Мауриц Корнелис Эшер. День и ночь. 1938

Прежде чем указать место России в неолиберальной карте мироустройства, следует сделать ряд важных замечаний касательно одного фундаментального стереотипа. В массовом сознании медиаграждан этот стереотип закрепился не в силу своей очевидности, а скорее вопреки логическим доводам.

Замечание касается понимания эпохи холодной войны как противостояния культуры «свободных» «западных» «либеральных» людей «тоталитарному» советскому режиму, подавлявшему волю собственных граждан. Такая версия смысла третьей мировой экономической войны пропагандировалась на всем ее протяжении, пропагандируется и сейчас. Нет особого смысла перечислять все источники подобной пропаганды, любой читатель многократно сталкивался с ними как в зарубежной, так и в отечественной медиасреде. Следует отметить, что противопоставление политики двух сверхдержав конца XX века нашло крайне неоднородное выражение в объектах массовой культуры и политической риторике. Тем не менее внутри практически всех схем присутствует общий набор якобы очевидных логических связей. Все они зиждутся на неявном допущении того, что именно капитализм, порождающий свободные рыночные отношения, является неотъемлемым условием для расцвета либеральных ценностей. В такой концепции Советский Союз автоматически становится территорией тотальной несвободы. Примечательно, что принятие этой идеи — о нерушимой связи капитализма и либерализма — как бесспорной позволяет называть любой политический режим тоталитарным. Потому что никогда еще за всю историю человечества не существовало общества, которое никак не регулировало бы товарно-денежные отношения. В некотором смысле государственность как таковая и является инструментом, при помощи которого возможна регуляция товарно-денежных отношений.

Таким образом, чем сильнее государство, чем ярче в его институтах выражена воля граждан, чем больше это государство стремится защитить интересы разных слоев населения — тем оно хуже и ужасней. Потому как ограничивает движение капитала. А соответственно, права и свободы каждого… Стоп. Не сходится.

Для либерализма высшей ценностью является свобода человека, а не капитала. Получается, пропаганда, направленная якобы на защиту независимости человека, на самом деле защищает возможности развития и умножения капитала, а вовсе не развитие частных свобод. С точки зрения максимальной свободы гражданин как раз не обязан сводить свою идентичность к покупательной способности. Существуют и другие измерения свободы самоопределения и самовыражения, нежели денежные знаки. Экономическое устройство общества должно позволять находить и реализовывать все формы свободы, а не лишь одну из них. Тем более не должно оно с позиции либеральных ценностей приносить все формы свобод в жертву осуществления одной конкретной.

И действительно, до некоторого момента политика западных стран в смысле государственного контроля товарно-денежных отношений была очень жесткой. Особенно жестко рынок контролировался… в Америке. Основным экономическим направлением, позволяющим государственному аппарату претворять в жизнь такую внутреннюю политику, было течение, называющееся «кейнсианством». Джон Мейнард Кейнс внес фундаментальные изменения в экономическую теорию, осуществив принципиально новый анализ макроэкономических взаимосвязей. В результате ему удалось доказать необходимость активного вмешательства государства в макроэкономическое функционирование рыночного хозяйства. Идея об активной роли государства в течениях капитала стала настолько популярной, что президент США Ричард Никсон объявил в 1971 году, что «все мы теперь кейнсианцы».

Итак, либеральное общество совсем необязательно должно содействовать максимальной свободе капиталистов как класса. В той же мере капиталистическая формация является не самоцелью, а лишь одним из способов создать возможность для граждан осуществлять свободу собственного выбора. И если для этой цели государство должно ограничить свободу рынка — это будет сделано.

Но, может быть, всё еще более неочевидно по поводу сочетания либеральных ценностей с капитализмом? Может быть, капитализм — это и не такой уж хороший и неотъемлемый друг либерализма, как принято считать? Вот что по этому поводу однажды напишет один из основоположников экономической антропологии, американский и канадский экономист Карл Поланьи: «Исчезновение рыночной экономики может стать началом эры невиданной свободы. С юридической и фактической точек зрения свобода может стать даже более широким и универсальным понятием, чем раньше. Законодательство и контроль могут обеспечить реальную свободу не только для немногих избранных, но для всех: свобода перестанет быть особой привилегией, изначально запятнанной, — она станет неотъемлемым правом, распространяющимся за пределы политики, в область частных организаций, составляющих само общество. Исторически сложившиеся свободы и гражданские права будут объединены с новыми свободами, родившимися на основе появившегося свободного времени и лучшей защищенности, которые индустриальное общество готово обеспечить всем своим гражданам. Новое общество может позволить себе быть и свободным, и справедливым одновременно».

Иными словами, Советский Союз имел все логические и фактические основания для того, чтобы стать союзником, зоной приоритетного заимствования опыта, если не сказать культурной колыбелью всех либерально настроенных людей, мечтающих о свободном обществе. Но не стал. Либеральные идеи начали смещаться в зону глянцевых журналов, а в государственных кабинетах набиралось всё большее количество сторонников созданного в 1947 году Общества «Мон-Пелерин». Согласно их учению, оказавшему впоследствии самое мощное влияние на внешнюю политику США, идея свободы сводится просто к свободе предпринимательства. Что фактически означает полноту свободы для тех, чей доход, свободное время и безопасность не нуждаются в защите, и лишь частичную свободу для людей, тщетно пытающихся с помощью дарованных им демократией прав добиться защиты от действий собственников.

Права трудящихся и их соблюдение при этом становятся препоной на пути движения и накопления капитала. Поскольку именно это движение и находится в центре неолиберальных ценностей — трудящиеся и их права становятся врагами. А вот круг лиц, владеющих крупными сбережениями и способных эти сбережения приумножать, — становится центром интересов развития неолиберализма.

Развитая государственность, способная законодательно ограничивать и канализировать приумножение частного капитала, становится злом. Слабое государство, неспособное или не желающее вмешивается с какой-либо целью в крупные частные финансовые операции — добром. Даже если целью является защита интересов граждан, которым не посчастливилось родиться в сверхбогатой семье.

Чем же для неолиберализма тогда оказывался Советский Союз? Сильное государство, к тому же еще и поместившее борьбу за права трудящихся в центр политической и общественной системы — могло стать только врагом номер один.

Советский Союз пал. На его бывших некогда едиными территориях в жизнь начали претворяться процессы, получившие название «перестроечных». Во многом, хоть и не полностью, такие процессы получили свое развитие в результате направленной внешней политики США. Согласно развитой в коллективном сознании мифологии, результатом этих процессов должна была стать либерализация общества в целом и превращение каждого гражданина в свободного политического индивида. Время показало, что результат «перестройки» действительно сводится к трансформации, но совсем иного порядка.

В последнее время как на американских, так и на российских медийных просторах можно обнаружить мнение, что за трансформациями такого рода лежало отнюдь не желание сделать кого-либо свободнее или благополучнее. Ранее внешняя политика Америки оценивалась многими аналитиками как модернизированная политика Древнего Рима, то есть как стремление к экспорту порядка. Теперь зачастую внешняя политика Америки расценивается как экспорт хаоса.

Почему обе версии являются упрощениями, не имеющими отношения ни к прошлому нашей страны, ни к ее будущему — читайте в заключительной части рецензии на популярное произведение Дэвида Харви «Краткая история неолиберализма».