Псковщина. Единственная жительница

Летом моя одноклассница Рита пригласила меня погостить на Псковщину, где я познакомилась с соседкой Людмилой Вячеславовной, Люськой, — так она представилась. Люська — человек доброжелательный, открытый и гостеприимный. Подружились мы мгновенно, с первого взгляда.

Люська — единственный житель деревни Толоковниково, из даров цивилизации у Люськи — сотовый телефон, иногда — электричество. До ближайшего обитаемого поселка 5 километров. «Дороги, как зарплаты, как футбол и кино, — говно!» — цитирует Люська репризу КВН.

Дочь и внук по очереди приезжают из Новгорода. Люська им помогает — свежие фрукты и овощи летом, картошка с соленьями зимой. С весны до осени заезжают соседи: Юля с мужем и Рита с сыном. С Юлей Люська не разговаривает, а с Ритой дружит. Летом чего не жить — автолавка по пятницам, баня по субботам. Вода в ручье мутная только после дождя, не то что по весне в половодье. Рита возит Люську в церковь, 10 километров в свои 70 лет Люське трудно преодолеть пешком.

По дому, в бане, в огороде Люська всё делает сама ‑ и дров наколет, и крышу подремонтирует. Без прыти, «чтоб не окорытиться» (не упасть). Огород каждую весну приезжают пахать на тракторе из соседней деревни. А до магазина в распутицу не пройдёшь. Зимой редко, но заскакивают на машине: «Как ты, тёть Люсь?» — Люська уже знает, что к ней приедут, привезут заказанное по телефону в магазине. Заказ рублей на 300 — молоко да сахар, хлеб, соль, спички. Коньяка грамм 200, Люська — человек общительный и под разговор или в праздник принимает.

Новый год Люська не считает праздником, а Рождество — да. Мама так приучила.

Люська обожает хвастаться нарядами: «Пальто мамино, в 1937 году справили. Отличное, до сих пор как новое. Тёплое, на вате. Шляпки мои, летом ношу. Юбка любимая, кофту надо к ней. Говорю дочке: «Привези мой бадлон, я выкройку сделаю и сошью себе такой же». — «Мама, это 50 лет назад носили». Я знаю, что делаю. Но не везёт!»

«Не ношу я советские вещи. Рожа деревенская, плащ советский? Только импорт! У меня вещи круче, чем у Брыльски, она нищета по сравнению со мной. Из моды вышло. Зато ватник и жилетка модные! Мне все завидуют. У меня все импортное. У соседки все советское. Деревня».

Рассказов у Люськи тьма, как сказки:

«Анастасия-монахИня подарила этот крест бабушке, когда Тибет разорили. Жила она в землянке за озером. Пришли бандиты, книги святые порвали-растоптали, Анастасию повесили вниз головой, а наружу выйти не могут. Стали молить: «Прости нас, Анастасия!» Анастасия простила, сняли её и вышли. Анастасия-монахИня узнала, когда бабушка к озеру придет. На лодочке подплыла и подарила бабушке крест».— «Люсинька, что значит «Тибет разорили»?» — «Шут его знает. Мама так говАривала».

Руки у Людмилы Вячеславовны золотые, любое дело спорится. Шитьё для неё — забава, отдых.

В моделировании одежды Люське равных нет. Любая тряпочка приспособлена к делу. Новая рубашка — из старой мужской и передника.

Камеры Люська не боится. Даёт советы, как и что снимать. «Я сама снимаю. «Смена» была. Штатив был. Всё было. Хорошие карточки я снимала. Куда всё делось?»

После пара Люська лежит, отдыхает, но как бы ни устала, поднимается, ставит кастрюльку в печку и потом долго пьет чай с вареньем или яблоками.

Люська встает рано, часа в 4 утра, и «обряжается» — выносит помои, колет дрова, приносит воду. Топит печку раз в пару дней даже летом, чтобы приготовить похлёбку. Потом завтракает и ещё часок спит. Летом дел больше, чем зимой: косить, полоть, подвязывать, окучивать — всё делает сама. Сено меняет на молоко — у соседей за речкой живёт козочка.

