Вопрос об истоках тоталитарных практик всегда волновал политологов, историков и мыслителей. Кто-то видел их причины в заимствовании детерминизма из гегельянской философии (некоторые добавляли к нему еще и «чары Платона»), другие — особенности («дикости») социума и культуры страны, принявшей «хорошую» политическую доктрину, но в силу собственного несовершенства «извратившую» ее.

Московский историк Модест Колеров пишет, что такие приписываемые тоталитаризму черты, как тотальность, тотальная война, социальный контроль и биополитика de facto были присущи уже индустриальному капитализму. В качестве примера им приводятся факты гибели примерно 10 млн конголезцев в результате организованных бельгийцами принудительного труда и массовых убийств в начале ХХ века, искусственный голод в колониальной Индии, а также атомные бомбардировки японских городов.

Проецирование категорий тотальности на Советский Союз (особенно в ходе «холодной» войны), а после его распада на Россию (в рамках уже «гибридной» войны) было частью идеологического противостояния с Европой и Америкой.

Как отмечает ученый, категория тотальности временно исчезала из политического языка Запада, когда он был зависим от СССР в период совместной борьбы с германским национал-социализмом. После 1945 года (а точнее, уже с 1944-го) обвинения в тоталитаризме постепенно возвратились, так как западным политическим элитам было необходимо, чтобы

заслуги СССР «в общей борьбе против Гитлера не адвокатировали его исторической судьбы. Кроме того, принципиально важно было снять с Запада историческую ответственность за прямой сговор с Гитлером в 1938 году, максимально затмив его соглашением Сталина и Гитлера о нейтралитете 1939 года».

Парадоксально, но несмотря на всю мощь и разнообразие пропаганды, критика отечественной модели тоталитаризма, как правило, не выходила за рамки концепций, выработанных русской политической эмиграцией и альтернативных советской власти социалистических течений, то, что Колеров называет «русской партийной программой для доктрины «тоталитаризма». Как следствие, возникали труды «фактологически невежественной в сфере знаний о советской политике Арендт», сводившей всю разнообразную практику сталинизма к полицейским методам власти.

Подводя итоги, следует сказать, что для многих соотечественников (не обязательно либералов) неким идеалом (а точнее, условным «иерусалимом») всегда было западное общество (как правило, абстрактное). Похоже, теперь, им придется искать новую цель. И, к сожалению, ею вряд ли окажется Небесный Иерусалим.