На пути к восстанию в Польше

Наметившийся после заключения Парижского мира 1856 года дипломатический флирт Парижа и Петербурга сопровождался громкими заявлениями о естественном сближении двух держав, красивыми публичными демонстрации взаимного уважения и глубоким скрытым недоверием друг к другу. Тем не менее партнеры не могли не понимать необходимости сотрудничества. Оно проявилось и на Балканах, и во время австро-франко-сардинской войны 1859 года. Однако партнерство без доверия всегда ведет к союзу без перспектив. Эта максима, безусловно, применима не только к внешней политике. Внутренняя не является исключением. Дорога в ад, как известно, вымощена благими намерениями.

Отношения России и Франции существенно ухудшились во время Польского восстания 1863−1864 гг. 20 января 1856 г. умер И.Ф. Паскевич, который 25 лет твердо держал бразды власти в «конгрессовой Польше». 10(22) мая 1856 г. в Варшаву прибыл Александр II. После ряда празднований и бала в Варшавской ратуше, в ходе которых демонстрировались верноподданные чувства, 15(27) мая император на приеме депутации польского дворянства сказал речь: «Держитесь действительности, составляя одно целое с Империей, и оставьте всякие мечтания о независимости, как не могущие осуществиться… Оставляя Польше права и учреждения, дарованные моим отцом, я буду неуклонно заботиться о ее благе и счастье… Все, что мой отец сделал, хорошо сделано, мое царствование будет продолжением его царствования. От вас зависит облегчить решение задачи. Вы должны помочь мне в моем труде. На вас одних падет ответственность, если мои намерения встретят на пути какие-либо химерические препятствия.»

Как и в Московской речи о крестьянском вопросе, речь императора содержала взаимоисключающие положения. Заявив о продолжении политики своего отца, Александр II сразу же объявил амнистию участникам восстания 1830−1831 гг. и разрешил вернуться всем эмигрантам, если те «изъявят сожаления о своем преступлении.» В таком случае русские представительства за рубежами Империи должны были начать принимать прошения о возвращении на родину. Более того, всем возвратившимся, через 3 года «безупречного поведения» разрешалось поступать на государственную службу. Исключения все же были: «Из таковой Монаршей милости изъемлются те из выходцев (Царства Польского и западных губерний — А.О.), которые поступками своими доказали и не перестают доказывать неисправимую ненависть свою к русскому правительству.» С 1856 по 1861 гг. полную амнистию получили 8 693 чел., приговоренных за участие в событиях 1830−1831 гг. к высылке, изгнанию или иным взысканиям за политические преступления с разрешением вернуться в Царство Польское и вступить в пользование всеми политическими и гражданскими правами. Указом 19 февраля (2 марта) с 8(20) сентября 1859 г. были прекращены конфискации по делам 1831 г., указом 8(20) сентября 1862 г. все эти льготы были распространены и на политических преступников, осужденных в последующие годы.

«Мне приятнее, конечно, иметь возможность скорее награждать, чем наказывать… — Завершил свою речь император. — Но знайте также и помните постоянно, что если бы пришлось, я сумею укротить и наказать, даже наказать строго.» На самом деле после этого русская политика в Царстве представляла собой цепь последовательных уступок, ведущих к восстановлению defacto целого ряда положений конституции 1815 г. Этот курс был основан на полном непонимании польских реалий. «Политический катехизис двух предшествующих поколений, — отмечал польский современник, — состоял из двух догматов: самостоятельность и внешняя помощь.» Неудивительно, что в Польше в каждой уступке со стороны монарха видели орудие для продолжения борьбы с русской властью. Политика Петербурга в Царстве Польском постепенно заходила в тупик. В какой-то степени он был естественным выражением настроений, царивших в русской столице.