Мамино рукоделие к Яблочному Спасу настирано, прогладить осталось. Мама была верующей, в колхоз не вступила. Люську в пионеры не пустила: «Будет 18, пусть делает что хочет. Пока я ей хозяйка, не пойдет она в поганую пионэрию». Остались книги, иконы, молитвы и мамины стихи.

Мамины стихи Люся хранит бережно: «Мама перед смертью написала мне в наставленье».

Люся всё делает по-маминому. Если в церковь пойти невозможно, читает дома акафисты и молится.

— Люся, давай портрет снимать?

— Не нужен мне портрет. На памятник, что-ли? Лучше сними, какая я в церковь хожу. По правде.

Губы сроду не красила. Глаза всегда — только карандашом. Матерные слова нельзя говорить — родителям на том свете хуже делаешь.

В церковь нужно идти красивой. Платки мне не идут. Я всегда в платок газету завёртываю, как медицинскую косынку ношу. Как будто шапочка.

В церковь надевает всё нарядное, из сундука.

— Люсенька, зачем тебе сейчас сумка-то? Давай без сумки тебя сниму.

— Вот ещё. Я в церковь завсегда с сумкой хожу. Печенья там, яиц варёных снести надо. Денег на записки и свечки. С сумкой снимай, чтоб по правде всё.

Зима ещё не установилась, но топить надо. Люська снисходительна ко мне: «Уйди, городская, топором зашибёшься».

Колодцев в деревне нет. Есть два ручья — Он и Она. В Люськином ручье Она вода мягка, для чая хороша.

В доме две печки. Похлёбки, борщи, пироги — готовятся в русской печке. Но чугунку Люська больше любит: чайник вскипятить, еду разогреть, в доме быстро теплеет, но и остывает тоже быстро.

Люся — как магнит. Я вернулась на Новый год в Толоконниково, и население деревни удвоилось. Едва ступила на порог, вовлеклась в обычную деревенскую жизнь: обрядились, воду в подвале откачали — сезон гнилой выдался. Дырку под стрехой заткнули тряпочкой, вдвоём сподручней. Канавку откопали, чтобы вода от дома в ручей сбегала.

Ёлку на Новый год у Люськи в семье никогда не ставили и подарков не дарили. «Мама пирогов напечёт — и всё. Пироги и так каждое воскресенье пекли. Подарки — где взять? — ни денег, ни товаров — в магазинах полки всегда пустые».

Ни одной ёлки не пострадало. Мы нашли ветку, сломанную ветром, — получилась ёлочка. Ёлочных игрушек у Люськи нет. Приспособили питерские конфеты и печеньки из Москвы.

«Мама во время войны не сдала власовцам 2 кучи сена. В немецкой комендатуре присудили 6 палок. Липка, мамина сестра, отнесла яиц в комендатуру, чтобы маму не наказывали. После войны в нашу комендатуру стукнули, упекли Липку на 10 лет в Норильск. Хорошо Липка там жила, нам посылки слала. Завидовали страшно. А уж когда маме швейную ножную машинку привезла — вся деревня смотреть бегала. Ватники все — Липкины, зэковские, из Норильска».

Днём истопили баню. Напарились, намылись, Люська ещё и подстриглась сама, перед зеркалом. Едва управились к путинскому поздравлению. С Новым, 2018, годом!

Слышали, как в соседней деревне, в пяти километрах, бабахал салют.

Утром 1-го января я засобиралась в город, домой.

«Люблю тебя, как булку с маслом, дороже ты мне всех котлет», — сказала мне на прощание Люська и полезла в подпол за гостинчиком. Гостинчик от Люсеньки — соленые огурцы — съели в миг.

«Убираться 2 дня в доме не буду, чтоб легко тебе ехалось».

Осталась Люсенька одна, с котёнком, ждать следующего гостя — внука Володю, до конца января.