Как казнили священника

«Я ИСПОВЕДУЮСЬ» / I CONFESS

У Хичкока была восхитительная черта. Он никогда не защищал свои фильмы, заявляя, что ему не хватает на это мужества. Ему нравилось ломать комедию, изображая смятение и доверяясь мнению собеседника. Это было специфической, чисто английской формой получения удовольствия. Он прекрасно знал, что его фильмы сами защищают себя.

Что бы Хичкок ни говорил о фильме «Я исповедуюсь», он относится к числу его лучших творений.

На первый взгляд, это совершенно не хичкоковский фильм. В нём убийца влетает в храм и всё выкладывает молодому священнику. Он знает, что тот не выдаст — не сможет нарушить тайну исповеди.

Вскоре становится ясно, что убийца и жертва стоят друг друга. По сути, это два негодяя. Зрителя полностью поглощает драма священника, на которого вдруг падает тень подозрения. Полиция опрашивает свидетелей и узнаёт, что преступник был облачён в сутану. Выясняется и другое: у священника был мотив. Погибший шантажировал его бывшую возлюбленную и его самого. Он угрожал рассказать о том, как однажды, после грозы, застал их у себя во дворе. Это случилось ещё до того, как юноша принял сан. Он только что вернулся с войны. Он не знал, что его девушка вышла замуж. Но это были слабые оправдания. Обыватели сильны фантазировать. Слухи о тайной связи священника и замужней дамы разнеслись бы по городу мигом. Сплетня могла разрушить жизнь молодой женщине и положить конец восхождению святого отца по ступеням церковной иерархии.

Священник не может нарушить тайну исповеди. Его алиби оказывается ненадёжным. Он вручает свою судьбу Господу и предстаёт перед судом, где его признают виновным и приговаривают к смертной казни.

Так всё заканчивалось в первом варианте сценария и первоисточнике — пьесе Поля Антельма. Но после возражений цензуры Хичкок изменил финал. Убийца оказался изобличён и умер на руках у священника, которого пытался отправить на виселицу.

«Я исповедуюсь» — пронзительный фильм. Он завораживает планами возносящихся шпилей, высокого, безмолвного неба, которое и есть главный судья в этой истории. И один из её главных героев.

В начальных кадрах Хичкок проходит у крутой лестницы, словно ведущей на небеса. Он явно охвачен «метафизическим беспокойством». Он создаёт свой фильм в полном согласии с небесами. И в полном согласии с католической церковью.

Хичкок, на которого сразу окрысились критики, предпочёл не лезть в драку. Он не оспаривал обвинителей, отчитавших его за морализаторство и отход от собственных методов. Он не спорил с Трюффо, отозвавшемся о его творении снисходительно — как о неудаче. Хичкок кивал и сокрушался, что фильму недостаёт юмора. А собеседник, ободрённый этой уступчивостью, продолжил на него наседать и похвалил только пару сцен да игру Монтгомери Клифта.

Хичкок сделал попытку направить разговор на нечто для него важное. Он упомянул о своём иезуитском образовании, явно рассчитывая что-то здесь прояснить. Но Трюффо не поддержал тему. То есть интервьюер прошёл мимо главного — мимо того, что сформировало Хичкока. Впоследствии Трюффо опомнится и начнёт расспрашивать режиссёра о его становлении как «католического художника», о его «метафизическом беспокойстве», но момент будет упущен — собеседник отшутится и заговорит о другом.

Нельзя понять Хичкока вне фильма «Я исповедуюсь». Он раскрывается в нём. Он не прячется за щитом иронии, а подставляется под удар. Он ясно заявляет, что ему, в принципе, наплевать на то, что про этот фильм скажут. Ему важно вернуться к порогу, от которого он, возможно, улепётывал без оглядки, переступить его и вновь ощутить, прочувствовать этот живой, исполненный тайны сумрак католического собора, где движутся призраки его суровых наставников.

Здесь, среди колеблющихся огней и пугающих шорохов, он родился как художник. Здесь его пронизывал страх. Здесь душу терзали противоречия. И именно здесь он осознал великое назначение юмора, который примирил его с абсурдностью веры, уберёг его разум и укрепил в выборе ремесла. Католицизм пробудил в нём чувство, с которым не пропадёшь в творчестве, и благодарность за это Хичкок испытывал величайшую. Он не просто поставил картину про католического священника. Он воспел свою церковь, уравнял её с небесами. Никакой критики или иронии здесь нет и близко. Один восторг.

Фильм прошёл незаметно. Публика не выстраивалась у касс, и ни слова доброго Хичкок не услышал от критиков. Он искал причину и впоследствии объяснял неудачу тем, что публика и критики посчитали себя обманутыми.

«Мы, католики, знаем, что патер ни при каких условиях не может раскрыть тайну исповеди, — посетовал он в беседе с Трюффо, — а протестанты, атеисты или язычники скажут: «Смех, да и только! Кто же станет молчать, рискуя жизнью ради другого!»

Хичкок ошибался. Он не мог знать, что меняются установки, что фильмы типа «Песни о Бернадетт» критика уже никогда не поддержит. Она поддержала мрачный фильм «Мартин Лютер», вышедший в том же году, поскольку это был удар по Католической церкви как консервативному бастиону. Она хвалила широкоэкранные цветные полотна на религиозные темы, поскольку это были прежде всего зрелища. И относились они к далёкому прошлому. Современник, идущий на смерть во имя священного принципа, не мог быть героем эпохи нуара. У неё были совсем другие герои.

Хичкок вернулся к себе, к своим методам. Он заставил всех вздрагивать и делиться восторгами. Но в числе его достижений отныне была и эта раскритикованная в пух и прах высота.