В предыдущих статьях о христианстве версии «хард» («Христианство-хард»: твори добро или твори молитву?" от 14 июня и «Какой частью тела видят Бога «христианские аскеты» от 22 июня), говорилось о теоретических предпосылках, позволяющих, как принято думать, считать православную аскетику вершиной христианского делания и даже самим, собственно, православием. Как теории отыскивалась практика, подтверждающая ее безусловный характер, и как такая практика установилась, столь же безусловная, и «бескомпромиссная», как и теория, к которой она теперь стала, наконец, привязана. Продолжим.

В церкви не принято критически относиться к своим теоретикам и разбирать их ошибки. Ошибок нет, не было, и быть не могло. Теоретики творили в синергии со святым Духом, и предполагать, что в их теориях имеются логические противоречия — кощунственно. И тем более их находить. Кощунственно даже пытаться указывать на такие противоречия, это действие явно «от лукавого». А принято: сочинять тропари, кондаки, акафисты, писать иконки, прославлять мощи, то есть всячески почитать и поклоняться. Пой тропарь, там все сказано. Сказано, что победил нечестивого, Ария — Варлаама — Нестория (подставить нужное), значит так и есть, победа состоялась, и все еретики горят в аду. Кто со святыми в свое время связался и проиграл, тому там и место. Если где-то что-то не сходится — надо молиться, чтобы Бог просветил, и все встанет на свои места. Да и вообще логика это человеческая падшая вещь, в раю логика не нужна.

Итак, цель христианской жизни — обожение, а максимальная форма обожения в этой жизни — видение Света. Сам по себе термин «обожение» означает пропитку человека божественными энергиями. В строгой «фундаментальной» теории полноценно это с людьми должно произойти по окончании всего этого. Но человек может уже в этой жизни и даже должен начать процесс приобщения к обожению, реально испытать его на себе. Таинства совершают эту пропитку человека несвойственными, но очень для него полезными и необходимыми для его спасения энергиями. И это тоже относится к фундаментальным теориям. Необходимость увидеть еще и Свет для полного и окончательного обожения, несколько бесцеремонно вклинивается в эту теорию. Таинства уже назначены вершиной всего, внешне исполняют роль контейнера, который доставляет человеку божественные энергии: «Таинства — это тварные средства, передающие нетварную божественную благодать». Но в таинствах человек Бога не видит и не может с Ним общаться «лицом к лицу». Желательность узреть Свет для утверждения себя в спасении — довольно интересный поворот богословской мысли, если не вспять, то сильно в сторону. Хотя понимание лтургии («общего дела») и съезжало с каждым столетием в персонализм и от «общего» в ней осталось, в итоге лишь время и место сбора, но все же какую-то память о том, что Христос изображается в людях, стоящих рядом, в каждом страждущем и угнетенном, еще долгое время сохранялась.

Простое незамысловатое христианство, хранящее действенную мысль, что мы содействуем Богу в доброделании, в расширении сферы влияния добра в мире до его окончательной победы, сменилось вальяжной аристократической версией, о том, что содействие, синергия, заключается в подготовке себя для получения энергии. Мало кто понимает, а кто понимает, старается молчать, чтобы не ломать ближним головы, но вот эта самая «энергия», являемая в Свете, является серьезной богословской проблемой, даже целым пучком проблем, разрешить которые вообще вряд ли когда удастся. Паламизм оттого и не развит, и застыл в риторике, что его практика (а практика всегда стремится к упрощению всей сложности «теории», отбрасывая нюансы, которые делали теорию более-менее складной) выглядит каким-то параллельным христианством, в котором даже фундаментальные определения христианства перестают иметь значение. Во-первых Бог перестает быть «сущностью простой», потому что вдруг у него обнаруживается как-то слишком много энергий. Для обоснования необходимости получения именно необходимой «световой» энергии, требовалось создать, придумать градацию, и действия Божии разделились на «творческую», «жизненную» и «обоживающую». До Паламы богословы как-то особо об этом не задумывались, все божественные знаки обозначались одним словом — «благодать», и «лествица» отношений тварного мира к Богу, скорее относилась к свойствам дискретных «приемников», но не «передатчика», а даже если намеки подобные делались, то прямо и в обход привычной риторики сразу к «теоретическому» изложению вопрос не поднимался. Тут же Бог сразу стал излучать в широком спектре.

