Летом 2010 года вышла новая книга двух латышских историков - Антония Зунды и Илгвара Бутулиса, посвященная истории Латвии (Бутулис И., Зунда А. История Латвии. Рига: Jumava, 2010, 240 c.). Предназначается она для людей, читающих на русском языке, и, следовательно, в основном для русских, проживающих в Латвии. Издание ненаучное: текст книги рассчитан на широкую публику и лишен принятых в научной среде ссылок на первоисточники. Используя такой прием, авторы получают известное преимущество, поскольку могут позволить себе некоторые вольности в трактовке описываемых событий. При этом читатель всецело должен полагаться на авторитет авторов и их совесть. Издание поддержали некоторые европейские учреждения и Латвийский фонд интеграции общества. Выход этой книги не привлек внимания широкой общественности, однако оставить сей труд без оценки нельзя. Не будучи профессиональными историками, мы как представители читающей публики, которой предназначена "История Латвии" Зунды и Бутулиса, вправе высказать свое мнение и ряд критических замечаний.

В отличие от скандально известной "версии" латвийской истории, изложенной в книге "История Латвии. ХХ век" (2005 год) и написанной авторским коллективом из пяти историков, изложение событий у Зунды и Бутулиса менее тенденциозно и не лишено здравой оценки. Видимо, авторы учли свой прежний опыт работы и его восприятие "русскоязычным" сообществом. Если коротко, то их труд напоминает "четвертый сон Веры Павловны". Только у Чернышевского это были утопические мечты о славном будущем своей страны, а Зунда и Бутулис переносят эту самую утопию в славное прошлое латышского народа. Прочитанное вызывает легкое недоумение. Простейшие логические сопоставления заставляют отнестись с некоторой долей скепсиса к высказанному маститыми учеными.

Ни один автор, сколь ни был бы он талантлив, не сможет объективно и беспристрастно описать все события и процессы прошлого. Любой автор всегда будет руководствоваться своими мироощущениями и определенными установками. Зунда и Бутулис предлагают нам очередную "версию" истории Латвии. Такую, какой ее хотят видеть определенные политические круги современности. Авторский коллектив принадлежит к числу официальных, так сказать придворных историков. Оба состоят в Комиссии историков при президенте Латвии. Одно только это обстоятельство уже вынуждает авторов писать не то, что было на самом деле, а придерживаться своего рода "генеральной линии партии", сообразуя свое видение с ее колебаниями.

Первое, что бросается в глаза, так это употребление термина "Латвия", независимо от времени описываемых событий. Если, говоря о событиях раннего средневековья, авторы используют понятие "территория современной Латвии", то приближаясь к XVII веку, Зунда и Бутулис применяют термин "Латвия" для обозначения и Ливонии, и Курляндского герцогства. А при описании событий XIX века, они говорят о Латвии как о независимом государстве. Например, повествуя о первых революционных народных выступлениях в России в конце XIX века, авторы выделяют Латвию как отдельную независимую государственную единицу и противопоставляют ее другим Балтийским губерниям (с.52). Или возьмем такой пассаж из описания ситуации начала ХХ века: "В [Российской] Думе четырех созывов были представлены 30 депутатов от Латвии" (с.67).

О добрых викингах и коварных русичах

Историю Латвии как независимого государства предваряет краткий обзор событий, происходивших на ее нынешней территории. Период от Ледниковой эпохи до XIX века уместился на 30 страницах (1/8 всей книги). На наш взгляд, авторы намеренно избегают возможных дискуссий о роли других этносов в истории Прибалтийского края, выдвигая на первый план роль латышской нации. При этом читателю навязывается мысль об исключительном влиянии западной культуры на формирование латышского этноса. Все, что связано с Западом авторы описывают в положительном ключе и практически не подвергают критике. Когда же речь заходит о влиянии России, то возникает ощущение, что Зунда и Бутулис подчиняются внутренней установке на очернение всего, что связано с русской культурой.

В частности, авторы крайне непоследовательны в оценках событий. "В походах викингов на Латвию (так в тексте!) военные акции и разбои перемежались оживленной торговлей. Долговременное подчинение жителей Латвии викингам или колонизация скандинавами их земель в то время не наблюдались", - описывают они быт IX века (с. 14). Сравним, как описывается быт XI века и какая оценка дается восточным соседям: "В Х-ХI столетиях времена подъема Руси отмечены военными походами древнерусских князей в балтийские пределы в целях грабежа и сбора дани" (с.15). Тут же говорится о первых исторических "фальсификациях" русских летописей. Этой линии Зунда и Бутулис держатся на протяжении всей книги. "Соседи Российской Федерации опасаются рецидивов имперского мышления в Москве и скрытых претензий возродить ее былое влияние в Балтийском регионе", - пишут они в заключительной ее части (с.230).

