Больше потребляй и меньше спи — как рынок ломает человека

***

Джонатан Крэри. 24/7. Поздний капитализм и цели сна. М: Изд. дом Высшей школы экономики, 2022

Одна из главных причин, почему люди недолюбливают крупные столичные города, — это спешка. Чтобы стать успешным в центре бизнеса и потребления, нужно быть предельно активным, эффективным, круглосуточно оставаться на связи и мгновенно отвечать на звонки. Вероятно, нечто подобное могли отметить крестьяне XVIII века относительно промышленных рабочих: цех не может останавливаться ни на секунду; любое ограничение рабочего времени компенсировалось повышением интенсивности операций; трудящийся, перестававший отдавать максимум из-за болезни или изнеможения, отбрасывался — обновляясь за счёт армии безработных.

Капитал не только эксплуатировал природу, но и боролся с ней. Электрическая лампа позволила производить и торговать ночью; кондиционеры оставляли офисных работников на местах при жарком свете дня. Парадоксальным образом наука пришла к необходимости создавать лекарства, поддерживающие в новых условиях «низкую», «звериную» жизнедеятельность — витаминные добавки к пище, снотворное, антидепрессанты, афродизиаки (или психотерапию). Если капитализм часто рисовался в виде машины, огромного автоматизированного завода, то человека представляли роботом, механизмом: с доведёнными до совершенства действиями (как у Фредерика Тейлора), нужными рынку личными качествами (коммуникабельность, работоспособность и прочие смертные грехи), сокращёнными нуждами (в той мере, в какой их не получается превратить в платёжеспособный спрос или источник контроля).

Конечно, человеческая природа пластична; можно сказать, что Маркс, описывая отчуждённую капиталом «родовую сущность», приписывал ей произвольные, контристорические черты: наслаждение красотой и искусством, радость открытий. Но в какие-то моменты наше стремление переделывать и «улучшать» натыкается на очевидные препятствия: вещи, вероятно, людям всё-таки нужные. И в физиологическом плане, и в душевном. Одно из них, веками волнующее идеологов модернизма, — сон. Его противоречивому месту в капиталистической системе посвящена книга историка искусства из США Джонатан Крэри «24/7. Поздний капитализм и цели сна».

Автор разбирает, как на практике и в теории менялось отношение к этому неуступчивому жизненному аспекту с развитием капитализма. Данные по Северной Америке показывают, что с начала ХХ века среднее время сна неуклонно снижалось: с 10 часов до 8, а затем и 6,5. В XXI столетии к этому добавилась новая проблема: экспоненциальный рост числа людей, просыпающихся ночью раз или два, чтобы проверить сообщения на телефоне. В то же время к 2010 году более 50 млн граждан США регулярно покупали рецептурные препараты для сна (не считая свободно продающихся снотворных). Хотя ещё в XIX веке некоторые исследователи доказывали, что отдых увеличивает производительность труда в дальней перспективе, сама логика капитала, требующая больше отдачи здесь и сейчас, не приемлет «простоя». Крэри связывает упомянутые изменения с поворотом к неолиберализму и дерегуляцией рынков. По аналогии, политическим победам профсоюзов и социал-демократов предшествовали описанные Марксом в «Капитале» чудовищные переработки (по 16 и более часов), вынуждавшие рабочих спать прямо у станка. Сегодня у гораздо более благополучных японских офисных работников также принято дремать в любую свободную секунду, к примеру, во время поездок на транспорте.

Крэри утверждает, что подобное сокращение времени личного, домашнего отдыха и восстановления — не случайный момент. Так, со времён Аристотеля сну приписывались важные функции, вплоть до творческой (видение иных, возможных и фантастических миров) и предсказательной. Но уже с XV века (время, с которого часто отсчитывают зарождение капитализма), и особенно с XVII, мыслители стали сводить сон к иррациональному, безумному, в лучшем случае — порицаемо-животному состоянию, противопоставляя его бодрствованию разумного и предприимчивого человека. Автор особо отмечает Фрейда, связавшего сновидения с индивидуальными инфантильными желаниями и травмами (впрочем, психиатр рассматривал сон и как необходимое спасение от «невыносимой» жестокости мира, «в который мы так неохотно пришли»). Хотя позднее такие психологи, как Карен Хорни, Ролло Мэй или Фриц Перлз, увидели в них проявление (и неудачную попытку разрешения) глубокого общественного конфликта.

