Иван Шилов ИА REGNUM
Лестница Якова

Как?! Вы ещё до сих пор не знаете, что такое интеллигентность? А хорошая квартира с высокими потолками, набор семейных преданий и сказаний, походы в церковь, а чаще — в синагогу, а реже — в мечеть? А медленная женская мемуарная проза, которая стыдливо наряжается в сюжетную? Рядом на полке можно было бы поставить «Сложное прошедшее» Михаила Германа или даже «Пушкинский дом» Андрея Битова. Возможно, этим книгам было бы о чём поговорить… Среди прочего роман-гид для провинциального туриста вроде меня по высшим сферам. Да и по городу. Героиня…

«Неслась почти каждый день после школы по привычной дороге мимо кинотеатра повторного фильма, переходила дорогу у Никитских ворот, потом мимо магазина «Консервы», в паутину переулков — Мерзляковский, Скатертный, Хлебный, Скарятинский — выныривала на Поварскую, к бабушкиному дому».

Москва «интеллигентская» предстаёт перед нами во всей своей красе: путешествие начинается в географии, а продолжается везде. От потери девственности и проработки юных любовников на педсобраниях — до потери родины, от доносов сына на отца — до постижения замысла творца. Во всех его каббалистических поворотах. С Якова на всякого. Через секреты кибернетики, генетики и прочих продажных девок империализма. Роман напоминает до какой-то степени комментарии на полях истории, причём, скорее, истории искусств, чем политической даже (но, увы, у нас они смешиваются), много известных имён и фамилий, отсылок, интеллектуальных кунштюков и, напротив, бытовых деталей вроде «геморроя» или «экземы». Меняются даты, прыгают десятилетия, места действий; перестукиваются через тошноту эпох, словно в одиночных камерах художники, интеллигенты, просто хорошие люди. Сюжеты «для своих» вшиты в подкладку. И, может быть, только мерещатся конспирологам… Конечно, много про «женское»:

«На третьем году брака у Норы завелся лихорадочный роман, который продлился две недели. Это был первый роман не с мальчишкой‑ровесником, а со взрослым человеком, режиссером, забежавшим в мастерскую к Тусе поздравить ее с минувшим днем рождения. В первый вечер режиссер слегка отбивался, Нора же просто колесом ходила вокруг него, и он, привычливый к женским домогательствам, лениво согласился».

Пусть лениво читая книгу две недели (даже не самую великую, но глубокую), мы с неминуемостью читаем самих себя, ищем, что резонирует в наших душевных роялях, какие струны будут вздрагивать, какие аккорды звучать. Для меня «лестница Якова» — про историю поиска семьи, родины, надежды на избранность, веры (часто тщетной) в то, что принято считать культурой. Это и про мои «комплексы», связанные с несостоявшимся избранничеством, это я — из крохотного уральского городка за колючей проволокой, мечтал о частных учителях французского, галстуках-бабочках, антикварных книжных полках, принадлежности к кругу избранных. Это ведь я тайно мечтал носить скрипку, а то и дирижёрскую волшебную палочку, или хотя бы мольберт, который жаждет быть одушевлённым пейзажем. Хотя бы авторучку и блокнот. Фребельские курсы, профессора, вожделенные конторки из красного дерева с чернильницами. Столица. Я мечтал об этом. «Я» — читатель. А читатель — «Вы» прочитает эту книгу иначе. Ваша лестница может увести в другую сторону. Иногда попытка реализма открывается здесь на одной странице с трагикомическим. Вопрос стиля и языка — здесь конечно уместен, но он меркнет перед «правдой жизни». Эпизод — внезапные роды:

«Тут все почему-то отвлеклись и посмотрели в сторону будки охранника. Ребенок внутри сделал еще один рывок.

— Да помогите же, я рожаю! — вдруг очень трезво объявила Лиза. Видимо, ребенок сделал небольшой перерыв, набираясь сил для нового рывка.

И все они — Юрик, таджик и акушерка — переглянувшись, подняли Лизу и понесли к будке. Каталка где-то застряла…

Акушерка Люда распахнула дверь будки — там охранник занимался сексом с голой женщиной.

— Ну, ё-моё! — ошеломленно произнесла акушерка».

Конечно, подобную прозу можно читать и через ассоциации, боковые ходы, шум времени, гул вторых планов, нюансы и полутени повествования, сундучки и лапсердаки. Что делают с нами ласковые подписи чужих писем? Эпистолярный план романа огромен. Но в книге много и (обязательной по нашим временам в правильных литературных домах) иронии:

«Дом был «модерн», и люди в нем жили «модерн», и вся московская жизнь была тоже «модерн», — Маруся с первого взгляда поняла, что жить надо именно в Москве, а не в каком не в Киеве, провинциальном и второстепенном. А Яков пусть заканчивает институт и перебирается сюда, и оба они будут здесь жить, вместе, вот в таком же доме, и это будет жизнь «модерн», а не мещанское существование среди еврейских родственников, ремесленников, купцов и банкиров… Потом брат попрощался с «шубой», странным образом, каким-то двойным рукопожатием, с прихлопываньем, схватил Марусю под руку, поволок ее не к лифту, а к лестнице:

— Скорей, скорей, Муся, лифт медленный, а нам во второй этаж…»

Дамы и господа, лифт отправляется. Но можно и пешком. Просьба освободить вагоны. И вот все куда-то приехали, «модерн» сменился «постмодерном», истерика — всемирной Америкой, шило мылом, большевики капиталистами из их же числа, социальные лифты застряли и пахнет в них не очень. И только какие-то зыбкие неприкаянные тени носятся в памяти чужих писем, симфоний и романов. И какой будет следующий этаж этой винтовой лестницы, думать не очень хочется. Шаг налево, два шага направо, шаг вперёд и два назад. Главное не оступиться в шахту. Что-то вроде того. Танец на лестнице. С читателем, советчиком, современным рвачом…