Описывая уклад Лифляндии XVIII века, авторы рассказывают о негативном отношении немецких баронов к местному латышскому населению и преданности немцев Российской короне. Вместе с тем попытки российских чиновников вмешаться в сложившиеся отношения между немецким дворянством и крестьянами с целью ослабления власти помещиков оценивается авторами как посягательство на "независимость" Прибалтийских губерний (с.42). Другой пример очернения влияния России прослеживается на примере входившей в состав Витебской губернии Латгалии. Авторы в основном концентрируются на описании национального и религиозного состава местного населения (старообрядцы, поляки, евреи, немцы и пр.), при этом подчеркивая экономическую отсталость региона в отличие от "латышских" Курземе и Видземе (с.44-45). Однако авторы не утруждают себя объяснениями причин этого различия.

История русского угнетателя

"История Латвии" издана по-русски и для русского читателя, однако в этой "истории" не находится места для представителей русской нации. Как известно, Рига и вся Лифляндия вошли в состав Российского государства в 1710 году, официально эти территории были закреплены за Россией в 1721 году Ништадским договором со Швецией. В этом вопросе авторы проявили чудеса лаконичности. Для описания всего этого сложного периода им хватило двух предложений (с.42). К теме "русских колонизаторов" (с.67) авторы возвращаются лишь в материале о середине XIX века, описывая начало русификации в 1867 году. Авторы негативно оценивают начавшийся процесс и отмечают его пагубное влияние на латышей и эстонцев (с. 47). При этом в качестве примера приводят лишь то, что обучение в школах переводилось с немецкого на русский язык. "Рьяное усердие высокопоставленных русификаторов привело к тому, что в последние 15 лет XIX в. удельный вес латышских учащихся в отдельных школах сократился с 98 до 78 процентов", - пишут они (с. 53). Следует добавить, что народные школы с латышским языком обучения тоже перевели на русский язык обучения. Чтобы наглядно представить читателю "ужасы русификации", авторы не скупятся на эпитеты, при этом описывая высочайший уровень грамотности местного населения (до 78% населения в Курземе). Похоже, по мнению авторов, немецкий язык был "роднее" любому латышу XIX века, чем русский.

Рассказывая о русификации, авторы приводят и такой факт: в конце XIX в. по числу изданных на родном языке книг латыши занимали 4-5 место среди населяющих Россию народов (с.54). Вслед за этим описывается возникновение латышской периодики, ставшей одной из основ формирования латышской культуры. Причем, как подчеркивают авторы, в конце XIX века регулярное чтение книг и прессы на родном языке для латышей стало обыденностью (с.55). После этого так и остается непонятным, как же все-таки отразилась на латышском народе "тотальная русификация" при "тотальном угнетении малой народности". Вместе с тем, авторы указывают, что возникшее национальное движение "младолатышей" в этот же период в пику немецкому господству поддерживало (!) проводимый царским правительством курс на русификацию (с.50). Опасность русификации, по словам Зунды и Бутулиса, воспринималась младолатышами как "несерьезная" (с.50). Конфликт фактов и интерпретаций очевиден.

Авторы не забывают всякий раз подчеркнуть, что латышская культура ориентирована исключительно на Запад. При описании следовавшего за "младолатышами" движения "новотеченцев" в конце XIX века они утверждают, что "новотеченцы вернулись в европейскую интеллектуальную среду и черпали свои идеи в тамошней богатой духовной жизни" (с.51). Между тем, русификация не лишала латышский народ возможностей развития своего языка и культуры, не сопровождалась переселением в Прибалтийский край масс русских мигрантов. Напротив, латышские колонисты искали лучшей доли в русских губерниях. Кроме того, русификация среди латышей во многом содействовала их социальному росту и даже способствовала зарождению когорты латышской интеллигенции и, следовательно, самосознания латышского народа.