Саймон Гарфилд прослеживал, как время определялось общественными процессами: церковные колокола, синхронные часы железных дорог, расписанные до секунд и отслеживаемые компьютером операции на заводах. В этом смысле Крэри упирает на то, что сегодняшний ритм жизни «24/7» (не «24/365», что давало бы ощущение перспективы) задаётся античеловеческими нуждами капитала: производством, потреблением, сбором данных. Совершенствуя контроль (как информационные системы на заводах), захватывая внимание (как телевизор), побуждая гнаться за статусом (как социальные сети), капитализм вынуждает нас уделять всё меньше времени собственным, независимым нуждам. Всё доходит до ощущения «бесконечного сегодня», этого самого «/7», когда текущие проблемы заслоняют всякие фантазии об альтернативном устройстве мира.

Автор указывает на характерный парадокс: как показывают исследования, многие навязчивые действия, вроде просмотра телепередач (справедливо говорить и о простом освещении экраном — видео часто крутится на фоне и почти не воспринимается) или записей в соцсетях не только не дают нам заряда позитивных эмоций, но и вызывают подавленность. Потому весьма современно звучат требования более размеренного ритма, выдвинутые Полем Лафаргом ещё в 1883 году: праздники, время на живое общение, размышления, хобби; просто периодическая смена интенсивности деятельности (часто слышны жалобы на «постоянный аврал» или «управленческий кризис»). Стоит напомнить, что ратовавший за ускорение труда рядовых рабочих Тейлор допускал и для себя, и для слоя управленцев вообще неспешную и гедонистическую жизнь.

Всё это объясняет кажущееся противоречие: радикальные политики любят призывать людей «проснуться», хотя всё вокруг и так требует максимальной активности. Крэри замечает, что коммуникация не ограничивается передачей сообщения, но включает в себя и «этос» (характер, атмосферу) обмена. Одно дело — дискуссия в прямой демократии, когда каждый имеет право голоса, но должен ждать и выслушивать других; другое — формат блогинга, когда все мнения звучат одновременно и однонаправленно, вне чёткого диалога. А совсем иное — как можно более частые записи в соцсетях, подгоняемые алгоритмами (то есть желанием держателя платформы собрать больше поведенческих данных и продать их рекламодателям). Мы можем совершать много действий на автомате, но это не значит, что они служат нашим интересам и желаниям. Как точно заметил Славой Жижек, иногда начать действовать — значит сперва остановиться и перестать по инерции спешить. Для Энтони Гидденса институты капитализма существовали как раз в само собой разумеющемся, автоматическом поведении граждан.

К сожалению, Крэри мало говорит о том, как изменить ситуацию. Автор уходит в художественные рассуждения вокруг внезапного просветления Жан-Поля Сартра, когда связанные через медиа (а потому на самом деле одинокие и отчуждённые) люди замечают мир как он есть и осознают себя как группу с едиными интересами. Гарфилд, задаваясь схожими вопросами, по крайней мере, отмечает многочисленные ростки сопротивления «бегу на месте». Из общей логики капитализма, противной человеку как таковому, оказывается сложно вывести его «могильщика»; подробные социологические исследования, кто именно и насколько страдает от темпа жизни, не входили в планы автора. Тема обесцененного домашнего труда, в частности непропорциональной временной нагрузки на женщин, стала довольно большим (и менее спорным, чем дискриминация в культуре или на работе) компонентом современного феминистического движения. Возможно, умозрительно важной проблеме «24/7» для политизации требуется более детальный, конкретный анализ.