Александр Горбаруков ИА REGNUM

Страшно интересны эти «общечеловеки», рассуждающие на философские темы в контексте известной теории Сэмюэля Хантингтона о «борьбе цивилизаций». Как и те кумиры, которых они себе сотворили. В лице, например, митрополита Илариона, цитируемого при каждом удобном случае и без такового. Логика рассуждений поборников «зрелого мира», который они противопоставляют «конфликту цивилизаций», такова, что с цивилизацией искусственным образом отождествляется исключительно религия. Манихейские рассуждения о ней, в свою очередь, ненавязчиво внушают читателю:

— что мы — люди «современные»,

— что принятое тогда «немодно» сегодня,

— что его отстаивают одни только «темные» люди,

— что люди «просвещенные» придерживаются диалога и согласования интересов, ну и т.п.

Помимо масонского «истинного света люцифера», о котором американский генерал Пайк писал итальянскому революционеру Мадзини, почему-то вспоминается «товарищ Саахов», убеждающий Шурика, что «в наших местах» он уже не встретит этих «дедушкиных обычаев и бабушкиных обрядов» и что за этим нужно лезть «высоко в горы». А тем временем организует сие действие в «онлайновом» режиме, только уже без традиционной романтики, но вполне себе с уголовным подтекстом.

Теория Хантингтона потому и появилась практически одновременно с «концом истории» Фрэнсиса Фукуямы, что это две части одного и того же проекта. «Конфликт цивилизаций» либо должен закончиться безоговорочной победой Запада в рамках однополярного мира, либо западный цивилизационный диктат придется навязать «обходным путем», уже с помощью мира многополярного. Формула глобализации («зрелого мира»), как мне уже не раз приходилось упоминать, включает две составляющие:

— глокализацию — размывание государств с передачей их полномочий наверх, в транснациональные и глобальные структуры, и вниз, в локальные — региональные и местные;

— фрагмеграцию — разрушение идентичностей и интеграцию экономик.

Кто сомневается, что «многополярный мир» — симулякр однополярного, пусть обратится к той части «Великой шахматной доски», где Бжезинский показывает:

— как управляемый Америкой «геополитический плюрализм» в Евразии в среднесрочной перспективе приведет к появлению «совместимых» партнеров, способных под руководством США создать «трансъевразийскую систему безопасности»,

‑ и как в долгосрочной перспективе появится «мировой центр совместной политической ответственности» (М.: Международные отношения, 2002. С. 235).

«Геополитический плюрализм, — сообщает мэтр холодной войны, как будто адресуя это послание апологетам «зрелого мира», — не самоцель, а средство решения среднесрочной задачи» (Там же). Чьей задачи? Неужто российской? Или все-таки американской, которая с помощью нехитрой формулы «мир — дружба — жвачка» маскируется под «общечеловеческую»? Тогда получается, что «зрелым» мир является только с позиций западных интересов. Зачем же нас туда тащат, ненавязчиво принуждая играть по чужим правилам, если что «зрело» для них, то для нас гибельно?

То же — и с цивилизационным плюрализмом. А также с основанной на нем цивилизационной унификацией.

И вот тут мы начинаем подбираться к главному. Фундаментальная методологическая ошибка обсуждаемого материала заключается в том, что цивилизационный фактор, во-первых, религией не исчерпывается, а во-вторых, он неотделим от геополитического. Это две стороны одной медали, — так называемого проектного генезиса существующих цивилизаций.

Поскольку история в принципе не ситуативна, а проективна, ее течение не предоставлено случаю; на каждом историческом повороте идет конкуренция проектов, результатом которой и является сложная траектория мирового развития — от одной точки бифуркации к следующей и т.д. Эта конкуренция протекает не произвольно, а в соответствующих конкурентных пространствах — физическом, ментальном, духовном ‑ и расположенных внутри них сферах. Поэтому, повторяю, к одной лишь религии вопрос цивилизационной конкуренции не сводится. И «единая человеческая цивилизация» — либо оксюморон, либо дело о-о-очень далекого будущего, связанного со светским крахом Запада в дополнение к религиозному, состоявшемуся в рамках ватиканско-иезуитского «иудео-христианства».