Во-вторых сильно изменился и понизился статус Таинств. «Благодать» в них содержащуюся, особенно евхаристические «сущность Тела» и «сущность Крови», а в других версиях просто «Божественную сущность» (учитывая «нераздельно и неразлучно»), надо было как-то связать теперь с «энергиями». До этого было нелегко, а стало совсем уж «таинственно». Сколько в Таинствах настоящей, нужной, чистой энергии, и почему ее не хватает для обожения? Конгруэнтна ли она энергии, что явлена в Свете? Из этого вытекающее, в-третьих, создание специальных, очень специфических условий, очевидно невозможных для всех, что намекает на то, что обожение обожению не ровня. В-четвертых, почти сразу было заявлено, и постоянно подтверждалось, что кто Света не видел, тому и не спастись. Не впрямую, но вся логика рассуждений прямо сводилась к этому. Одним словом, даже такая падшая штука как логика подсказывала, что тут имеет место запараллеленное христианство, для которого таинства не вершина, а какая-то вводная часть.

И, наконец, самое интересное, что касается практики. Следует напомнить, что теория опиралась на фаворский свет. Именно с ним впрямую были связаны видения аскетов, и ему была назначена та самая обоживающая энергия. Еще Палама объявил, что подлинное боговедение и, следовательно, подлинное богословие возможно только в присутствии этого Света, все прочее лишь приближение. Но во время фаворского преображения Христа апостолы сперва начали говорить всякие религиозные глупости, а потом и вовсе испугались. Единственно что они отметили, что им «хорошо». Вопрос, в конце концов, со всем этим «хардом», как мы понимаем, не в том, какова природа Света, не в том, видят ли его взаправду, а в его чуть ли не решающем значении для христианского спасения, и в том, какие последствия он вызывает. В Евангелии последствий никаких, кроме как «нам хорошо». Но то Евангелие, а его же еще растолковать надо. А кто толковать будет, как не обоженные. Христианская соработа Богу как «общее дело» превратилась в «мое дело». Вопрос лишь в интерпретации. Свет интерпретировался как самый сильный способ получения энергий, подразумевающий еще и «личную встречу», после которой становится «все ясно».

Тут требуется некоторая прямая аналогия. Если мама погладила перед сном ребенка по голове (совершилось действие, «энергия»), стало ли оттого ребенку «все ясно» с мамой? В персональном отношении, пожалуй, да. От матери ему передается среди прочего невербальный сигнал, что надо быть добрым и ласковым по отношению к другим, для начала к близким. Чтобы всем было хорошо. Природная доброта не требует слов для утверждения, а действий. «Энергий». Это правда. Но если сынок будет бегать по улице, и учить, что кого мама перед сном не гладит по головке, тот плохой, и рассказывать как ему хорошо бывает, когда его гладят, то это будет таким ранним проявлением самовлюбленности и эгоизма. А еще более странным будет, если он станет сообщать всем, что глажение по головке заслуженно заработал примерным поведением или даже «вымолил», и учить всех подлизываться к матери. И состряпает в итоге из всего этого «учение».

Интересно, почему Палама не заметил главной логической нестыковки того с чего он начал, с тем, чем он закончил этот спор. Он начал с очистки «приемника», а закончил выборочной, лучевой работой «передатчика». Ведь еще Макарий Великий учил, что «тьму и свет», живущие в человеке «должно принимать в различных отношениях, а не односторонним образом», и что возрастание благодати связывается с уменьшением порока, что душа человека лишь «прияв собственное свое естество, ясными очами и невозбранно взирает на славу истинного света». Просто во времена Макария «истинному свету» еще не было присвоено звание «обоживающих божественных энергий», и не надо было отстаивать это звание как вероучительное.

При здравом рассуждении становится как-то видно, что сотериология Паламы является явно избыточной в целом для теории, и тем более практики спасения Церкви. В приобщении к Таинствам имеется понятный дискурс: крестимся, каемся, причащаемся, очищаемся. И все с крепкой верой, что оно невидимо работает. А тут словно возникает еще одно таинство, теория которого покоится на той старинной мысли, что: 1) человеку предстоит обожение, 2) у Бога есть какие-то особые энергии, близкие к сущности, и Церковь во всем этом в совокупности перестает участвовать совсем, потому что техника приобщения ко всему этому крайне индивидуальная. Спасение уходит в келью, и перестает быть «общим делом» даже номинально. Религия становится совсем уж персоналистической. Обожение становится делом не церковным, а келейным, и практика «настоящего» обожения становится келейной. Сход людей в одном месте стал выглядеть ритуальным, хоть молятся и все, но каждый замкнут в себя, каждый ждет свою порцию энергий.

