Педро едет в Россию заниматься концептуализмом

Знакомьтесь, Turbida Lux, что можно перевести примерно как «тусклый свет» с латинского. Мы поговорим о важных вещах. Педро Рива Берген с Луцилой достаточно известны как «современные концептуальные художники» на европейской арт-сцене. Мне даже посчастливилось переводить их небольшой «перформанс» в музее фотографии. Сами они от слова «перформанс» всячески открещиваются, но как называть это действие иначе, не очень понятно. Работа была про фотографии, где подаренный музеем частный архив стал поводом для текстовых фантазий дуэта, которые и были прочитаны с колокольчиком. И хотя никакого «запредельного цинизма» или «низости», или «политики» в придуманных для частных советских фото текстов не было, но часть аудитории восприняла это почти как покушение на частную жизнь, кощунство, правильное понимание прошлого и так далее… Хотя тексты, дописанные создателями, были почти стерильными, несколько ироничными местами, но на фоне повседневных новостей почти невинными. В этом есть некоторый парадокс, ибо, с одной стороны, мы живём во времена повального выкладывания фотографий в «сеть», а с другой, защищаем их от «плохих комментариев». У каждого есть право на интерпретацию, которая кажется ему «правильной». Впрочем, когда речь идёт о «бабушкиных» черно-белых фотографиях из чёрных мятых мешочков фотобумаги, то дело меняется… Мы оберегаем прошлое.

Это интервью мне удалось сделать только по переписке, что я в основном очень не люблю, ибо это исключает даже малейшую возможность вывести собеседника за комфортную и привычную для него карту ответов. В данном случае перед нами классический «авангардный» способ отвечать. Я даже почувствовал себя слишком консервативным и ограниченным журналистом. Да и ответы моего собеседника, скорее, представляют собой искусство ухода от ответов. Однако быть фоном для авангарда и «концептуального сюрреализма» всегда тяжело. Стоит заметить, что в России практики, подобные «актуальному» европейскому искусству, конечно же, не новость… Были они и век назад. Неслучайно Кручёных и Ко — настольные книги всех европейских борцов за новое слово.

В переводе я стараюсь быть как можно ближе к оригиналу на английском, однако через пару чужих языков между нами некоторые нюансы смысла могут потеряться. Педро признался, что старался избегать «общих мест» в ответе на мои вполне банальные вопросы, но следить за слаломом его мысли мне не всегда удавалось, поэтому прошу прощения, что часто я сбиваю флажки. Приходится иногда спрямлять мысль. Педро глубокий и интересный собеседник. Остаётся предложить домыслить контекст читателю. Не только же дуэту позволительно приписывать тексты к чужим фото. Благо Борхес (под псевдонимом) фигурирует в нашем разговоре. Узнаете вы, думаю, и многие скрытые цитаты и отсылки. А уж «надо ли заводить архив» каждый решает сам. Ребята планируют продолжать показы в России и достаточно открыты для общения в сети для желающих, в этом смысле каждый может уточнить, если что-то ему жизненно важно. И получить ответы из первых уст.

Моя мать врач-гинеколог на пенсии. Отец умер. Очень меня поддерживали. Последние слова дедушки были: «Тусклый свет приближается».

Дыры в небе.

Лев на скамье говорит с русалкой.

Труп в сточной канаве.

Моя мать говорит со мной по телефону.

Телефон полон муравьёв.

Я постоянно сталкиваюсь с десятью самыми интересными вещами в мире искусства.

Муравьи доедают ногу трупа.

Я ненавижу скатываться в стереотипные шутки про наши корни или физические черты, вроде того, что все в Аргентине целый день танцуют танго. Я понимаю, что расистские шутки — это безопасный способ снимать напряжение в больном обществе, но мне больше нравится тишина, чем глупость. (Регетон и Кумбия гораздо более популярны). Говоря на уровне стереотипов, Аргентина — это название страны, где люди едят много мяса и смотрят много футбола. Патриотизм связан со стереотипами, поскольку у патриотизма есть тенденция подчёркивать уникальность нации. Предполагаю, что патриотизм — лучший способ притягивать туристов и отталкивать иностранцев в то же самое время. Патриотизм это то, куда скатываются турагенты, когда «уникальная» страна переживает не лучшие экономические времена. Я люблю и ненавижу Аргентину, так же как люблю и ненавижу Россию, просто думаю, что лучше понимаю аргентинскую культуру, поскольку её впитал. Что должны люди в России знать про Аргентину? Вам не нужна виза, просто приезжайте! Только не оставайтесь слишком надолго, поскольку тогда вы воруете наши рабочие места! Да и нет нужды в ваших услугах в Аргентине, я и сам в любой момент могу стать профессором русского языка.

Я изучал философию пять лет и никогда не мог понять, что это такое. В то же время я изучал актёрское мастерство, и я никогда не понимал почему все там такие театральные. Самое драматическое событие в моей жизни было, когда я первый раз удачно сходил на горшок, и понял, что избавился от страданий. У меня есть способ представить себя как художника, есть художественные высказывания, манифесты. У меня очень много слов, чтобы заменить свою идентичность. Я не верю в художников. Я думаю, что подлинное искусство принадлежит божественному, и меня очень пугает, что люди с этим делают.