Не растекаясь мыслью по древу посвященной проектной тематике собственной докторской диссертации (2008 г.), подчеркну, что в глобальной проектной конкуренции остается место лишь тем цивилизациям, которые способны, завершив один проект, относительно быстро переоформить его в следующий. Ибо промедление с этим, по закону Вызова-и-Ответа Арнольда Тойнби, угрожает завершением проекта, сходом с исторической арены и превращением в «строительный материал» для других, более успешных, цивилизаций. Основанием же для подобного переоформления, которое я называю проектной трансформацией, является сохраняющая коррекция основы цивилизационного проекта — проектной идеи (термин Михаила Хазина) — системы ценностей, переведенной в политическое измерение. Да, религия находится в ее основе. Но чтобы быть реализованной, проектная идея, во-первых, должна получить светское (ценностное) выражение, иначе она не выйдет за ворота храмов, во-вторых, сформировать норму — систему смыслов, адаптирующую идею к повседневному применению, через которую она проявляет себя в быту. Кроме того, религия связана отношениями взаимного дополнения и даже взаимного замещения с идеологией. Пример? «Православие, Самодержавие, Народность» — это религия? Нет, это преобразованная в политическое измерение проектная идея. То есть идеология.

Коррекция, связанная с проектной трансформацией, сначала укореняется в норме и через нее воздействует на идею, адаптируя ее к новой реальности. Очень важно, что коррекция нормы осуществляется строго системно: каждый из смыслов существует только во взаимосвязи с другими. При попытке изменения любого из них отдельно от остальных, система либо адаптирует инновацию, либо разрушается (вывод Хазина, с которым трудно спорить: нам ли этого не знать!).

Помимо идеи и нормы, составляющих идеальную часть проекта, у него имеется и материальная составляющая — валютная, торговая и финансовая системы, а также доминирующие технологии.

Таким образом, цивилизационный проект (определение Хазина, дополненное автором этих строк) — это система ценностей (идея), созданная совокупностью религиозных, культурных, исторических, социальных, государственных и иных традиций доминирующей или претендующей на доминирование цивилизации, воплощенная в системах смыслов (нормах) и распространяемая в материальной и духовной сферах посредством экспансии.

Если проанализировать историю второго тысячелетия, то легко убедиться, что больше одной проектной трансформации удалось совершить, создав то, что я называю «магистральными» проектными преемственностями, лишь двум цивилизациям — Западу и России. Они это проделали по четыре раза, сформировав по четыре проекта, потому и оказались впереди остальных, столкнувшись в холодной войне:

— проекты Запада: католический (латинский) — капиталистический (протестантский, точнее англиканско-кальвинистский) — либеральный (империалистический, секулярно-постхристианский) — англосаксонский (по Каутскому, ультраимпериалистический, оккультно-универсалистский);

— проекты России: Киевская Русь — Московское царство — Российская Империя — СССР.

Развитие этих преемственностей не копировало друг друга. Не вдаваясь в их детали и подробности, к которым при необходимости нетрудно вернуться, отмечу лишь, что трансформация западной проектной идеи осуществлялась эволюционно — от нормы к идее и обратно к норме; российской — революционно, резкой модернизацией нормы и последующей возвратной адаптацией ее к базовым основам проектной идеи.

В чем в итоге оказался главный тренд западного развития? В противопоставлении и замещении христианства постхристианским масонским оккультизмом, а также в превращении «колыбели» Запада — континентальной Европы — в «бесплатное приложение» к морскому англосаксонскому миру. А российского? В дополнении, вместо противопоставления, советским российского — не сразу, конечно; потому я и говорю о скачкообразной возвратности.

У других цивилизаций лишь исламу — причем, с большим временным разрывом — удалось создать условную преемственность из двух проектов с разными проектными центрами: арабско-персидским (Халифат) и тюркским (Османская империя). Неоосманизм Эрдогана — это попытка новой проектной трансформации, обреченная ввиду многих противоречий, отнюдь не только и не столько религиозно-конфессиональных (суннизм — шиизм), сколько этнических (треугольник тюрки — арабы — персы). Значит и здесь далеко не все в цивилизационном генезисе определяется религией.

Отдельной темой является Китай, который развивается циклически. Применительно к нему, термин «проектная трансформация» преобразуется в «проектное возобновление». С момента создания централизованной государственности (III в. до Р.Х.) в нем имели место лишь две существенные коррекции — нормативная, связанная с закреплением доминирующей роли конфуцианства (XI в.), и коммунистическая, поместившая конфуцианство в «прокрустово ложе» соответствующей идеологии. И тем самым, как и в России, существенно повлиявшая на саму проектную идею.

