Как повседневная жизнь разрушает государства и общества

Энтони Гидденс: Устроение общества. Очерк теории структурации. М: Академический проект, 2018

Нет ничего более загадочного, чем очевидное, и нет ничего более сложного, чем «простая», обыденная жизнь. Представление, будто мы каждый день лишь бездумно «плывём по течению» — не более, чем поэтическое преувеличение: наша жизнь более или менее продумана, выбор — просчитан, решения — обоснованы. Призывы «покинуть зону комфорта» и «пересмотреть свою жизнь» давно стали банальностью, люди занимаются этим профессионально. Мир и общество, какие они есть, держатся именно на наших каждодневных решениях, кажущихся разумными.

И тем не менее мы часто ощущаем себя рабами обстоятельств, без выбора и перспектив. Наши усилия и стремления к благу наталкиваются на непонятные «границы», не приносят должно результата ни для нас, ни для наших близких, ни для общества в целом. И это — те же мир и общество, что мы поддерживаем.

Можно смириться и сказать: «Такова жизнь». Иные философы и социологи даже внятно расскажут, какова эта жизнь, происходящая поверх людских голов, направляемая своими, никому не подотчётными законами. Но что делать, если смириться нельзя? Если изменения необходимы, а их не происходит? Если разумный выбор каждого заводит общество в целом в тупик?

К решению этих вопросов по-своему подходит английский социолог Энтони Гидденс в книге «Устроение общества. Очерк теории структурации». Автор задаётся вопросом, каким образом то, что обычно называют общественными законами, институтами и структурами, реализует себя в осознанной деятельности людей? И, следовательно, можно ли так повлиять на людскую осознанную деятельность, чтобы изменились законы и структуры общества?

Ясно, что Гидденс мыслит материалистически и отрицает существование общества как некой идеальной сущности, оторванной от людей, и управляющей ими; более того, автор подходит к проблеме диалектически: хотя идеальное и «живёт» только в деятельности людей, оно не подчиняется произвольной воле отдельного человека.

Основная мысль Гидденса состоит в том, что носителем общественных законов и структур является регулярно возобновляющаяся разумная деятельность людей — иными словами, повседневная, обыденная деятельность, рутина. Повседневные действия образуют поток, в определённом смысле существовавший до появления на свет конкретного человека и продолжающийся после его смерти, в его детях и других членах общества. Хотя человек в ходе социализации принимает «правила» того, как выполняются обыденные действия, эти действия и правила существуют постольку, поскольку человек воспроизводит их.

Воспроизведение это происходит сознательно, но здесь Гидденс разделяет дискурсивное сознание (возможность описать суть и причины действий словами) и практическое сознание (когда мы просто «знаем», как поступать и реагировать, без необходимости проговаривать это словами). Исследования показывают, что в самых банальных ситуациях человек учитывает множество факторов и контекстов, может правильно реагировать на их изменения и даже может, подумав, словесно описать большую их часть. Просто «дискурсивный» уровень обычно не задействуется, если только не произошло что-то совсем из ряда вон выходящее, требующее особого осмысления.

Воспроизведение деятельности требует рефлексивной саморегуляции (самосознания) людей: мы контролируем ситуацию и корректируем поведение, если что-то пошло не так или изменились условия. Тем не менее разум человека не безграничен. На деятельность влияют неявные условия. Она имеет неучтённые последствия, воздействующие на следующий «цикл» рутины. Информация и представления, на которые опирается человек, могут быть неполными или ложными. Одни группы (господствующий класс) могут обладать более адекватной картиной, чем другие. Вступает даже теория игр: то, что хорошо для каждого по отдельности, может оказаться плохо для всех.

Парадоксальным образом, общественные институты могут держаться на воспроизводимом ошибочном выборе индивидов — что Гидденс показывает на анализе школы для рабочих в Великобритании, вопреки явной цели выпускающей низкоквалифицированных наёмных работников. Таким образом, рефлексивная саморегуляция может как преобразовывать законы и структуры общества, так и придавать им стабильность.

Конечно, стабильность систем, требующих регулярного воспроизводства, не стоит преувеличивать: так, Гидденс развёрнуто доказывает, сколь сложно определить границы действительных «обществ» и властей, если только не подходить к делу формально-юридически. К тому же структуры (и их носители — практики) вступают друг с другом в противоречия, при определённых условиях выливающиеся в конфликты.

