Герника: трагедия, ставшая торговой маркой

Ровно 80 лет назад 26 апреля 1937 года мир узнал и запомнил навсегда слово «Герника», которое должно было стать символом войны и трагедии. Но, как оказалось, служило таковым недолго: использование этой «торговой марки» в политических целях затаскало, затерло термин, превратив его в нечто иное, от реальной сущности своей оторванное, для разных групп имеющее свое узкопрофильное значение.

Для кого-то Герника стала инструментом, используемым в политической борьбе. Тогда, в 37-м, шла Гражданская война, республиканцы сражались с франкистами, и понятно, что единого взгляда на случившееся у историков и политиков быть не могло. Сторонники Франко доказывали, что никакой бомбардировки не было, их противники — что была, да еще добавляли в трагедию красок, расписывая, что «бомбы сбрасывались прямо на головы мирных жителей, заполнивших местный рынок». Особенно живописно в те времена подал ситуацию журналист лондонской The Times Джон Стир, рассказавший о связях франкистов с немецкими фашистами и заявивший, что Гражданская война в Испании перестала быть гражданской (в смысле — внутренним вопросом жителей этой страны), поскольку самолеты, бомбившие Гернику, были германскими («Юнкерсы» Ю-52 и «Мессершмитты» В-109). Информацию о том, что во время военных действий базарные дни были запрещены и как явление не существовали, старались обходить стороной — даже одна маленькая ложь, как известно, способна породить большое недоверие, а тут речь могла идти о лжи по-крупному.

Еще для кого-то «Герника» стала возможностью блеснуть эрудицией. «Я знаю, «Герника» — это картина Пикассо. Пикассо — это такой художник. А художник — это такой человек, который…».

И еще для кого-то она превратилась в тему для художественных произведений — литературных и кинематографических — хотя и претендующих порой на статус «документальных», но все же, по мнению испанских историков, имеющих задачей скорей раскрутку эпохального впечатляющего мифа, чем реальное желание раскрыть по деталям весь ход этого трехчасового эпизода истории Испании и Страны Басков. Слишком увлекаются люди искусства, пытаясь нагнетать атмосферу. Слишком много шума и ярости звучит в их работах. Слишком много искусства и слишком мало хроники.

Именно эти «слишком» и попытался преодолеть испанский писатель Роберто Муньос Боланьос, выпустивший в свет 21 февраля 2017 года свою книгу-исследование «Герника, новая история», где прошел шаг за шагом не только по событиям трехчасовой бомбардировки, но и по тому, что им предшествовало. Писатель показал все события с позиции борьбы интересов разных кланов и фигур, на основе психологии персонажей вооруженного конфликта, попытавшись определить удельный вес в принимаемых решениях тех лиц, кто мог отдать (но, забегая вперед, скажем, что не отдавал) распоряжение о бомбардировке — националистских лидеров Эмилио Молы и Франсиско Франко. Оценил он и влияние на ситуацию переговоров Баскской националистической партии с англичанами, правительством республиканцев и восставшими военными и попытался выяснить степень автономности немецкой авиации, бомбившей город.

Прелюдия в лицах

Эмилио Мола Видаль — кадровый испанский военный, правая рука генерала Хосе Санхурхо, человека, который организовал попытку военного переворота и возглавил группу мятежников ее предпринявшую. Попытка закончилась неудачей, но именно она явилась импульсом, давшим начало Гражданской войне.

Сам Хосе Санхурхо, руководивший подготовкой и началом мятежа (17 июля 1936 г.) из Португалии, рассчитывал «въехать в Испанию на белом коне», однако с выбором транспортного средства ему не повезло: генерал чрезмерно загрузил самолет, на котором должен был вернуться на родину своим багажом. Согласно легенде, пилот летательного аппарата предупредил военачальника, что «поклажа слишком тяжела», однако генерал ответил тоном, не допускающим возражений: «Я должен буду одеваться в лучшее, как и подобает новому диктатору Испании».

Сомнительно, что Санхурхо перегрузил самолет своим гардеробом, наверняка в багаже было что-то еще, о чем история умалчивает. Да и напыщенная фраза, произнесенная генералом, никак не вяжется с его растиражированным среди испанского воинства образом «демократичного парня», но оставим это на совести народной молвы или конкретных авторов, сочинявших легенду о несостоявшемся диктаторе. Главное, все-таки, — результат. А выразился он в том, что самолет разбился, Санхурхо погиб, а два его ближайших сподвижника — Франсиско Франко и Эмилио Мола повели каждый свою партию в оркестре возникшей войны. Имея общим противником республиканцев, они не забывали соперничать между собой в борьбе за «дирижерскую палочку», иногда допуская и прямую конфронтацию, эпизоды которой постфактум выдавались за «досадные недоразумения».