Описывая национальное пробуждение латышского народа ("Первая Атмода"), авторы не скупятся на похвалы в его адрес. Так, едва сформировавшаяся в этот период латышская интеллигенция предстает перед читателем светочем европейской демократии: дескать уже в середине XIX века латышская интеллигенция взяла курс на демократические ценности Западной Европы (с.49). Авторы поясняют нам, почему именно западный ориентир выбрали "новые демократы". По их словам, Россия XIX века это "черно-белое славянофильское видение мира с великой Россией в центре" (с.50). К сожалению, на страницах книги так и остается нераскрытым вопрос: почему именно в середине-конце XIX века начинает появляться латышская интеллигенция и почему именно в условиях "тотального угнетения малых народов и русификации"? Не понятно, что же мешало возникновению "продвинутых демократов" на местах в середине и конце XVIII века? Ведь именно в этот период в Западной Европе закладывались основы современного либерализма, нашедшие свое воплощение в идеях деятелей французского Просвещения и практике демократов эпохи Великой Французской революции.

О первой латышской революции

По-своему интересна предложенная авторами "Истории Латвии" трактовка событий января 1905 года, которые представлены так, словно их идейным вдохновителем был исключительно местный пролетариат. О предшествовавшем "Кровавому четвергу" 13 января в Риге "Кровавом воскресеньи" 9 января в Санкт-Петербурге, когда была расстреляна рабочая демонстрация, не говорится ни слова. По мнению Зунды и Бутулиса, местные пролетарии в качестве цели борьбы вновь выбрали западные ориентиры: "Уровень жизни, быт, традиции, черты культуры сближали Латвию с Западной Европой. Поэтому в Латвии революция развивалась иначе, чем в самой России" (с.60), "ЛСДРП ориентируется на ценности, провозглашенные ранее демократическими революциями Западной Европы" (с.61).

Авторы отводят значительную и даже решающую роль в руководстве местным пролетарским движением в 1905 году Латвийской социал-демократической рабочей партии (ЛСДРП), которая, по их версии, отстаивала интересы исключительно латышского этноса и безраздельно владела его умами (с.61). Однако уже несколькими страницами ниже авторы меняют свое отношение к латышским социал-демократам, говоря, что национальный вопрос не интересует их вовсе и вообще они борются за мир во всем мире (с.68). При этом авторы не забывают еще раз подчеркнуть, что решая проблемы взаимоотношений латышей и немцев, социал-демократы не видели проблемы русификации и пагубного влияния имперской России (с.68). Возникает ощущение, что у авторов на тему влияния России в ее же собственных владениях, особая чувствительность, которая придает им вдохновение и силы на борьбу с ненавистным прошлым. Нет ничего глупее, чем оценивать собственное прошлое с сегодняшних конъюнктурных позиций.

Латвия - государство национальной "демократии"

Необычна авторская трактовка событий 18 ноября 1918 года, когда было провозглашено независимое Латвийское государство. Так, говоря о законности данного действа как такового, Зунда и Бутулис признают его нелегитимным, поскольку это было решение отдельных лиц без участия широких масс. Тем не менее, авторы находят этому оправдание. "Рождение новых государств чаще всего бывает революционным актом, при котором редко соблюдаются все аспекты международного права", - пишут они (с.75).

Глава о рождении нового государства становится панегириком высокому уровню культуры местного населения. Ведь молодому государству в одно мгновение досталось все то, что иные культуры создавали веками. Увы, рассказывая о выдающихся личностях и деятелях культуры новой эпохи, авторы называют те же имена и, подчас, те же достижения, что и при описании конца XIX века - вновь оказываются выдающимися Янис Райнис и Рудольф Блауманис, и те же самые восторженные речи мы читаем в адрес "новых" театров. Практически слово в слово звучат похвалы при описании культурного авангарда независимой республики.

Говоря о музыкальном наследии, авторы утверждают, что хоры всегда были неотъемлемой частью латышской народной музыки (с.81), хотя прежде сообщалось, что хоровое пение у латышей сложилось под влиянием немцев лишь в середине XIX века (с.58). Как это ни парадоксально, ввиду частых рефренов складывается впечатление о крайней ограниченности латышской культуры, что, конечно же, совершенно не так. Источником противоречия, на наш взгляд, служит упорное стремление авторов во что бы то ни стало превознести достижения латышской культуры, за счет умаления достижений других культур. Повторяем, основным и главным действующим лицом этой, так сказать, истории Латвии оказывается латышский этнос при нивелировании вклада других национальностей. И это при том, что авторы указывают на многонациональность Латвии как на главное ее достояние.

