Канкан, канкан, канкан, человек: от художника к миру

Будущий выдающийся и скандально известный художник, Анри де Тулуз-Лотрек родился в аристократической семье. Через четыре года после его появления на свет его родители разошлись, и маленький Анри рос в поместье матери, которая стала для него главным человеком в жизни. Особенно после постигшего его несчастья.

В возрасте 13 лет вследствие хрупкости костей де Тулуз-Лотрек сломал шейку бедра на левой ноге, а через год такая же травма повторилась на правой. Это остановило рост юноши и лишило его возможности заниматься тем, что подобало его возрасту и статусу: юному аристократу следовало готовиться к военной карьере, но эта перспектива для молодого Тулуз-Лотрека оказалась закрыта.

Природная сила и живость характера, впрочем, не позволили ему спасовать перед тяжелым ударом судьбы. С детства он обладал тягой к рисованию, развлекая знакомых своими картинками и остроумными к ним подписями, а после перенесенного несчастья детское увлечение стало гораздо более серьезным. В 16 лет он начал учиться живописи в классе анималиста Рене Пренсто (эти занятия особо поддерживал поощрявший его увлечение дядя). В стремлении найти свой путь Анри в 18 лет покинул родительский дом и следующие два года обучался классической живописи у Фернана Кармона. Маэстро не выделял Тулуз-Лотрека за какой-то выдающийся талант. Всё изменил случай: однажды в мастерской появился новый ученик, высокий и рыжий голландец, внезапно продемонстрировавший технику импрессионизма такого уровня, который вызывал похвалы даже у убежденного классициста Кармона. Заметив это, Лотрек, которому никак не удавалось найти свой стиль, поставил мольберт позади рабочего места Ван Гога. Постепенно эти двое стали друзьями, споря о живописи и развивая идеи друг друга, хотя ведущим в этой паре, конечно же, был Ван Гог, а Тулуз-Лотрек — его учеником. Со временем их жизненные и творческие пути разошлись, несмотря на то, что начинали они оба с раскрытия метода, найденного великим Сезанном — рисовать не видимое, а внутреннюю устремленность.

С 1884 года Тулуз-Лотрек обосновался на Монмартре, посвятив этому культовому месту всю свою жизнь и творчество. Он и сам стал одним из символов знаменитого района Парижа — обители литераторов, художников и музыкантов. Однако Парнас Европы, вершина, куда стремились многие деятели искусств, для многих же становился и их Аидом. Неудачники с разбитой жизнью и несбывшимися мечтами составляли широкий круг парижской богемы. Специфическое веселье Монмартра нередко сводилось к алкогольному и эротическому поиску потерянной идеи, попытке вновь обрести утраченную музу, надежде вырваться к свету. А чудо Лотрека состояло в том, что для него музой стала сама эта атмосфера. Буйная круговерть парижской фабрики веселья для обывателя была обителью порока, куда он, крадучись, прорывался из своей благопристойной жизни, а для Лотрека и его друзей именно она оказалась неиссякаемым источником вдохновения.

Казалось бы, обладавший огромным чувством юмора Анри, примерявший на себя маску клоуна, бывший душой компании, с удовольствием принимавший участие в маскарадах, должен был в какой-то момент выбрать между весельем и искусством. Но его искусством стало изображение правды о том, что веселит «почтеннейшую публику». Причем изображение не привычно волнительное, а эпатажное, доводящее до гротескного предела сезанновский метод выявления внутреннего движения. Доходило до того, что его модели пытались судиться с ним за то, что художник их «изуродовал». Показателен в этом плане случай с певицей Иветт Гильбер, которая возмущалась своими изображениями, выходящими из-под кисти Лотрека, но в какой-то момент почувствовала, что их творческое сотрудничество приводит к заметному росту ее популярности. Публику привлекала искаженная и надрывная манера изображения, побеждавшая приевшиеся классические каноны красоты. Поняв это, Гильбер принялась следовать тому образу, который задал для нее Лотрек.

На этом пути художник неожиданно для себя самого, друзей и почитателей открыл в себе талант к рекламному плакату. На Монмартре постоянно возникали, прогорали и вновь появлялись кабачки и кабаре. Владелец одного из них был дружен с Анри, и печалился, что ему никогда не заработать миллионы. Художник ответил, что всё очень просто — дело только в вывеске, которой хозяин представляет свое заведение.