Мола наспех сколотил «военную партию», Франко остался на монархистских позициях. Каждый гнул свою линию до момента, пока Франко не почувствовал себя сильнее конкурента: в промежутке между 21 и 26 сентября 1936 г. ему удалось «стукнуть кулаком по столу», захватив фактическое руководство войсками мятежников. Мола попытался вернуть себе политический протагонизм в первые месяцы 1937 года, выступив с тремя глубокими содержательными речами, на что Франко ответил созданием праворадикальной партии «Испанская фаланга и Хунты национал-синдикалистского наступления» (Falange Española Tradicionalista y Juntas de Ofensiva Nacional Sindicalista — FET y de las JONS), чаще называемой просто «Фалангой».

Однако Мола оказался слишком мягок для борьбы за верховенство в стране и после многочисленных неудачных попыток взять Мадрид, был отправлен Франко в Памплону «решать вопросы с басками». По мнению Боланьоса, «будущий генералиссимус намеренно снабдил коллегу недостаточно полной информацией об армии басков, давая возможность тому потерпеть окончательное поражение». Кроме того, Франко сделал откровенную ставку на легион «Кондор» — германское добровольческое военно-авиационное подразделение под командованием немецкого генерала Хуго Шпеерле, из чего автор делает вывод о наличии у будущего диктатора далеко идущих планов «задружиться с Гитлером», который поначалу полагал главным мозгом восстания националистов Молу, а не Франко. Путь к дружбе с фюрером лежал через если не физическое устранение, то фактическое максимальное принижение значимости соперника.

Бомбардировка

Шпеерле получил приказ из Берлина «захватить Бискайский регион как можно быстрее и не задумываясь над способами ведения боев». Впрочем, последнее ему могли бы и не подчеркивать, ибо на войне все средства хороши, кроме тех, что приносят поражение. Бискайский регион был знаменит своими угольными шахтами, а вооружающейся Германии для ее металлургической промышленности нужно было большое количество этого топлива.

Франко здесь просто очень удачно подсуетился, хотя и не все ему в сложившейся ситуации понравилось. В частности, каудильо не собирался применять авиацию, поскольку в его планы входило завоевание Бискайи, которое он поручил Моле, путем больших потерь тех войск, что находились под командованием последнего, и каждый солдат которых был лично предан командующему. Будущий диктатор замысливал политическую победу над соперником путем достижения тем пирровой победы в Басконии: формально Мола выполнял боевую задачу и мог при этом покрыть себя неувядаемой славой, а фактически был обречен остаться после боев с кучкой бойцов, по численности годящихся лишь в приватную службу безопасности какого-нибудь современного бизнесмена средней руки. Бомбардировщики и штурмовики в эту схему не вписывались никак, ибо своими действиями могли сохранить слишком большое количество живой силы «жертвенной армии».

«Когда Франко узнал о том, что Гернику бомбят, он страшно разозлился, но предпринять уже ничего не мог», — пишет Боланьос. Франко, по его словам, «запретил авиации бомбить мирных жителей еще с ноября 1936 года, после провала попыток взять Мадрид, однако на этот раз он предоставил слишком много самостоятельности и автономности Шпеерле, который, спланировал и осуществил авианалет на баскское поселение. Согласно этим рассуждениям, каудильо формально в сговоре с немецкими фашистами и вовлечении их в Гражданскую войну уличить нельзя. Генерал Шпеерле и его начальник штаба — подполковник и мастер воздушного боя Вольфрам фон Рихтгофен, недовольные слишком медленным продвижением армии Молы, приняли решение о применении самолетов.

Гернике, объективно говоря, сильно не повезло. Во-первых, на ее территории находился завод по производству боеприпасов — одного этого фактора было достаточно, чтобы подписать городку в военных условиях смертный приговор. Во-вторых, здесь размещались три батальона республиканцев (около 400 человек). В-третьих, и это, пожалуй, самое главное, — Герника оказалась на пересечении важных стратегических дорог, которые по законам войны следует разрушить прежде всего, чтобы лишить противника возможности перебрасывать войска, поставлять оружие и т.д.