Повествуя о внешней политике нового государства, авторы в мажорных тонах описывают достижения латвийской дипломатии (с.84). Однако дальнейшее показывает, что хвалить внешнюю политику молодой республики особенно не за что. Приоритетом Латвии, утверждают авторы, стало вступление страны во всевозможные международные организации и провозглашение строгого нейтралитета. Однако в результате такой политики Латвия оказалась в изоляции, без влиятельных союзников и гарантов своей безопасности.

Да и внутриполитическая жизнь оставляла желать лучшего. Между тем, противоречие между превозношением латышских демократов как самой прогрессивной части российского общества и признанием того, что в условиях независимости и общемировой конъюнктуры молодая латвийская демократия потерпела крах не раскрыто. Между тем итогом такого поражения латвийской демократии явился государственный переворот, осуществленный в мае 1934 года под руководством Карлиса Ульманиса.

Следует отметить отношение латышских "демократов" к другим этническим группам, проживавшим в Латвии. При том, что латвийское законодательство было сравнительно терпимым по отношению к национальным меньшинствам, уже в первые годы независимости, в начале 1920-х годов страна претерпевала всплеск латышского национализма. В газетах открыто печатались статьи антисемитского, русофобского и антинемецкого содержания. В городах избавлялись от всего немецкого и русского. Простейший пример: если до 1918 года на домах повсюду висели указатели на трех языках: немецком, русском и латышском, то после становления независимого государства - исключительно на латышском. Замазывались все неугодные вывески, надписи. После установления авторитарного режима Ульманиса национализм превращается в государственную политику.

Между Западом и Востоком

Описывая события лета 1939 года, авторы пытаются навязать читателю свою "правдивую" точку зрения на происходящее. В тексте отчетливо прослеживается современная оценка событий, характерным проявлением чего служит клеймение любых действий СССР. Несколько странными выглядят заявления авторов о том, что, согласно заключенному договору и протоколам от 23 августа 1939 года между Германией и СССР, Латвию "отдали" СССР (с.133). При этом в приводимом авторами фрагменте текста договора речь явственно идет лишь о границах сфер интересов двух держав, но никак не о принадлежности тех или иных территорий.

Предыстории пакта Риббентропа-Молотова у Зунды и Бутулиса мы не найдем, поскольку одно ее упоминание бросит тень на "стройную" версию авторов. Они полностью игнорируют Мюнхенский сговор 1938 года, хотя попустительство Англии и Франции разделу Чехословакии в сентябре 1938 года напрямую связано с соглашением между Германией и СССР в августе 1939-го. После Мюнхенского сговора и дальнейших уступок Гитлеру со стороны Англии и Франции, СССР утратил доверие к своим потенциальным союзникам в противостоянии Германии.

Крайне многозначительное умозаключение авторы делают по поводу советско-германского договора о ненападении: "Пакт 23 августа 1939 года для Латвии означал резко возросшую угрозу государственному суверенитету, так как она была включена в сферу интересов СССР" (с.134). Другими словами, будь Латвия включена в сферу интересов нацистской Германии, никакой угрозы ее суверенитету не последовало бы. По-видимому, это еще один авторский реверанс перед "добрым и культурным" Западом.

На этом, впрочем, "странности" пресловутого Пакта не заканчиваются. Самым неожиданным образом заключение советско-германского договора повлияло на благосклонность тогдашнего латвийского правительства. По версии Зунды и Бутулиса, сразу же после заключения договора между СССР и Германией руководство страны становится вдруг лояльным и уступчивым к "просьбам" Советского Союза (с.132). И совсем уже комично и неблаговидно выглядит описание прибалтийских республик "под контролем СССР" в 1939 году (с.136). Влияние Москвы на латвийское правительство оказалось "столь сильным", что в условиях авторитарного режима Ульманиса местные политики наперебой "клялись" в верности и лояльности СССР (с.137).

О переселении балтийских немцев в Германию в 1939 году говорится так, словно единственной проблемой Гитлера было - вывезти немцев подальше от СССР (с.136). Ни слова не говорится о целенаправленной политике нацистской Германии по "собиранию немецкой нации", результатом чего явились "аншлюс" Австрии и присоединение Судетской области. Да и взаимоотношения Германии с Польшей формально обострились из-за населенного немцами города Данцига.

Говоря о присоединении Латвии к СССР летом 1940 года, авторы вспоминают, что при этом была нарушена конституция Латвии. Однако, как известно, действие оной было приостановлено еще в мае 1934 года. Кстати, и слова самих авторов ("рождение новых государств чаще всего бывает революционным актом, при котором редко соблюдаются все аспекты международного права", с.75) не могут быть применимы избирательно, -- принцип есть принцип.