«Я сожалею о первоначальном приобретении и восстановлении Королевства Польского. — Писал Горчаков Киселеву 19(31) мая 1857 г. — Я не считаю, что это было актом обдуманной политики. Но раз дело сделано и безвозвратно, то все наши заботы должны быть, по моему скромному мнению, направлены на то, чтобы нейтрализовать его вредные последствия для России.» Очевидно, обдуманной политикой казались уступки и компромиссы. «Русский гарнизон в Варшаве, — отмечал английский очевидец этой политики, — стал очень мал. Польский язык звучал повсюду, включая присутственные места, где по закону должен был использоваться русский. Поляки жили свободной жизнью, хотя и не были политически свободны. Ни в каком отношении они не притеснялись.» Результатом нового курса русской политики в Польше стало резкое ухудшение ситуации. Внешне все обстояло неплохо. В 1860 г. в Царстве Польском проживало 4 840 466 чел., 3 200 000 из них были поляками. Наиболее крупным меньшинством были евреи — их было 12,6% населения, за ними следовали немцы — 5% и т.д. В царстве насчитывалось 433 города и местечка (228 из них находились в частном владении), в которых проживал 1 195 701 чел.(24,7% населения) и 22 613 селений. За 45 лет русского владения Царством его населения выросло на 78%, прирост был постоянным, за исключением 1830 и 1831 гг.

Ведущими силами, готовившими восстание, стали католическое духовенство и шляхта, в основном ориентировавшаяся на Францию, где находился центр польской политической эмиграции во главе с Владиславом Чарторыйским, сыном князя Адама Ежи. В декабре 1862 г. был проведен съезд духовенства Подляшья[1], на котором было принято решение во всем подчиняться Центральному Комитету будущего восстания, принять его программу и стараться поставить во главе восстания духовное лицо. По возвращению в свои епархии участники съезда обязаны были развить пропаганду среди своих духовных чад. Готовились и кадры для боевого руководства отрядами. В северной Италии, в Генуе и Кунео в 1862 г. действовала польская военная школа, подготовившая около 400 инструкторов, принявших участие в организации военных действий против русских войск.

Северная Италия в это время была законодательницей мод революционного движения, а «поход тысячи» Гарибальди в Неаполитанское королевство в мае-сентябре 1860 г., приведший к свержению власти местных Бурбонов и присоединению Сицилии и Неаполя к Сардинскому королевству, получил огромный отклик в Варшаве. Симпатии были взаимными. Не случайно значительная часть будущих активных участников этого похода (как поляков, так и итальянцев и французов) позже приняли деятельное участие в польском восстании. Объединение Италии, безусловно, служило вдохновляющим примером для польских революционеров. В неменьшей степени воодушевил поляков и пример объединения Молдавии и Валахии. Внешняя поддержка Франции, столь очевидная в случае с Пьемонтом и и столь чувствительная при создании Румынии делала Наполеона III популярнейшей фигурой в польском сознании.

Сменивший Паскевича М.Д. Горчаков, «удрученный летами и болезнями», постоянно колебался. Его управление представляло собой полную и разительную противоположность системе его предшественника — Паскевича. Следуя настроениям и инструкциям из Петербурга, Горчаков пытался наладить общение с дворянством. «Но надобно не знать вовсе истории Польши, — отмечал критик генерала, — чтобы надеяться чем бы то ни было привязать к себе шляхту.» Безусловным лидером оппозиционного дворянства был граф Анджей Замойский. Он был убежденным сторонником восстановления Польши в границах «от моря до моря», что привлекало романтиков от политики. Он был убежденным сторонником восстановления Польши в границах «от моря до моря», что привлекало романтиков от политики. Граф был непримиримым противником России.

Тем не менее еще в ноябре 1857 г. ему удалось добиться Высочайшего утверждения Устава возглавляемого им Земледельческого общества, которое под предлогом обсуждения крестьянского вопроса быстро превратилось в центр политической активности. Замойский при полной поддержке общества пытался превратить его в подобие представительного учреждения Царства Польского и даже более того — всех польских земель. Общество сразу же составило более 5 тыс. членов, на его съезды прибыли делегаты от Познани и Галиции.

«В 1860 г. агитация в Царстве Польском, — вспоминал Д.А. Милютин, — приняла уже характер вызывательный.» С 10(22) июля 1860 г. в Варшаве начались первые антиправительственные манифестации. Русское правительство и военные власти были застигнуты врасплох — Польша слишком долго была спокойной, волнений не было ни в 1848—1849 гг., ни во время Крымской войны. С началом волнений полиция была почти очищена от русских служащих и стала полностью польской. По непонятной причине в какое-то время считалось, что таким образом удастся сделать полицию более эффективной. Эффект был совсем другим. Впрочем, немногочисленная полиция (всего 540 чел.) не могла справиться с положением в городе с населением свыше 200 тыс. чел. Горчаков сначала подкреплял полицию войсками, а после столкновений с демонстрантами шел на уступки.