Я думаю, что идея книги «Третий ум» (Third Mind, by William Burroughs. Книга написана в соавторстве — прим. Д. Т.), которую использовал Бероуз, объясняет довольно хорошо наше желание работать в коллективе. Это не сотрудничество, где Луцила делает это, а Педро делает то, но объединение личностей, где возникает новое авторство. Другим вдохновением для этого стал Бустос Домек. Как и в голливудском кино 50-х, конечно, в какой-то мере происходит во время создания разделения труда в зависимости от наших возможностей, но главный концепт всегда принадлежит Turbida Lux. Это всегда делается с Луцилой Майоль. Мы работаем с текстом, ищем архивный материал, видео и другие медиа, которые помогают нам с поэтикой и интерпретацией архивного материала. Наш рабочий процесс начинается с того, что мы присваиваем запечатлённые смыслы, которые находятся в вещах. Имея дело с историей реального предмета, мы задумываемся о его прошлом и интерпретируем лакуны смысла, заполняя их художественным вымыслом. Нас вдохновляли фильмы Muscle Beach (1948), The Savage Eye (1960), работы Allan Sekula and Bruce Conner’s, где произведения искусства становятся поводом для смотрящего задуматься о границах возможных миров.

Искусство, которое нас всех окружает, это самое стабильное и гигиеничное изобретение капиталистического общества. Такое искусство возможно только в обществе, где есть избыток и привилегии. Даже самое выдающееся, грубое, и из «третьего-мира» искусство проходит через скальпель, который отчищает нашу совесть, и позволяет чувствовать лучше в постоянной болезни, которая отделяет нас от золы. Вы можете делать великие перформансы, пока вы пьяны с друзьями, но для того, чтобы это стало искусством, это должно получить этикетку. Все спонтанные и божественные движения в искусстве подавляются. Но «богоявление» идеи нового укоренено в столь многих традициях, что эта сама возможность работы переносит меня в трансцендентные миры. Это можно преодолеть через критическое отстранение от работы, чтобы понять, что мой провал имеет дело с тем, что я не стараюсь «понравиться» искусству. Те, кто выбирают гарантированный путь, теряют способность к тонкости. То есть для меня искусство — это пробуждение сознания.

Иногда гранты дают возможность менее коммерческого подхода к искусству. Это другой путь, кроме галерей или личных контактов, чтобы художники могли выжить. Но иногда также грантовая система требует от художников что-то «сделать как результат», и это может всё очень уплощать, банализировать. Во время нефтяного бума в Норвегии существовала довольно сильная политическая и арт-среда, которая была достаточно умна, чтобы создать для части нефти вполне модную бутылку в виде искусства. И негласное правило здесь — не давать интервью таким людям, как вы! Плохой, плохой, плохой, плохой, плохой Педро!

Я думаю, что единственные, кто делает что-то достойное ныне, — это мы, Turbida Lux! Мы нашли очарование в безумии после того, как увидели смерть в доме посланника. Пока его не было, любовница упала с лестницы. Мы не говорили со следователем, и невинный привратник был обвинён в убийстве. Мы же оставались в тени, пока новая ситуация не поменялась. Десять лет спустя дом разрушился, покорный своей судьбе, дело было закрыто. Мы единственные, кто знает правду, только мы можем открыть прошлое…

«Акроним для дневных грёз» — это был исследовательский проект в музее истории фотографии в Санкт-Петербурге. Мы были особо увлечены недавним подарком, который музей получил от 85-летней русской женщины. В интервью женщины музею она особо обращает внимание на часть фотографий, которую дали ей на память солдаты и мужчины. Согласно её словам, этот подарок помог её понять, какая она женщина, но почему она так и не ответила. Её молчание было отправной точкой вокруг идеи осознания и того, как возникают новые субъективные интерпретации. Борясь со смыслами доархивного существования фотографии и соединяя их с иконической советской «Книгой о вкусной и здоровой пищей», мы вдруг обрели ассоциативные связи и, казалось бы, наши тайные мечты. Постепенно стали приходить новые смыслы, чтобы поддержать старые, архив оказался вполне подвижной структурой… Ведь мы больше не живём в реальном мире, мы получаем только лишнюю информацию. Контроль, власть, бюрократия, постоянная паранойя, ощущение того, что за нами следят пришельцы, бог, правительство, кто-то ещё и мы сами. И даже наше собственное размышление о себе полностью мертво, глупо и скучно. Turbida Lux пытается что-то с этим сделать, но нет простого решения, мне жаль. Мы живём в демократиях, которые основываются на статистике, которая учит нас быть более человечным. Наши идеи свободы зависят от ближайшего окружения, от того, как устроено общество, от структуры власти. Где ты, человек? Мы пытаемся найти. А зверь здесь. Зверь всегда здесь.