Но основным содержанием всей второй половины второго тысячелетия, без сомнения, остается конкуренция западной и российской преемственностей. И ее возобновление сегодня, которое явно не нравится апологетам «зрелого мира», — не случайность, а историческая закономерность, ибо эта конкуренция, во-первых, носит широкий проектный, а не узко религиозный характер; во-вторых же, при ее отсутствии впору было бы признавать российскую преемственность завершенной, а цивилизацию, по Тойнби, — если не исчезнувшей, то исчезающей. Таким же закономерным является и постепенное вовлечение в трансцивилизационный союз с Россией ряда других цивилизаций (ШОС). Конечно, никто не будет вслух признавать, что этот союз — антизападный. Но по существу это именно так и есть. И поскольку Ватикан — не просто часть Запада, а идеологическая ось, на которую нанизаны оккультно-коммерческие экономические интересы, постольку западный «Рим», превратившийся в «Карфаген», должен уйти и непременно уйдет, как и предсказывал Освальд Шпенглер, предупреждая, правда, что уходя, он может учинить вселенский погром.

Несогласным с этими утверждениями предлагаю ознакомиться с одним из программных докладов Римскому клубу Эрвина Ласло «Цели для человечества» (1977 г.), с изложенной там концепцией «мировой солидарности», основанной на иерархии мировых религий (первым назван иудаизм, за ним следуют христианство, ислам, буддизм и т.д.). Данный доклад полностью укладывается в канву таких событий, как создание Всемирного совета церквей, проведение Второго Ватиканского собора, принятие Экуменической хартии, за которыми логически следуют известные мероприятия, в подготовку которых вовлечен митрополит Иларион. (Частью формируемого этими мероприятиями проектного контекста, к сожалению, и является гаванская встреча глав церквей). Тем самым проясняется проектная задача Постмодерна как новой проектной трансформации Запада, в которую апологеты «зрелого мира» и предлагают нам включиться. То есть стать частью Запада, как бы они это ни замазывали и, смягчу, даже в том случае, если сами не осознают этой коллизии.

Между прочим, одним из проектных признаков служит соответствующий проектный язык. Поэтому когда мы произносим термины «толерантность», «права человека», «демократия», «рынок» и т.д., мы отнюдь не «цивилизуемся», а просто переходим на чужой проектный язык, отказываясь от первородства и соглашаясь на «чечевичную похлебку». Это не значит, что эти термины не наделены первоначальным смыслом, но они давно уже дискредитированы настолько, что некоторые видные ученые самого Запада именуют западную демократию тоталитарной (Джейкоб Тэлмон), а также «постдемократией» (Колин Крауч).

Сторонники «зрелого мира», который при ближайшем рассмотрении обнаруживает поразительное сходство с герметическими представлениями о «золотом веке» — том самом «конце истории», о котором писал Фукуяма, оттеняя вторую сторону «медали» Хантингтона, любят апеллировать к «общечеловеческим ценностям». Базовый принцип герметизма как философии и методологии, — переворачивание с ног на голову, то есть подмена смыслов, в том числе религиозных, чтобы оккультный низ было невозможно отличить от Божественного верха. Учитывая, что ценности являются светским эквивалентом религиозной составляющей проектной идеи, наделяющим ее политическим и историческим смыслом, попытаемся их установить.

Готов выслушать иные мнения, множество их выслушал, но ни разу не встречал по-настоящему весомых и не компрадорских аргументов, которые опровергали бы авторскую точку зрения, что под «общечеловеческими» ценностями подразумевается сумма трех главных, к которым сводятся все остальные, — жить, потреблять, размножаться. Именно поэтому неизменным пшиком оборачиваются все попытки натянуть «общечеловеческие» ценности на духовное (в широком, не только религиозном, смысле) первородство. Не натягиваются! Потому, что они сугубо материальные, в корне противоречат духовной мотивации, их меньше количественно и они, поражая своим убожеством, несоразмерно проигрывают в «качестве». «На столе лежит арбуз, на арбузе — муха. / Муха злится на арбуз, что не лезет в брюхо».

Но нигде проектная несовместимость России и Запада, а с ней и тщетность надежд на недостижимое «воссоединение христианства», не выглядит так рельефно и наглядно, как в сфере геополитики, которую апологеты «зрелого мира» — эдакие homo vaticanus — вообще опускают, не считая ее, видимо, фактором цивилизационного генезиса. (Точно так же, кстати, поступают и либеральные homo economicus, только они совершают другую методологическую подмену: геоэкономику, которая является частью геополитики, меняют с ней местами).

