Исповеди о личном в рамках узилища

Ксения Букша, лауреат премии «Нацональный бестселлер» за роман «Завод «Свобода», не самый харизматичный участник «текущего литературного процесса». Ну то есть громких хеппинингов не устраивает, по городам и весям с концертами и стенд-апами не ездит — хотя, наверное, могла бы. Первый ее роман («Вероятность») вышел в 2002 году, когда Ксении исполнилось восемнадцать лет, а первая повесть («Эрнст и Анна») — годом раньше. Времени, чтобы превратить свою жизнь в яркое зажигательное шоу, у нее было более чем достаточно. Но в отличие от многих коллег и сверстников этой участи Букша счастливо избежала, так и осталась человеком по большей части непубличным.

За неимением скандальных информационных поводов каждый рецензент, пишущий о петербургской писательнице, считает своим долгом повторить известную цитату:

«Если бы Хлебников понимал что-нибудь в экономике, а Хармс с оптимизмом смотрел в будущее, то примерно так они бы и писали».

Принадлежит эта замечательная фраза Дмитрию Быкову, звучит веско, солидно, одна беда: сказано давно — и неправда. То есть когда-то эта оценка была вполне справедливой, но с тех пор писательница успела пройти долгий путь и заметно измениться. Лучшее тому подтверждение — новый текст Ксении Букши, выпущенный редакцией Елены Шубиной издательства «АСТ».

«Рамка» — натуральный роман-трансформер: отношение к этой книге меняется с каждой прочитанной страницей. Поначалу эта вещь выглядит «вбоквелом», спинн-оффом к «Дню опричника» и «Сахарному Кремлю» Владимира Сорокина. На катере с говорящим названием «Метель» герои прибывают на коронацию нового русского государя — но вместо народных гуляний попадают в тюремную камеру, в монастырскую келью, приспособленную для временного содержания задержанных. Бывший оппозиционный журналист Бармалей, неунывающий предприниматель Боба Казиахмедов, ветеринар Галка, французский волонтер Паскаль, приехавший в Россию работать с детьми с синдромом Дауна, — все они оказываются в заточении исключительно потому, что «зазвенели на рамке». При этом у каждого из десяти узников есть серьезный повод для беспокойства: двоим вживлен чип для нормализации поведения, у третьего фатально просрочен паспорт, четвертый и вовсе иностранец — и так далее, по возрастающей. Кроме того, не исключено, что кто-то из задержанных действительно планировал совершить покушение на лидера нации и свежеиспеченного миропомазанника, вот только кто именно?..

Впрочем, первое впечатление обманчиво. Детективная интрига быстро усыхает и сходит на нет, а роль «Сорокина в юбке» Букшу не слишком привлекает — тем более что «Хармсом в юбке» и «Хлебниковым в юбке» она побывать уже успела. Опричники не тащат узников на дыбу, не спешат расчленять, жарить и подавать на стол с петрушкой во рту. Да, интонации Сорокина здесь действительно временами прорезаются (например, фраза «норма — это болезнь» выглядит очевидной отсылкой к известному тексту «живого классика»), но Букша использует их осторожно, без фанатизма. Автор «Рамки» не зациклена на торжестве архаики, у петербургской писательницы другие любимые темы. Царь появится на сцене ближе к финалу, но так и останется фигурой третьестепенной, чисто служебной: по большому счету, он не слишком интересует героев (даже Бармалея, который прибыл на коронацию с редакционным заданием взять у миропомазанника острое интервью), не влияет на их судьбу.

Жизнь персонажей, не вписавшихся в привычные рамки, движется по иным орбитам — и главным объектом притяжения в их мытарствах неизменно оказывается семья. Именно к этому с роковой неизбежностью скатываются все разговоры в тесной келье: детство, отрочество, юность, братья, родители, жены… И в первую очередь дети: родные и приемные, с легкими отклонениями, неизлечимо больные, умершие во младенчестве, так и не зачатые. Этот мотив постепенно вытесняет все остальные, без остатка заполняет пространство романа: в разговор азартно включаются даже те герои, которые детей в жизни не планировали. Какой уж тут Сорокин, какой, прости господи, Хармс и Ходасевич — такую прозу могла написать только женщина, извините за гендерный шовинизм.

Авторский подзаголовок «Рамки» — «роман поколения». Жаль что не «поэма», вышло бы славное алаверды Николаю Васильевичу Гоголю и Венечке Ерофееву. История, которую рассказывает Букша, соткана из бесконечных монологов и диалогов, записанных в столбик, как стихи — иногда без знаков препинания и заглавных букв, без рифмы, но с четко заданным ритмом. Запертые в замкнутом пространстве герои, люди разных возрастов и профессий, один за другим раскрываются, изливают душу: сперва говорят неохотно, исподволь, но постепенно входят во вкус и вываливают самое интимное, больное, личное, такое, чем не поделишься ни с соседом, ни другом, ни братом — только с духовником, психиатром, на сеансе психоанализа или со случайным попутчиком в поезде. Классическая «драма замкнутого пространства», готовый материал для пьесы или малобюджетного кинофильма, в котором все построено исключительно на игре актеров. Впрочем, совсем без спецэффектов обойтись не получится: роман Букши, начавшийся как социальная сатира с элементами научной фантастики, постепенно обретает черты гротеска, а там и сюрреалистической прозы. Что, впрочем, делает задачу будущего режиссера не только сложнее, но и интереснее

Правда, входил ли такой эффект в планы автора — большой вопрос. Еще на сцену придется подниматься, перед залом раскланиваться, а Ксения Букша все это страсть как не любит.