Сплошным мифотворчеством выглядит описание выборов в "народный" Сейм 14-15 июля 1940 года: "Чужая армия активно участвовала в организации и проведении выборов; красноармейцы охраняли избирательные участки" (с.142). Не секрет, что согласно постановлению Кабинета министров от 4 июля 1940 года правом голоса на этих выборах обладали исключительно граждане Латвии. Участки же охраняли местные добровольцы из числа созданной Рабочей гвардии. Оценивая сегодня события 1940-1941 года, необходимо учитывать настроения того времени и чаяния народа в политическом и экономическом плане. Неоспоримо, большие массы людей поддерживали действия советской стороны и искренне надеялись на улучшения в экономической и социальной сфере. Действующая власть не смогла противиться этим настроениям и была вынуждена принять изменение условий государственности. Сегодня мы должны оценивать не события как таковые, а то, насколько обманутым в своих ожиданиях оказался народ Латвии.

Показательно, что остававшиеся без внимания авторов на более ранних этапах истории страны представители национальных меньшинств оказались в самом центре повествования при описании первого года Советской власти. Со всеми подробностями Зунда и Бутулис описывают "ужасы" советского террора. Вероятно, по мнению авторов, это единственное связанное с русскими значимое событие в истории Латвии.

Латвия во Второй мировой войне

Зато, рассказывая о периоде немецкой оккупации Латвии и нацистской репрессивной машине, и упоминая крупнейший концентрационный лагерь в Прибалтике Саласпилс, авторы называют его "сравнительно невеликим" (с.154). При этом они оперируют ошибочными данными о вместительности этого лагеря - 1,5-2 тысячи человек. Как показывают последние исследования, Саласпилсский лагерь был способен вместить до 15 тысяч человек.

Описывая национальное сопротивление немецкой оккупации, авторы упоминают, пожалуй, одну из главных военизированных сил того периода - вооруженное формирование генерала Яниса Курелиса. Мотивы генерала представлены исключительно как инициатива латышского национального подполья. Однако изначально это формирование было организовано по приказу немецких спецслужб для выполнения диверсионных заданий в тылу Красной армии. Национальное самосознание в этом латышском формировании проснулось лишь тогда, когда исход войны стал предельно ясен - в конце 1944 года.

Общий же вывод авторов касательно национального сопротивления внешним силам, сводится к тому, что латыши, в принципе, были согласны и с советской властью, и с нацистской, поскольку практически никакого сопротивления не оказывали. По словам авторов, все национальное противление и той, и другой власти сводилось к "ненасильственной борьбе и подпольной политической деятельности" без общественной поддержки (с.150 и с.164).

Освобождение Риги от нацистов 13 октября 1944 года трактуется в ключе прижившегося, широко распространенного мифа, будто бы немцы сами, по собственной инициативе, оставили город. Этим объясняется и то, что Рига сравнительно не пострадала. В действительности, "добровольное" отступление немцев из Риги - результат хорошо спланированной многоходовой операции советских военачальников, начавшейся еще летом 1944 года с прорыва 51-й армии 1-го Прибалтийского фронта к Балтийскому морю. Еще утром 12 октября у сил вермахта не было приказа отступать из Риги. Получив таковой, спешно отступающие немецкие войска не успели уничтожить город, хотя соответствующие указания были. Свидетельством тому служит взорванная на протяжении 12 км полоса рижской набережной, уничтоженные мосты, заводы и пр.

Абсурдным представляется тезис Зунды и Бутулиса о "повторной оккупации" Латвии (с.173) по мере восстановления советской власти на освобожденной от немцев территории республики. По мнению авторов книги, территория Латвийской ССР по какой-то неведомой причине в 1945 году должна была получить независимость, но т.к. этого не произошло, то СССР вновь "оккупировал" Латвию. И совсем уже странными выглядят упреки историков в том, что после войны на территории ЛССР началась "фильтрация населения", словно Советская Латвия была единственным местом в мире, где такое происходило после войны. Можно вспомнить Нидерланды, Францию, саму Германию и другие европейские страны, где в массовом порядке "зачищались" военные преступники и коллаборационисты.