Противоположны, причем антагонистически, исходные посылы западной и русской геополитики. По представлениям Запада, с созданием в XV веке централизованного Московского государства был нарушен, и до сих пор не восстановлен, европейский баланс. Россия исходит из противоположной посылки, что именно тогда, в XV веке, он и сформировался, постепенно распространившись на всю Евразию. Поэтому когда после очередной русско-польской войны за Украину поляки обратились в Ватикан и оттуда прибыла «миротворческая» миссия, ставшая апеллировать к тогдашним аналогам «международного права», русские переговорщики говорили папским посланцам примерно следующее: «И не говорите нам, что это «внутреннее» дело Польши, из Киева пошла Земля Русская, и мы никогда от нее не откажемся». Польша и Россия с непримиримостью их распрей — это два проекта организации одного и того же геополитического пространства: их и наш. Мог польский проект победить? Теоретически — да, но тогда граница объединенного государства (и цивилизации!) скорее всего прошла бы по Средней Волге, превратившись в зону кровавого противостояния с исламом. Бог миловал!

По мере развития западной проектной преемственности, а в особенности на этапе третьей, «англосаксонской», проектной трансформации, связанной с переездом проектного центра из полуконтинентального католического Первого Рима на протестантскую морскую периферию, на Западе стали появляться соответствующие геополитические концепции. Они хорошо известны по работам Фридриха Ратцеля, Рудольфа Челлена и их последователей Хэлфорда Маккиндера, Альфреда Мэхана, Николаса Спайкмена, того же Бжезинского и других стратегов. Невооруженным глазом видно, что большинство их имеют англосаксонское происхождение, а суть заключалась в том, что существует великонтинентальный Хартленд — центр Евразии, и владеющий им — владеет миром. И поскольку Хартленд находился и находится под контролем не Запада, а России, постольку противостоящим ему в борьбе за мировое господство морским англосаксонским державам нужно в стратегическом плане Россию уничтожить, оттеснив от «срединных» центров и выдавив на север (план «Анаконда» Мэхана — Реттингера). А в тактическом — создавая в Евразии хаос, превратить ее пространство в «лоскутное одеяло» противоречий, и этим хаосом управлять (Стивен Манн). Одновременно действует и другой подход — лимитрофный, отправляющий нас к спайкменовской концепции Римленда, подвижных рубежей, которые, постепенно передвигаются вглубь Хартленда. Это та же «Анаконда», только поэтапная.

Неким полумаргинальным аналогом, ввиду поражений Германии в двух мировых войнах, служат геополитические концепции Карла Хаусхофера и Карла Шмитта. Нам они важны потому, что рассматривали Европу тем, чем она и является с точки зрения российской геополитики, — не геополитической «самостью», а лимитрофом-Римлендом. «Заброс» этими немецкими мыслителями первоначально делался на «великоконтинентальный» альянс с Россией, невозможность которого, однако, была доказана не только гитлеровской экспансией, но и нынешней натовской.

Именно поэтому вектор российской геополитики направлен не с Запада на Восток (трубопроводные проекты Nabucco, TAP, TANAP и т.д.), а с Севера на Юг. Только такое направление способно остановить движение Римлендов, их соединение и превращение в «Анаконду». Определенные вопросы не могут не возникать у нас и к вектору Восток — Запад (новый «Великий шелковый путь»); поэтому участие в этом проекте в рамках российско-китайской ШОС дополняется Сирией и Крымом. Российская проектная экспансия, в отличие от экспансии Запада, носит не наступательный, а оборонительный характер и направлена на пресечение попыток «подвинуть» нас с Хартленда.

