«Собибор»: фильм о людях и двуногих тварях

Сколько бы ни миновало времени с окончания войны против фашизма, писатели, художники, кинематографисты будут вновь и вновь возвращаться к памяти о нацистских преступлениях. Если не напоминать о том горе, которое принес человечеству нацизм, он рано или поздно возродится. Уже возрождается — на Украине, в Прибалтике, да и в наших городах и весях — пусть пока и на обочине общественной жизни.

Нужно ли смотреть на зло, говорить, слушать о зле? Три мудрые восточные обезьянки дают отрицательный ответ, но могут быть разные мнения и очень разное зло. Иногда оно бывает таким, что не просто отбрасывает человека в состояние той же обезьяны, но и гораздо дальше и ниже. И тогда о нём напоминать необходимо — это что-то вроде красных предостерегающих флажков вокруг провала в бездну. А уж о победе человека над таким злом тем более рассказывать нужно — не только для того, чтобы гордиться званием человека и силой человеческого духа, но и чтобы сбить спесь с адептов бездны и напомнить им, каким жалким бывает, обязан быть их конец.

После сверхпопулярного советского фильма «Семнадцать мгновений весны» нашлось немало мальчишек и девчонок, «зафанатевших» по умным, подтянутым, элегантным бестиям в сногсшибательно красивой форме от Хьюго Босс. В фильме Константина Хабенского «Собибор», повествующем о единственном в истории удачном восстании в нацистском лагере смерти, нет ни одного фашиста, к которому можно было бы ощутить хоть что-то похожее на симпатию, находясь в здравом уме. Они абсолютно тошнотворны — все до единого. Даже форма совершенно «не играет» — всё внимание приковано к ее чудовищному содержимому.

На мой взгляд, это всё же спорный момент — отсутствие среди антигероев фильма хотя бы одного идейного, философски подкованного, хотя бы внешне психически нормального нациста. Хотя, по свидетельствам выживших, администрация лагеря смерти «Собибор» была и на самом деле отстойником для почти слетевших с катушек психопатов и садистов, в данном случае можно было бы и не следовать столь дотошно букве истории — вряд ли ее так уж точно придерживались во всём остальном, ведь в начале съемок фильм назывался «Легенда о побеге». Легенда — а не хроника. Можно было бы показать хотя бы на одном примере лощеную маску нацизма, а затем сорвать ее, продемонстрировав такую же адскую харю, как и всех прочих, но авторы фильма исключений не сделали. Перед нами просто банда дегенератов, моральных уродов с чудовищно искривленной психикой, обиженных на весь мир неудачников-люмпенов, получивших возможность отыграться, тюремного отребья, сохранившего все свои зэковские привычки, шалеющего от того, что они могут держать взаперти честных людей, грабить их, убивать и глумиться над ними. Акцент сделан на психоанализе нацизма, но не на таком утонченном, как, к примеру, в «Ночном портье» Лилианы Кавани. Никаких декадентских балетных и музыкальных номеров, никакой любви, даже извращенной. Зверство как оно есть, парад больных животных, прячущих за нарциссическим самолюбованием глубинное отвращение к себе. За их уничтожением в финале наблюдаешь с медицинским научным интересом — как за успешным удалением какого-нибудь гнойного абсцесса или злокачественной опухоли. И на смерть-то их заманивают не как людей, а как неумных хищных животных — на щегольской кожаный плащ с чужого плеча, чужие сапоги, булавку для галстука, сделанную из чьих-то золотых зубов… Причем, дело вовсе не в психопатологическом эксцессе отдельных личностей — это всего лишь пенка на ядовитом вареве Третьего рейха и его дьявольского «орднунга», о чем красноречиво говорит жуткая сцена прибытия в Собибор поезда из ликвидированного лагеря.

Как ни странно, о прошлом палачей, об их детских и юношеских травмах нам рассказывают больше, чем о жизни заключенных до их сошествия в ад. Разве что изредка сообщают довоенную профессию: кто-то был ювелиром, кто-то школьным учителем. Словно бы прошлое не имеет значения. Если подумать, то в этом есть смысл — это двуногим зверям сладко объяснять свой отказ от человеческого облика понесенными от мира обидами. Героизму, стойкости, просто человеческим чувствам оправдания не требуется. И не важно, кем ты был, главное, кто ты сейчас. И всё же, например, знание о том, что главный герой фильма Александр Печерский до плена был не боевым офицером, а интендантом-делопроизводителем, зрителю хорошо бы было получить не из интернета. Ведь можно подумать, что выстоять, решиться на подвиг и вдохновить на него других ему помогла военная подготовка, может быть, в каких-то особых частях, а не только свойства его души и полученное в СССР воспитание.