— А что же в ней не так, — спросил озадаченный приятель, — ведь на моей вывеске — очень симпатичная девушка.

— А должен быть — канкан! — воскликнул Анри.

После четырех месяцев яростной работы над литографией, бывшей тогда в новинку, он выдал хозяину кабаре такое изображение, что его друг, посмотрев, заключил:

«Ну вот. Теперь нас всех посадят в тюрьму».

Изображение ни в коем случае не было похабным. Оно было яростно энергичным: по меркам того времени, просто сшибало с ног. На следующий день после расклейки этой афиши кабаре «Мулен Руж», его хозяин, изображенная на афише танцовщица Ла Гулю со своим партнером и сам Анри де Тулуз-Лотрек проснулись знаменитостями.

Особенно тяжело бремя славы ударило по художнику. Семья во всеуслышание объявила его творчество «недостойным мусором», а его самого — позором фамилии. Отец ненавидел подписи сына на картинах, и даже дядя, всегда бывший для Анри единомышленником и опорой, согласился с общим мнением. Слава «рисователя афиш» уронила Лотрека и в глазах высокой критики, которая после первой персональной выставки в 1893 году обозвала его творчество «грязными работами похотливого карлика».

Противостояние с обществом делало его юмор всё более злобным. Он чувствовал себя непонятым. В письме матери Лотрек писал:

«Мои картины не грязные, они всего лишь правдивы. А правда иногда безобразна».

Хорошей иллюстрацией этих слов можно считать портрет одной из его любимых моделей. На картине «Прибытие Гулю в «Мулен Руж» звезда канкана изображена совсем не такой, какой была на самом деле. Такое впечатление, что художник увидел её через десять не лучших лет — помятой, растрепанной, с обвисшей грудью, пьяной, с трудом опирающийся на провожатых. Но характерно, что даже в таком образе Гулю представала не потухшей и увядшей, а со всё тем же пиратским огоньком в глазах (образ, который массовая культура продолжает эксплуатировать по сей день).

Некрасивость на картинах Лотрека — это не порицающее нравоучение и не издёвка, он умудрялся изображать людей, вытаскивая на свет их некрасивость и одновременно делая это с любовью к ним: то, что он не ненавидит своих моделей, совершенно очевидно. Конечно, во многом его взгляды были сформированы его травмой, вынуждавшей его особенным образом строить мост между собой и окружающим миром. Более того, его картины свидетельствуют, что творчество дало ему возможность не только преодолеть страдание, но и найти себя, сказав новое слово в искусстве.

Увы, удержаться на этой вершине он не смог. Главная беда этого ярчайшего человека, о которой он сам говорил и с которой не смог жить, состояла в том, что его не полюбила ни одна женщина. Если точнее, одна его все-таки полюбила, он её — тоже, причем она была юной аристократкой. Но её родители, узнав об этом, спрятали её в монастыре от возможного «позора». В борьбе с одиночеством злоупотребление алкоголем довело Лотрека до душевной болезни с манией преследования и галлюцинациями. В 1899 году он был помещён в психиатрическую лечебницу, из которой вышел, на первый взгляд, выздоровевшим. Во всяком случае, Лотрек пытался убедить всех в том, что он здоров. Он создал несколько замечательных картин, но силы постепенно покидали его, что видно по последним портретам. В августе 1901-го Лотрек вновь приехал к матери. Врачи запретили ему рисовать, а 9 сентября того же года художник умер, не дожив двух месяцев до своих 37 лет.

К тому времени его имя как живописца (а не мастера афиш) начало обретать признание. Примирился с художественным кредо мастера и его отец, через год после смерти сына написавший общему знакомому:

«Вы верили в его творчество больше, нежели я, и вы оказались правы».

А там действительно было, во что верить. Изображая дух своего времени, эпохи, жаждущей забыться в увеселении, де Тулуз-Лотрек создал на своих полотнах документальный памятник индустрии веселья. Именно в этих изображениях он достиг точнейшей убедительности, состоявшись как невероятно правдивый мастер.