Нам не дано предугадать, как отзовётся та или иная книжка, которую приходится прочитать по служебным обязанностям «критика-обозревателя» или личным прихотям. Оказалось в этот раз, что почти случайная книжка с полки внезапно стала пронзительно грустным поводом для размышлений. Я читал её в рейсовом питерском автобусе, проезжая мимо кафе, где последний раз перед своей дуэлью был Пушкин, впрочем, ехал я-то во вполне счастливую сторону: танцевать бачату на стрелке Васильевского острова, в окружении временно счастливых людей, которые изображают из себя с разной степенью танцоров, которые сбежали из офисов, под дождями, фейерверками, вспышками фотокамер туристов, облаками и вертолётом, который летает над островом. Такой вот град Петров, в конце концов… Начиналась золотая осень. Волны волновались перед дворцом.

Роберт Фальк. Книги. 1921

Это книжка с подзаголовком «маленькая антология великих ленинградских стихов» показалась мне крайне любопытной. Странностью отбора. Почему одни вошли, а другие нет? Например. Не будем опускаться до имён, которые не вошли. Частности взгляда всегда любопытны. Дело усложняется тем, что большинство её героев, включая автора-составителя, — уже немного умерли. Вроде бы это было даже почти обязательным условием отбора стихов. Хотя как минимум один поэт, чьё стихотворение представлено, к счастью, до сих пор жив… Писать про умерших плохо — это плохо, а хорошо — это скучно. Приходить на чужие могилы плеваться или даже щёлкать семечки — тоже как-то не слишком вежливо. Что остаётся? Как обычно, несколько заметок на полях.

Петербур начала 1900

Про что эта книжка? Эта книжка — сборник эссе и заметок вокруг «прецедентных» стихотворений. Жанр вполне понятный. Есть хронологические рамки. Условно говоря, период существования «Советского Союза».

Вообще, один пишет про другого — более чем частый сюжет последнего времени. Культура становится всё более полна «странных сближений», «обзоров», «критик», «палимпсестов», «дайджестов». Словно бы основной навязчивостью эпохи становится «комментирование». Столкновения разных мировоззрений, оценок, попыток одних «переписать» историю других… Не хочется говорить банальности, но Россия — это во многом страна, где история переписывается постоянно. Бесплатно и за пайку. Интересны именно столкновения. Затирания, цензура, перестановки акцентов.

Невский поспект

Пару дней назад я случайно открыл новости с войны, которая идёт за тремя морями, продолжая слушать французский стендап, который до этого и слушал. И оказалось, что этот случайный контраст что-то словно бы прояснил… И без того отвратительную трагикомедию. Разумеется, никто почти не делает это сознательно, кроме совсем уж извращенных ценителей соединения порнографии со священными писаниями… Это кажется странно. Когда одни сидят в кафе в эмиграции, другие умирают. Если немного навести резкость, то оказывается, что под уютными фасадами истории скрываются язвы и гнойники. Словно бы всегда есть поверхность вещей, за которой есть что-то ещё. Чаще всего — трагедия.

Разве не разрывается социальная реальность от противоречий, которые всё сложнее припудрить? И как и с какой точки зрения «соединить разрыв времён», «вправить сустав века», «склеить своей кровью позвонки» истории? Что переключает нас с одного канала на другой? Как сталкиваются разные ценности, тактики, стратегии, судьбы? В данном случае это очерки (в подавляющем большинстве написанные самим автором-составителем, что уже забавно, быть автором-составителем своих собственных текстов) про других поэтов… Как бы есть один автор-составитель, который «проясняет» за жизнь других. Интересно, что к «великим» часто относятся в этой книги тексты скорее «маргинальных» поэтических традиций. Для широкой публики большая часть стихотворений совершенно ничего не скажет. За исключением парочки «хитов»: Бродский, Заболоцкий, Ювачёв. Понятно, что в известном смысле в этом есть некоторая игра. Повод для высказывания. Не такие уж и стихи великие, не так уж и важны… Важно поговорить. Внести ясность. Разложить по полочкам. Высказаться. Исполнить цыганочку с выходом. Оставить след. Книжку на полке.

Жители Ленинграда у здания биржи встречают известие о снятии блокады. 1944

Что про это скажешь? Написано витиевато, сложно, с обилием отсылок, парадоксов, уточнений и утончений, замысловатостей, скрытых и открытых цитат… Интересно написано. Вообще, иногда мне кажется, что правильно писать рецензии, скорее предлагая некоторый набор для сборки читателю. Вроде как детская игра, где нужно сложить одежду для куколки из вырезок. Читатель уж сам будет комбинировать комбинезоны и сарафаны. Какие здесь могли бы быть темы сочинений? Еврейство. Радио «Свобода» (со всеми обертонами от «диссидентских кухонь» до спецслужб и своей повестки), эмиграция, «русская культур», проблематика перевода, наконец, Петербург-Ленинград-Петроград — колыбель трёх революций, бандитский — далее везде. Город и текст, место и судьбы, пиво и пышки, кошки и мышки. Город — топос, хронотоп, топь болот, блат и так далее… Впрочем, в это я уже не очень верю? Да и как странно писать про это эмигранту. Старая история: уехать туда, чтобы издаваться здесь. В пределе люди, оказывается, умирают под звёздами, а не на родине. Пока я читал эту книжку, я думал, чем её можно дополнить? Какой другой? Идиотская привычка искать специи, витамины и приправы ко всему. Или даже ключи. Перпендикуляры. Мне давно хотелось прочитать книгу Лапина В. В. — «Петербург. Запахи и звуки». Её я читал параллельно. И вам рекомендую. Дело пахнет табаком и керосином… В некотором смысле мне куда как более понравившуюся. Ибо сама антология по себе почти перестала меня интересовать… Хотя с кем-то из её героев я даже пересекался лично.

Невский проспект. 1960

Что ещё сказать? Я глубоко провинциальный человек. Разночинство, необразованность и зависть к «культурной столице» и «хорошим гуманитарным семьям» мне свойственны. Петербург для меня чужой и всегда таким останется, хотя я прожил тут довольно много. Но это истории частные. Тут кто как умеет. Однажды мой знакомый (вероятно, уже покойный), крайне немолодой швед, художник и писатель, и немного даже на свой шведский манер коммунист, гостил в Петербурге. Это была первая его поездка в Россию. И я восторженно и даже с некоторой с гордостью спросил: «Ну как вам город?» «Слишком много жизней на это всё потрачено», — ответил он, имея в виду, разумеется, не блокаду, а само строительство города. Зато здесь бывает хорошо немецким туристам.

Банковскиий мостик на канале Гибоедова

Эта книжка даст вам как минимум повод задуматься о судьбах русской и еврейской словесности и «интеллигенции», а как максимум вообще задаться вопросом, что это за город такой, где мы все живём. Книга частная, предвзятая, спорная, интересная, всячески достойная прочтения для всех, кому небезразлична история отечественной словесности. Насколько я понял, книга воплощает собой тексты, которые изначально существовали в интернете на портале автора. Остаётся ещё раз сожалеть, что все мы смертны, но книга даёт хотя бы иллюзорную возможность вспомнить о тех, кто когда-то писал стихи на этой широте и долготе. Хочется пожелать нам всем сплошного литературного бессмертия.