Особо обращу внимание — читателей и апологетов «зрелого мира»: оборонительный, значит, вынужденный. Нам некуда стремиться вширь, за исключением постсоветского пространства, которое во все исторические эпохи, характеризовавшиеся стабильностью, было под единым контролем — гуннов, монголов, русских. И должно быть единым впредь. (Эрдоган обозначил претензии на это тюрок, но тюркский фактор — это еще одна причина его неизбежного фиаско — является неотъемлемой частью российской цивилизации, в которой, наряду со славянско-православным, имеется и сильное тюрко-исламское начало). Мы же нуждаемся в развитии вглубь. Это не Россия к кому-то лезет, это к нам лезут, в наш дом, нахально пытаясь доказать нам, что наш дом — общий, «общечеловеческий», то есть и их — тоже! Лезут, навязывая «современное» мировидение. Лезут потому, что алчут «Lebensraum»; потому, что зашли в технологический тупик, утратив баланс с природой, и хотят восстановить его за наш счет; некоторые — потому, что видят в православии инструмент спасения католицизма (Фатимские пророчества). Еще лезут потому, что сами себя задвинули на морскую периферию, превращенную в «город желтого дьявола», оторвав от традиционных христианских ценностей, извратив их и опошлив. Любой ценой рвутся с периферии в центр. Также и потому, в конце концов, что хотят напитаться нашим телом и нашей кровью (территорией и ресурсами). И напитавшись, завершить, наконец, историю, провозгласив торжество «золотого века», который в обсуждаемом материале маскируется под «зрелый мир». О ценностях, заверяю вас, они если и думают, то в самую последнюю очередь; потому и твердят речитативом: «Жить, потреблять, размножаться! Жить, потреблять, размножаться!.. Ешь, пей, жуй! Ешь, пей, жуй!..».

Именно здесь корни шведской, польской, наполеоновской, гитлеровской, натовской, etc. — всех прошлых, нынешних и будущих экспансий. Вот и вся подноготная «зрелого мира».

Возвращаясь к обсуждаемому материалу, сделаем вполне правомерный, на мой взгляд, вывод. «Зрелость» мира в нем предлагается мерить по готовности России окончательно сдать в архив свои цивилизационные (еще раз подчеркиваю, что далеко не только религиозные) ценности, забыть статус Хартленда, западным геополитическим придатком к которому является Европа с ее католическими, протестантскими и экуменическими центрами. И самой стать придатком этого придатка, только и всего. Разве не так?

А также поделиться со всем миром своими природными богатствами, пустив западного «козла» в свой «огород». Разве не это предполагал «Генеральный план «Ост»? Не этого требовали от нас Тэтчер и Олбрайт? Гайдар во Владивостоке не предлагал, проведя фломастером линию по широте Комсомольска-на-Амуре, работать севернее «вахтовым методом»?

Знаете, в чем самая большая проблема России — была, есть и будет до тех пор, пока мы ее не решим? В том, о чем написал Юрий Баранчик — в собственной элите, в регулярных, навеянных вожделенными взглядами в Европу, нутряных, утробно-кишечных позывах стать ее частью, рассчитавшись, наконец, с «проклятым» первородством. Не коммунистическим или советским, а с российским, русским первородством. Это прячется в разные термины — «возврата в цивилизацию», «интеграции в христианский мир», «взаимозависимости», «глобализации», «диалога цивилизаций и культур» и т.д., и т.п. и пр.

Как и Баранчик, я не знаю, точнее, крепко сомневаюсь, что есть иной способ привести эту элиту в чувство, кроме репрессий. Но я твердо уверен: пока влиятельная часть правящего класса будет тяготиться ответственностью за судьбу страны, путая элитный статус с потребительским, пока желание устроить свою жизнь ТАМ, на халяву, будет перевешивать стремление организовать ее ЗДЕСЬ, вместе с народом, с помощью метафизической веры в труд, — до тех пор и будут появляться такие идеи, как «зрелый мир». И подпитывают их «халявные» социальные лифты a la Skolkovo, позволяющие добиться жизненного успеха, не содрав шкуру до костей в труде, труде и еще раз труде. Каждодневно, из недели в неделю, с января до декабря, с «нулевого» года до «девятого», на протяжении многих десятилетий. Без рекламных «наперстков». Не на себя, а на общество. Только способные на такое самоотречение вправе претендовать на элитарность. И только такая элита будет народной, а не захребетнической и враждебной народу. «Что есть главное, от чего зависит все остальное?», — спросил Мао у Сталина в конце их первого разговора в Москве. «Главное, — ответил Генералиссимус Великой Победы лидеру Народного Китая, — чтобы народ работал!». К элите это относится еще в большей степени.

И только тогда, когда наша консолидация состоится вокруг проектных, а не «общечеловеческих» ценностей, когда появится сопоставимая со сталинской компетентная, ответственная элита, — только тогда предмет этой полемики отпадет сам собой. Возникнет и окрепнет понимание, что прислониться ни к кому не получится, что любые международные гарантии, по примеру Хельсинки, не стоят бумаги, на которой написаны, что Западу, неотъемлемой частью которого является Ватикан, верить нельзя, что наша судьба — только в наших собственных руках. Никакая внешняя проектная экспансия с той поры нам будет не страшна, да и желающих «рискнуть здоровьем» резко поубавится.