Будучи аристократом, Горчаков глубоко презирал тех, кого не считал себе ровней и запросто держался только с польским титулованным дворянством, принимая его представителей в своей резиденции. По точному замечанию современника, началось «ухаживание за магнатами и любезничание со шляхтою.» Оно было долгим и бессмысленным. В октябре 1860, во время встречи Александра II с императором австрийским и королем прусским, в Варшаве начались демонстрации недовольства короной. Тех, кто шел приветствовать императора, забрасывали грязью, обливали маслом и даже били, один из аристократов отказался принять приглашение на охоту, а перед приездом Александра II в его имение, выехал за границу. Французская пресса хвалила «просыпавшуюся Польшу» за принципиальность. На все это предпочитали не обращать внимание. Немалую роль сыграло и общественное мнение русской столицы, в целом симпатизировавшее полякам, и считавшее необходимым условием к преодолению прошлого уступки.

«Просыпались польские надежды. — Вспоминал современник. — Всё лучшее у нас было на стороне поляков, протягивало им руки, простирало объятия.» Этот процесс имел свои особенности. «Среди тех, кто стремился к братанию, — вспоминал Отто фон Бисмарк, — русские были честнее; польское дворянство и духовенство едва ли верили в успех этих стремлений или принимали его во внимание как определенную цель. Вряд ли хоть один поляк видел в политике братания нечто большее, нежели тактический ход, имеющий целью обманывать легковерных русских до тех пор, пока это могло бы представиться нужным или полезным.» Другая сторона воспринимала братание куда как серьезно: «Русские предались идиллии и начали передавать друг другу трогательные рассказы о решительном сближении нашей власти с населением Польши.» При императорском дворе польская партия также имела значительную поддержку в лице Великого Князя Константина Николаевича и среди влиятельного кружка родственников и знакомых польской аристократии. Она же была весьма активной и во Франции, где проживало около 4000 польских эмигрантов.

7(19) декабря князь М.Д. Горчаков подал Всеподданнейшую записку на Высочайшее имя, в которой он говорил о возможности новых волнений в Венгрии и Польше. Генерал предлагал усилить русскую армию в польском выступе и перевести на военное положение губернии Царства Польского, Литвы, Подолья, Волыни и Бессарабии. Император считал, что торопиться с подобными мерами не нужно — он опасался повторения «1854 года». В конце 1860 г. русская дипломатия, обеспокоенная информацией о поддержке, которая оказывалась принцем Наполеоном польским эмигрантским организациям во Франции, потребовала от Наполеона III разъяснений. «В случае надобности мы сумеем справиться с нашими внутренними делами, — писал Горчаков Киселеву 9(21) декабря 1860 г., — но совершенно ненормально, что наша задача затрудняется моральным пособничеством члена суверенного дома, который официально исповедует соглашение с нами.» Разъяснения были даны, в исключительно предупредительной и вежливой форме. Для оправдания по приказу своего кузена в русское посольство явился сам принц. Наполеон III категорически отказался рисковать ухудшением отношений с Петербургом.

[[[picture4 ]]]

«Я нуждаюсь в России, — сказал он одной из польских аристократок, просивших императора «заступиться за Польшу», — чего ваше разгоряченное воображение не в состоянии понять…» В начале 1861 г. французский министр иностранных дел Э.-А. Тувенель отчитал старого князя Адама Чарторыйского, которому было заявлено, что «император будет крайне недоволен, если он (т.е. Чарторыйский) будет заниматься интригами противными и его взглядам и его политике, так как русский царь больше всех других государей Европы доказал ему свое расположение, и он желает остаться с ним в самой тесной дружбе.» Активность поляков не была безрезультативной — взаимное недоверие Парижа и Петербурга постепенно усиливалось.

Углублялся и кризис в Царстве Польском. Подпольщики активно готовились к выступлению, вербуя себе сторонников, прежде всего среди учащейся молодежи. Следует учесть, что абсолютное большинство учащихся в Царстве традиционно учились в учебных заведениях, принадлежащих частным лицам или костелу — в 40-х годах XIX века там насчитывалось 56 тыс. учащихся (не считая женских учебных заведений), в то время, как в казенных училищах — только 8 тыс. Контролировать процесс обучения было невозможно и рано или поздно это должно было закончиться плохо. «Откуда-то внезапно взялась страшная ненависть ко всему русскому и немецкому, — вспоминал один из учеников варшавского пансиона, — так что даже книги на этих языках неоднократно сжигались. Что вызвало такое настроение, никто из воспитанников не мог дать себе верного отчета. Но в общем задоре молодости, удаль и стремление к геройству охватили нас до такой степени, что не проходило дня без какой-нибудь отчаянной проделки.»