С военной точки зрения, атака Герники было организована безобразно: в первую очередь, по логике вещей, бомбардировщики должны были уничтожить мост, через который проходила дорога, соединявшая городок с Бильбао. В 16.15 «Юнкерсы» и «Мессершмитты» занялись выполнением именно этой задачи, но без хваленой немецкой точности: бомбы упрямо не ложились в цель и мост устоял. Боланьос списывает все на неудачу самолетов первой ударной волны, которые не только сами не попали фугасами в мост, но и дымом от своих боеприпасов надежно укрыли цель от глаз тех, кто шел во второй волне.

Не добившись успеха на мосту, фон Рихтгофен решил отыграться на городе по принципу «тотальной войны», отдав приказ бомбить все. Авиация «Кондора» взялась за предместья Герники — прицельное бомбометание длилось примерно двадцать минут, после чего самолеты переключили свое внимание на центр поселения и только в самом конце налета — на дороги, которые необходимо было разрушить, чтобы воспрепятствовать отступлению республиканской армии. За почти трехчасовую операцию (по данным Боланьоса бомбардировка длилась с 16.15 до 18.50) на Гернику было сброшено 27 тонн бомб, не только фугасных, но и зажигательных — те здания, что избежали прямого попадания и устояли под натиском ударной волны, добил огонь. После налета «в живых» остался лишь 1% всей недвижимости населенного пункта.

Столь мощные разрушения произвели большое впечатление на журналистов, освещавших ход войны (до того, что война может быть гибридной, догадались вовсе не во времена киевско-донбасского противостояния, а намного раньше, разве что собственно термин появился уже в XXI веке), которые бросились искать впечатляющие цифры. Соревнуясь при этом, у кого глобальнее они получатся и иногда, не найдя правильного решения, подгоняли его под ответ, как пятиклассник домашнее задание по математике.

Французское информационное агентство Havas сообщило о 800 погибших. Баскское правительство начало с 500 и постепенно довело до 1600. Прореспубликанская пресса вроде французской коммунистической газеты L’Humanité сумела достичь вершины в 3000. С учетом тотальных разрушений города и данных о том, что его население составляло порядка 3700 человек, последнее число не казалось невероятным, а волну возмущения поднимало высокую. О том, что в городе было семь бомбоубежищ, способных вместить 3,5 тысячи человек, куда население имело возможность и время броситься еще при первых звуках взрывов бомб в районе моста, никто не писал — спасшиеся в укрытии люди делали картину ужаса недостаточно глобальной.

Детальное изучение тогдашней ситуации, проведенное много позже — уже после смерти Франко и в наши дни показало, что цифры, утвержденные после Гражданской войны диктатором, оказываются ближе к истине, чем иностранных репортеров и правительства Страны Басков. Военный историк Рамон Салас Ларрасабаль, бывший военный офицер и участник той войны, изучая документы кладбища Герники, насчитал 126 похороненных сразу после налета. Баскские историки Чато Эчаниц и Висенте Паласио несколько лет назад опубликовали цифру 164 погибших, ничего не имеющую общего с приведенными выше тысячами.

Историю бомбардировки Герники раскрутили, как сегодня политическую или медийную фигуру, трое известных журналистов того времени: бельгиец Матье Корман, Ноэль Монкс (австралиец, работавший на британскую The Daily Express) и британец Джордж Стир, писавший для английской The Times и американской The New York Times одновременно. Особенно заметную лепту в формирование «правильного» взгляда на трагедию Герники внес Стир. Он прибыл на место происшествия через шесть часов после того, как все закончилось. Город догорал, частично из-за неэффективности работы пожарных, прибывших на тушение с большим опозданием. Картина была ужасна, но, по мнению британца, в недостаточной степени: для того, чтобы сформировать антигерманские настроения в мире, требовались еще более сочные слова и краски. В лексиконе Стира они имелись и в достаточном количестве. В его серии репортажей замелькали «тысячи убитых», «желание немцев уничтожить колыбель баскской расы», «базарный день, в который весь город собрался на рынке и лег под бомбами», «город ни в коем случае нельзя было причислить к военным объектам».

У газет, которые представлял Стир, была задача настроить правительства государств, где эти издания выходили, даже не столько против Германии, сколько на производство вооружений. Кому и зачем это было нужно — тема другого разговора, но в принципе, найти ответ на этот вопрос несложно. Со свое задачей Джордж Стир справился блестяще. Настолько, что вдохновил своими репортажами Пабло Пикассо на полотно той самой «Герники», одного из своих шедевров.

От того, что погибших под немецкими бомбами жителей Герники стало меньше — не три тысячи, а «всего» 126 или 164 легче не становится. Преступление не становится менее бесчеловечным, если у последнего прилагательного вообще могут иметься какие-то степени сравнения.