«Собибор», несмотря на то, что подавляющее большинство его героев-заключенных евреи, — это не только и не столько фильм о холокосте как таковом, о судьбе еврейского народа. Нам не так уж и много сообщается о еврейской культуре и обычаях. Евреи в лагере не имеют каких-то особых автоматических моральных бонусов из-за своего еврейства, среди них есть такие, кто наивно убежден, что золото делает чуть ли не бессмертным, кто «трясется и молится», кто готов приструнить возмутившихся или нарушающих лагерный порядок, чтобы не навлечь гнев тюремщиков. Это очень разные люди, и героев среди них ничуть не больше, чем в любом другом народе. Единственное яркое отличие — твердая вера. «Мы все верим», — говорит своему истязателю Хаим. Для этих людей актуальны заповеди, от которых отреклись нацисты: не убий, не укради, не пожелай чужого, не сотвори кумира… Но эта же вера, не давая стать хищниками, превращает своих носителей в покорные жертвы. «Нужно терпеть и верить, Бог нас спасет, не надо Ему мешать», увещевает Александра девушка-заключенная Люка (чем-то тем самым напоминая горьковского Луку).

Но у советских евреев тоже есть вера, которая почему-то оказывается сильнее ветхозаветной веры соплеменников из Польши и из других оккупированных нацистами стран. Что это за вера, не говорится, авторы уходят от ответа, более того, делают так, что вполне очевидный ответ звучит как ироничная отговорка: «Что у него на сердце? Товарищ Сталин у него на сердце. Как у всех нас». Но без разговора об этом, об идейной сути нацизма и коммунизма, о «двух враждебных полюсах», смысл и пафос войны, которая была не только Второй мировой, но и Великой Отечественной, неизбежно нивелируется. Конечно, фильм рассчитан на международную аудиторию, но как-то совершенно нет уверенности в том, что современное российское кино, современная российская «мейнстримовая» культура в принципе готова к такому разговору. Максимум речь идет о гуманизме, о силе человеческого духа, о том, что «если люди с очень разными представлениями о жизни объединяются вокруг чего-то хорошего, они способны побеждать» (так определил главный пафос «Собибора» председатель правления Фонда Александра Печерского Илья Васильев). Это тоже важно — но это не всё. Если замазывать великие исторические разломы, то велика вероятность, что из них однажды полезут новые кошмарные твари, которые будут пострашнее старых.

А попытки такого замазывания предпринимаются всё чаще. На пресс-конференции после петербургской премьеры в «Художественном» Константину Хабенскому задали вопрос о том, снимут ли когда-нибудь фильм о «лагерях, которые построили совсем не нацисты», и мог ли бы он сам снять такой фильм. Хабенский ответил в том смысле, что пусть такой фильм снимает тот, кому это очень нужно — например, молодой человек, задавший вопрос. То, что уже молодые люди, а не диссиденты старой закалки пытаются приравнивать коммунизм к нацизму, говорит о том, что серьезный разговор — в том числе художественными средствами — давно назрел. Жаль только, что государственной финансовой поддержки действительно честный и лишенный антикоммунистической тенденциозности фильм вряд ли дождется. Но, пожалуй, именно на кинематографе — самом массовом искусстве, лежит задача формирования нового поколения, за которое деятели культуры несут ответственность — как бы некоторые из них ни пытались от нее устраниться. Об этой ответственности сказал и Константин Хабенский в финале своего выступления перед зрителями:

«Мы должны создать взлетную полосу… Давайте думать о том поколении, которое мы выращиваем, давайте говорить, с чем вы общаетесь, с кем мы общаемся и кто о нас будет заботиться через какое-то время… Мы должны думать об этом, иначе, ребята, это всё бесполезно».

Что касается художественных качеств «Собибора», то режиссерский дебют Хабенского вполне удался. Фильм несет явный отпечаток того, что поставил его человек, много работающий не только в кино, но и в театре. Эстетика этих двух искусств очень гармонично сочетается в картине. Если первые кадры чем-то гротескно напоминают «Прибытие поезда» братьев Люмьер, то потрясающее появление безумного вдовца-ювелира в полутемном проходе между нарами и разговор Александра и Люки, скорчившихся по обе стороны застекленного проема, за которым хрипло считает удары истязаемый Хаим, совершенно театральны — в лучшем смысле этого слова. Сплавом театра и кино является образ лагеря, залитого мертвенным голубым светом и затянутого вечным дымом-туманом, словно плывущий в никуда адский корабль. Смесь реальности с горячечным бредом и грезами достигает вершины в финальной сцене побега и переходит в метафору-символ. Кроме визуальных приемов, в создании атмосферы огромную роль играет музыка, музыкальная составляющая фильма продумана до мелочей. Музыка звучит почти непрерывно, превращая фильм в цельное, без пауз, наполненное смыслом и эмоциями полотно.

Хабенский, который может быть очень эмоциональным и экспансивным в других своих ролях, здесь, как и большинство других актеров, передает сильные чувства в основном глазами. Чувства героев таятся, словно живые угли под слоем пепла, и выливаются не в слова, крики или слезы, а в действия. Истинной стойкости, свободолюбию, несогласию выживать любой ценой просто для того, чтобы выжить, для выражения не нужно многословия.

Сложно сейчас предсказать, как фильм будет встречен в мире и у нас в стране — в России он выходит в массовый, хотя и не очень широкий прокат 3 мая, официальная мировая премьера состоится на десять дней позже. Но он вряд ли пройдет незамеченным и наверняка не оставит зрителей равнодушными. Смахивать с человеческих сердец налет равнодушия и беспамятства — это сегодня чуть ли не самая главная задача искусства.