Активное участие в подготовке выступлений играла католическая церковь — собиравшиеся на молитву в костелах распевали революционные гимны и слушали проповеди, призывавшие к действиям. Все это делалось при полном одобрении церковных властей. Празднуя годовщины различных событий русско-польского противостояния, руководители подполья использовали всякую возможность, чтобы придать выступлениям религиозный характер, и быстро добивались столкновения с полицией и армией и жертв. Попытки остановить шествия с факелами и значками заканчивались неудачами. 15(27) февраля 1861 г., после молебна в кармелитском монастыре в память о деятелях 1830 и 1794 гг., разгоряченная толпа вышла на улицы, где начала закидывать стоящую роту Низовского пехотного полка камнями. Произошло столкновение с войсками, последовал залп, было убито 5 и ранено 6 человек. Демонстрантов предупредили о том, что будет открыт огонь — в ответ они закричали: «Не смеешь, Наполеон запретил.»

На следующий день после столкновения к Наместнику явился архиепископ Варшавы с депутацией из пяти лиц, которая вручила генералу прошение на Высочайшее имя. Там говорилось, что случившееся стало результатом формы управления Польшей и потери доверия народа к правительству. «Доверие, — говорилось в прошении, не может возродиться, пока будут употребляемы насильственные принудительные меры, не ведущие ни к какому результату.» В городе распускались слухи о том, что именно император разрешил применение силы, Александру приписывались слова «пусть они молятся за своих, а мы молимся за наших.» На самом деле власти колебались между уступками и окриками, но отнюдь не были настроены на жесткость и бескомпромиссность.

Горчаков назначил следствие по случившемуся и заменил обер-полицеймейстера Варшавы под предлогом его болезни. Наместник верил, что этим уже успокоил общество. 25 февраля (9 марта) 1861 г. последовал Высочайший рескрипт на имя Горчакова. Император объявил, что некоторые лица присвоили себе право произвольно осуждать действия властей («Но я готов видеть во всем этом одно лишь увлечение»), и обещал преобразования, при условии сохранения общественного порядка. Каждый раз после столкновения манифестантов с войсками Горчаков докладывал о спокойствии в городе. На этот раз он ожидал дальнейших беспорядков и испросил разрешение на введение военного положения (император предоставил ему такие права). Генерал не ошибся. К замку Наместника двинулась демонстрация, которая «закрывала себя живою стеною из женщин и детей». Растерявшись, Горчаков пошел на переговоры с депутацией демонстрантов. Он согласился с требованиями предоставить охрану порядка во время демонстрации ее организаторам. Фактически он санкционировал создание некоей параллельной власти, которая немедленно приступила к использованию своих полномочий.

Обстановка в Варшаве начала неуклонно ухудшаться. Уже в 1860 г. польская политическая активность проявилась в пограничной с Царством Польским Гродненской губернии. Центром ее также стали костелы. Ксендзы говорили своей пастве о рабской природе русских солдат, которых гонят кнутом и с которыми, естественно, легко справятся свободолюбивые польские повстанцы. С февраля 1861 г. демонстрации начались и в Вильно, весной они пошли и по городам генерал-губернаторства. Польская молодежь собиралась в костелах, распевала революционные гимны по окончанию службы, оскорбляла все русское и т.п. Горчаков явно нервничал. Уже через три дня после начала волнений он даже просил Александра II прислать в помощь человека, имеющего «полное доверие у императора», что вызвало у последнего явное удивление. Ответ гласил: «Вы имеете полное мое доверие, и поэтому не вижу причины посылать вам кого-либо.»

Генерал приступил к практике запретов, но было уже поздно. 27 марта (8 апреля), после неудачной попытки уговорить демонстрантов, Горчаков отдал приказ стрелять. Это было сделано после того, как толпа начала уже строить баррикады и нападать на войска и полицию. В результате было убито 10 и ранено до 100 поляков, в войсках было также 5 убитых и 10 раненых. Попытка диалога завершилась оглушительным провалом, в костелах и монастырях католическое духовенство активно пропагандировало идеи восстания, придавая им оттенок религиозного противостояния. По всему Западному краю начали ползти слухи о том, что в Варшаве русские надругались над крестом.