Таинства становятся вводной процедурой и маркером принадлежности к Церкви, которая хранит такое правильное учение про Трансцендентного Бога и его видимые некоторыми лицами энергии. Почему Самого Трансцендента видеть «нельзя», а его «естественные» энергии «можно», объяснялось примерно так: «Не от сущности ведь Сущий, а от Сущего сущность, ибо Сам Сущий объял в Себе все бытие». И дело тут в том, что «сущность», как повелось считать с древности вот этими всеми философами, которые перековались в богословов, даже муравья познать нельзя, об этом говорил еще Василий Великий. И «познание» муравья того же происходит через его «энергии». Вот он ползет, вот он схватил ветку и поволок. Применяя такую аналогию, несложно представить, что «тварные» энергии, которые всякий человек зрит, это как бы наблюдение за Богом со стороны. Как за — также непознаваемым в «сущности» — муравьем. Муравей тащит свою щепку и до вас ему нет дела. И Бога в «тварных» и «жизненных» энергиях мы видим, глядя на рост одуванчиков и прочее шевеление в кустах. А «обоживающие» энергии следует понимать так, что на вас обратили внимание, конкретно на вас направили взгляд, перестав возиться со всякой тварной рутиной. Одно, мол, дело, какие то одуванчики, а совсем другое — Человек. Его надо приобщить, показать, что он особый, и не зря молится. Раз молится, значит, считай что участвует в уходе за одуванчиками, проявляет желание быть в струе. В синергии. Примерно так можно наглядно изобразить мысль, что Бога «можно видеть» не в каких-то там «тварных» энергиях, а по особому, почти или даже совсем так, как Бог видит Сам Себя, и доказательством является то, что некоторые вон видят. Видят же, потому что «можно», и нужен какой-то знак, что искомое обожение происходит.

Все бы хорошо, но церковь по определению — собрание и должна настаивать на объяснении, как всему собранию все это видеть, раз оно для спасения и вправду нужно. Церковь вправе решать, кто там что увидел и какая от этого всем польза. Раз видеть «можно», то почему исключительно в индивидуальном порядке, почему нет такой же замечательной техники для всех как в Пятидесятницу? Учение в «базовых» теориях сперва назначило Бога недосягаемым Транстендентом, а потом стало выдумывать, как преодолеть противоречия этому, возникающие из прочих не менее базовых теорий. Доказательство происходит путем постоянного переворачивания исходных тезисов и в рамках этой вычурной «логики», которая, как подчеркивается, не логика, а «соответствие преданию», вывод о том, что кто света не видел, тот и не спасен, становится «логичным». И в самом деле, раз увидеть «можно», то это «можно» становится целью, отодвигая все прочие цели. Ну, а поскольку увидеть это можно только применив особую технику в глубокой келье, то церковное собрание стало чистой формальностью. Церковь стала хороша лишь тем, что в ней куются такие кадры, которые умеют все объяснять в теории, и тем, что хранит эту теорию, в которой всем рекомендовано разбредаться по кельям. Навскидку получается, что раньше «философски» Бог познавался через энергии (действия), которые каждый может видеть, и, видя, действовать. Делать то, что хранит, оберегает все живое, заботится о приумножении добра, о чем Христос и говорит всякий раз, к чему и сводит все нудные религиозные споры, в которые Его втягивали ревнители. А сейчас стал познаваться через те же энергии, но специальные, которым была назначена роль «спасательных», и которые видит далеко не каждый. «Неправославно», выходит, мост от видимого к невидимому перекидывался верой и «делами веры», а «православно» он стал перекидываться техникой непрестанной молитвы. Но веру мы со стороны проверить можем, используя определения апостола Иакова и апостола Павла, разница между которыми лишь в расстановке ударения на словах. А кто там что видит — никому не ведомо. Светильник под колбой, используя евангельский образ. Пустоцвет по сути. Сижу в интимной обстановке, Свет гляжу, доставляю радость себе и Свету.

Как все избыточное, внутренне противоречивое, весь этот «хард» создал ненужное усложнение и оттого напряжение тем, кто решил начать «подвизаться», то есть вляпался в книгу какого-нибудь старца Софрония, где уныло в очередной, стотысячный раз пересказываются всякие догматические банальности, пересыпанные не менее унылыми охами и вздохами про Свет. Теория застыла на подтверждении себя теоретической возможностью видеть Бога. В наше же время это стало просто поводом болтать о высоком. О том что третьи лица «могут видеть», и на эту тему вспоминается старая комедия «Грузия-фильм», в которой рассказывается, как жители деревни приехали в город на свадьбу родственника, но в городе выяснилось, что адреса никто не знает. Догадались дать в деревню телеграмму земляку с вопросом, знает ли он где проживает их родственник. Ждали долго. К ночи пришел ответ: «На ваш вопрос, знаю ли я, где проживает Мино Гордезиани, отвечаю: да, знаю». Так и пошли, успокоенные тем, что «Джемаль знает, в деревне». Так и у нас. «Можно видеть». А кто-нибудь видел? Да кто-нибудь непременно. Инок Пахом. Седьмая келья, на втором ярусе, третья койка слева. Спрашивайте, он все знает. Снискал подлинное боговедение. Пахом расскажет про три ипостаси в одной усии и про две усии в одной ипостаси так, что все будет понятно как ясным днем. А вообще достаточно его потрогать, потому что он пропитан энергиями, и от него может перепасть.