Восстановить гранты на поездки на конференции, надбавки за ученые степени, ввести научную надбавку к пенсии. Обеспечить лицензионным программным обеспечением.

Руководитель лаборатории Института космических исследований, Института физики Земли доктор физико-математических наук В. Пилипенко признался: «Попытка прочитать предлагаемый на общественное обсуждение закон у него не получилась». Он выглядит как закон о впадении Волги в Каспийское море. Главное же, о чем надо вести речь — эффективная деятельность научного сотрудника немыслима без доступа к современной информации. Никаких гарантий возможности такого доступа никто, в том числе и обсуждаемый закон, не дает. Крайне низкая цитируемость российских работ в мировой науке в значительной степени является отражением не научной слабости отечественных работ или злокозненности зарубежных исследователей, а отсутствием свободного доступа к статьям (особенно переводным) на сайтах российских научных журналов. C легкой руки реформаторов науки в качестве основного показателя значимости научных исследований становится число публикаций в западных журналах и основанные на них индексы. Однако любая публикация в престижном западном журнале стоит денег: в области геофизики и космической физики — от $1000 (журнал уровня J Geophysical Research) до $5000 (Nature Communications). У институтов РАН денег на оплату нет, а для сотрудников оплата зарубежной статьи — это громадные деньги, даже если из гранта РФФИ оплатить хотя бы несколько публикаций, то там почти ничего не останется. Любой post-doc даже в Чили, не самой передовой научной державе, получает в год $2000 только на оплату публикаций. Должны ли данные наблюдений, проведенных на бюджетные деньги, быть доступны любому гражданину? Ответ на этот вопрос в западном научном сообществе дается однозначно — все полученные в мире данные переводятся в свободный доступ. Например, NASA в обязательном порядке требует, чтобы данные финансируемых ей спутниковых проектов выкладывались в свободный доступ практически в реальном времени. NASA даже создало специальный Центр данных по космическим наукам NSSDC (https://nssdc.gsfc.nasa.gov), который собирает, хранит и предоставляет бесплатный доступ ко всем научным данным спутниковых миссий NASA и ESA. Другой пример — данные более 300 наземных магнитных станций собираются на портале SuperMAG (http://supermag.jhuapl.edu), финансируемым Научным Фондом США. Унифицированные и очищенные от помех данные не только свободно доступны всем исследователям, но портал предоставляет программные средства для их анализа. С нашей точки зрения, они — идиоты! Потратить десятки, а то и сотни миллионов долларов на космический проект, и свободно предоставлять его данные всему миру! Мы, конечно, не такие дураки — данных отечественных геофизических станций в свободном доступе практически нет. Данные же Росгидромета, Роскосмоса и других ведомств невозможно получить ни с какими обращениями. Поэтому нарастающая провинциальность российской геофизики по сравнению с мировым уровнем связана не столько с недостатком финансирования, сколько с тем, что они — «идиоты», а мы — себе на уме. Поэтому «идиоты» получают с помощью мирового сообщества массу научных результатов от своих проектов, развивают технологии, весь мир бесплатно тестирует их данные, а «умные» — ограничиваются размещением вымпела в труднодоступных точках планеты и полной безвестностью в научном поле. Одной из основных проблем отечественной геофизики является не столько недостаточное финансирование, сколько отсутствие отечественных баз данных и разработанных моделей в свободном доступе. В лучшем случае на сайт выкладываются картинки, бесполезные для серьезных исследований. Попытки в институтах РАН перевести имеющиеся архивы данных в свободный доступ немногочисленны и сдерживаются отсутствием свободных квалифицированных рук. Данные же организаций из других ведомств вообще полностью закрыты для исследователей. И какой практической отдачи от отечественных исследователей тогда можно ожидать? В западных космических центрах широким фронтом идут работы по моделированию динамики потоков релятивистских электронов в околоземном пространстве. Представляют ли эти электроны-«убийцы» опасность для отечественных спутниковых миссий — мир никогда не узнает, т. к. база данных сбоев в работе спутниковой электроники недоступна для анализа. И перечень таких примеров, когда ведомственная закрытость тормозит развитие прикладных аспектов геофизики, можно продолжать и продолжать… Неплохо, если бы новый закон обязывал все ведомства предоставлять РАН информацию, необходимую для прикладных научных исследований.

Академик Р. Хохлов на своей странице в «Фейсбуке» тоже конкретизировал свои прежние предложения. Об этом и других предложениях ученых расскажем в следующий раз. Потому что именно эти мнения, а не жалобы, и отражают истинную картину ситуации в научной отрасли страны.