Военное положение, между тем, так и не было введено, и это планировали сделать 16(28) мая с первыми признаками новых волнений. В городе было относительно спокойно, а Горчаков серьезно болел уже несколько дней. Военное положение так и не ввели. 18(30) мая 1861 г. Горчаков умер, накануне исправляющим должность Наместника назначен Военный министр генерал-адъютант граф Н.О. Сухозанет. Этот генерал был также стар, и с самого начала рассматривал свое новое назначение как временное. Оно было во многом случайным и объяснялось тем, что Сухозанет командовал при Паскевиче артиллерией Действующей армии, долго жил в Варшаве, «имел тесное знакомство со всеми лучшими польскими фамилиями и принимал у себя избранное польское общество». Кроме того, он в совершенстве владел польским. Эти качества казались достаточными в Петербурге, где все еще надеялись найти общий язык с этим обществом.

Сухозанет действовал также, как и его предшественник, чередуя окрики и угрозы с призывами к армии воздержаться от применения силы в случае оскорблений и т.п. Приказы быть выше обид при подобного рода случаях раздражали армию и вдохновляли варшавян на все большую активность. Об отношении войск к новому начальству можно судить по шуточной песне, ставшей популярной в армии:

«Вот приехал. Казаками

Окружился да войсками.

Занялся старик смотрами.

Чтоб покончить все зараз,

Вздумал он отдать приказ

Оскорбительный для нас:

«Если вас де будут бить,

Молча все переносить

И обидчикам не мстить.»

Что ему конфедератки?

Он заглядывал в палатки

Чистил тюфяки да матки.»

…И смеется лях над нами

В плен опять сдались мы сами

Вместе с пушками, штыками.

Опорочена, измята

Слава русского

Кланяйся ж скорей, ребята!»

А генерал в это время надеялся на преодоление кризиса и спокойствие в городе и даже планировал в качестве важной меры возобновить театральные представления в Варшаве. В городе, между тем, начались совсем другие спектакли. В квартирах, в которых жили русские, выбивали стекла, перед окнами собирались многочисленные толпы, исполнявшие «кошачьи концерты», офицеров задевали на улицах, в них плевались, толкали и т.п. Вскоре на ходивших в одиночку офицеров начали нападать. На солдат все это действовало обескураживающе — они попросту не могли понять, что происходит. Среди поляков стали распространяться слухи о том, что русским запретил стрелять в них Наполеон III. В результате летом 1861 г. «значение власти совсем погибло; страх к русским совершенно исчез.»

Таков был результат действий и бездействия Сухозанета. Дряхлый, совершенно лишившийся сил, неспособный к энергичным поступкам генерал явно не отвечал требованиям занимаемой им должности. Между тем население столицы Царства, по свидетельству капитана фон Верди дю Вернуа, находившегося в Польше в командировке с целью изучения кампании 1831 г., «…держало себя вызывающим образом: гневные взоры и угрозы посылались вслед русским военным патрулям, постоянно обходившим бойкие улицы; на каждом шагу попадались процессии, производившие странное впечатление, а в костелах духовные проповеди завершались распеванием революционных гимнов.» Ксендзы действительно открыто вели пропаганду в пользу восстания, превращая храмы в центры организации врагов русской власти. Здесь распространялись брошюры с призывами убивать всех русских, включая женщин и детей, восхвалялись католические изуверы вроде Иосафата Кунцевича[2] и т.п.

Уступки, в которых немалую роль играло желание понравиться французскому партнеру, вели дело к будущему кризису.

* * *

[1] Историческое название территории между Наревом и Холмщиной, т. е. фактически восточная граница Царства Польского.

[2] Кунцевич Иосафат (1580−1623), полоцкий римско-католический архиепископ, канонизирован в 1865 г. Отношение Ватикана к народам, исповедующим православие очевидно. В 1998 г., во время войны в Югославии Иоанн-Павел II начал процесс канонизации другого изувера — хорватского кардинала Алоиза Степинаца, благословившего геноцид сербов, хорватских карателей, зверствовавших, в частности, и на территории СССР — в Белоруссии, на Украине и под Ленинградом. После окончания войны Степинац был осужден как фашистский преступник, и в 1960 г. умер в Ватикане. Выбор святого-фашиста, сделанный польским папой, в 2006 г. был поддержан его немецким преемником Бенедиктом XVI.