В русле современной политической конъюнктуры авторы героизируют так называемых национальных партизан или "лесных братьев", говоря, что они боролись с советскими активистами и силами органов безопасности (с.174). Однако ничего не говорится о том, что в своем большинстве в конце 1944 года и в послевоенный период это были сформированные германским командованием части, целью которых была дезорганизация и проведение терактов в советском тылу. И уже на их базе позднее было сформировано "национальное сопротивление за независимость" из дезертиров обеих армий, националистов и сочувствующих граждан, павших жертвой нацистской пропаганды. Если подробнее ознакомиться с деятельностью "национальных партизан", то мы обнаружим, что в большинстве своем это были бандиты, грабившие почты, магазины и убивавшие своих же безоружных сограждан. Десяток человек в лесу, за которыми не стоит ни армия, ни даже масса народа. И именно с проявлениями бандитизма боролась советская власть.

За тотальную демократию!

Повествуя о жизни в советской послевоенной Латвии, авторы подробно расписывают происходящие процессы, трактуя их в характерном для сегодняшней политической ситуации ключе: в суровые годы тоталитаризма и советизации малая, но гордая нация сумела сохранить национальную идентичность. Описывая же процессы восстановления независимости Латвии (конец 1980-х годов), авторы, с одной стороны, указывают на исключительную роль латышских партийных функционеров в этом процессе, а с другой - подчеркивают, что русскоязычные жители республики были против возвращения к государственной самостоятельности (с.202). Говоря о личностях новоиспеченных "демократов", например, о лидере Народного фронта Латвии Дайнисе Ивансе, авторы почему-то забывают указать, что на тот момент большинство из них - "истинные коммунисты". Когда же речь заходит об их оппонентах, в частности о лидерах Интерфронта, то всегда следует четкое указание на их пятый пункт и принадлежность к КПСС (там же). Так создается впечатление, что все русские - коммунисты, а все латыши - демократы.

Борьба за независимость - это действо, овеянное романтикой и героизмом. Именно писателям-романтикам и уподобляются авторы, рассказывая о "борьбе" за независимость Латвии в 1991 году. Из-под их пера, в соответствии с жанром, выходят и враги, и героически преодолеваемые трудности, и защитники баррикад, которые, однако, так и остаются обезличенными, скрываясь под высокопарным титулом "народ". При этом авторы подчеркивают, что восстановление независимости Латвии прошло по всем демократическим канонам - власть перешла "в руки демократически избранных учреждений" (с.214). А между тем, обращает на себя внимание одна существенная и неприглядная деталь: социологический опрос от 3 марта 1991 года, который авторы невесть с чего называют "референдумом" (с.213), хотя, как известно, никакой юридической силы он не имел. По сути, выход из состава СССР не был ни вполне легитимен, ни вполне демократичен.

Тошнотворно-комичным представляется описание "пособников" советской власти из числа местного населения, имена которых по сей день скрывают небезызвестные "мешки КГБ". Этих коллаборационистов авторы совершенно оправдывают: "Эти люди, против воли вовлеченные в сеть КГБ, обычно старались не давать никакой существенной информации и во всяком случае не причинять вреда своим согражданам. Бывало даже, что участники сопротивления и диссиденты, уведомив заранее своих товарищей, как бы соглашались на сотрудничество с "органами", надеясь выведать планы противников" (с. 228). Не потому ли А.Зунда и И.Бутулис берут под защиту этих "героев-подпольщиков", что многие из них и сегодня находятся в первых эшелонах власти независимой Латвии.

Описание новейшей истории Латвии целиком подчинено современной политической конъюнктуре, подавая ее исключительно в мажорных тонах. И вновь, как и в период первой республики, внешняя политика Латвии сводится у авторов к вступлению во всевозможные международные организации. Другими достижениями Латвии на страницах книги даже не пахнет. Как ни парадоксально, дифирамбы латышской нации и независимости Латвии, которые пелись на протяжении всей книги, завершает вывод, вносящий резкий диссонанс своей пессимистичностью: Латвия - неудавшееся государство и ему необходимо срочно "вернуть доверие своих граждан" (с.240).

В целом же читателю предлагается не история Латвии вообще, а "история латышской Латвии", да и та подается в крайне усеченном, изъеденном умолчаниями и недомолвками виде. В введении А.Зунда и И.Бутулис утверждают, что они писали объективную историю через призму субъективных воззрений. Принимая во внимание это признание авторов, посоветуем читателям, как можно скорее познакомиться с "Историей Латвии". Ведь завтра она может быть уже совершенно другой.