Неслучайна постоянная адресация Гидденса к Марксу. Классики марксизма постоянно предупреждали о недопустимости превращения их теории в «доктрину», в «детерминизм», когда всё разнообразие мира сводится к один раз описанному «закону» развития экономики. Они подчёркивали необходимость изучения конкретных условий данной страны в определённую эпоху, её истории и мирового контекста. Самые «вечные» идеалы рассматривались Марксом как нечто временное, соответствующее определённой обстановке, создаваемое и разрушаемое человеком. Конечно, это требовало больших исследовательских усилий (при том, что «исследование» не мыслилось в отрыве от практики по изменению изучаемых условий).

Тем не менее, ни у Маркса, ни у более поздних марксистов не было чёткой «социологической теории», показывающей механизм влияния уровня производственных сил, и далее, на все вышестоящие уровни, вроде государства или идеологии — и наоборот. Соответствие здесь было примерным, умозрительным; иногда эти вопросы разрешались на практике, в политической борьбе. Например, Плеханов в классической работе по материалистической диалектике «К развитию монистического взгляда на историю» постулирует, что такое соответствие провести «надо», но почти не поясняет «как». Марксисты были склонны заполнить этот «пробел» какой-то готовой социологической теорией, даже если она внутренне противоречила основам марксизма и опыту компартий. Это противоречие постепенно разрешилось в пользу буржуазной социологии (во многом «благодаря» идеологическому застою в СССР): даже из самого Маркса стали брать только то, что вписывалось в антикоммунистическую картину мира (гегельянские категории из ранних работ, общий «гуманистический» посыл и пр.).

Читайте также: Сценарий спасения России от капитализма: пока шанс на спасение есть

Гидденс же отталкивается от критики современных социологических и философских теорий и неожиданно оказывается на точке зрения, близкой к Марксу. В частности, автор доказывает, что попытка построить «универсальные» алгоритмы функционирования обществ обречена на провал: его подход — скорее методология исследования, чем набор конкретных законов. Хотя обобщения возможны и нужны — всегда необходимо помнить их ограниченность местом, временем и обстоятельствами.

Маркс утверждал, что производственные отношения вырастают на базе производительных сил, но дальше развитие сил определяется этими отношениями. С позиции Гидденса, можно сказать: текущий уровень производительных сил (разный в различных регионах), в условиях международных влияний, способен породить не любые, но всё-таки ряд различных отношений. Какие и как именно — зависит от местных конкретных обстоятельств. Разные «надстройки», развиваясь, взаимодействуют и конкурируют друг с другом; наиболее эффективные (здесь важен «базис») становятся всё более и более влиятельными, распространёнными. Развитие базиса начинает определяться преимущественно этими «победившими» отношениями. В итоге кажется, будто история изначально «задумывалась» как путь к победе данной надстройки.

Проще говоря, европейский капитализм возник как «один из» возможных вариантов; он оказался самым эффективным и сильным для данного уровня производительных сил и потому стал центром мировой системы. Другие страны, несмотря на свои особенности, были вынуждены «подстраиваться» под мировую систему капитализма. Эту логику сам Гидденс демонстрирует на примере образования государств.

Этот вывод не оспаривает того факта, что мы живём в системе мирового капитализма. Однако он отрицает «фатум» истории, когда всё, что происходит в «передовой» стране (например, США), рассматривается как нечто безальтернативное, логически необходимое; когда наличествующая реальность воспринимается как «идеальный» или «оптимальный» при данных условиях вариант. За логикой абстрактных «структур» не надо забывать живых людей.

Гидденс приходит к мысли, что исследования общественной реальности могут изменить эту реальность, дав людям новую информацию (картину мира), меняющую их рутинные решения. Идея эта не так проста: во-первых, новую информацию нужно именно найти, открыть, а не придумать. Ведь она будет сразу же «проверена» («практическим» разумом) в деятельности и отброшена, если окажется не соответствующей действительности; структуры слишком укоренены в жизни, чтобы их можно было волюнтаристски разрушать и полностью заменять. Необходимо не придумывать реальность, надеясь на то, что социум — лишь свободное соглашение индивидов, не обладающее властью, инерцией и действующей организацией. Необходимо открывать неучтённые возможности и неясные побочные влияния наличествующего мира и существующего социума.

Гидденс пытается найти подход к тем, с кем и работали все успешные революционные партии: к людям, к их проблемам и их сознанию. Он предлагает опереться на критическое исследование реальности там, где философские рассуждения зашли в тупик. В отличие от многих современных левых, автор не останавливается на «дискурсе», языке и пропаганде (а также сочинении красочной идеологии) — и концентрируется на повседневной практике и изучении практических проблем граждан. Теория Гидденса не панацея, однако его подход нужен левым, во многих смыслах «оторвавшимся от масс», как никогда.