Иван Шилов ИА REGNUM
Себастьян во сне

Прага, 9 ноября 1914 год.

Господин Тракль умер скоропостижной смертью (паралич?) в краковском гарнизонном госпитале. Я был его соседом по палате.

Подпись (неразборчиво).

Написание стихов — вообще дело сомнительное, а уж перевод — вдвойне. Тем загадочней наблюдать, с какой рьяной радостью порой переводчики бросаются на амбразуру непереводимого, чтобы увековечить своё имя (снизу под стихом — перевод такого-то) или даже из более альтруистических соображений, чтобы сделать чужое своим, не только в узком смысле «своим» — но и вообще чужую культуру вписать в ландшафт родины, выпить на брудершафт с другим. Другим с большой буквы.

Перевод как искусство неизбежных потерь, выбора — чем именно и как жертвовать — занимательная история. Общим местом в отечественном «траклеведении» является замечание, что конец прошлого века и начало нынешнего ознаменовались бурей и натиском переводов Тракля. Причём интересно, что имена самые разные, порой полярные по «бэкграунду»: Аверинцев, Топоров, Болдырев… Многие другие. Один из других — Владимир Летучий, в переводах которого вышла не так давно эта книга. Для меня, к сожалению, не владеющего немецким (разве что замечающего, что некоторые слова там с большой буквы) и вынужденного довольствоваться сравнением английских и русских переводов, довольно сложно писать про особенности перевода этого. Строго говоря, одним из последних билингв-изданий является «Георг Тракль. Стихотворения. Проза. Письма»., Изд-во «Симпозиум», 2000 г. Оно интересно не только тем, что там фигурируют и переводы Летучего, но тем, что там есть оригиналы текстов, а некоторые тексты даны в нескольких переводах… Это даёт стимул учить немецкий. В этом есть некоторая тайна. Смотреть, как одно и то же становится разным, как обретает поэзия другую плоть, плотность, очертания… Кстати, о тайнах. Для начинающих траклеведов можно порекомендовать ещё одну книгу: «Георг Тракль сам о себе, в трактовке Отто Базиля». В ней же вы найдёте список литературы из десятков книг на разных языках. Так вот тайна…

Тайна поэзии в том, что она невозможна, но она есть. В том, что она всегда поэзия другого, но при этом только наша. Но такие тайны всё-таки слишком метафизичны, а есть тайны чуть поприземлённей. Грязные обгрызенные ногти, пожелтевшие от сигарет и наркотиков. Ногти, которыми нужно рыть землю. Земля, почва, гниение, распад … Традиции «декаданса», «проклятых поэтов» и вообще «священного (да и не очень) безумия поэта» — в значительной степени не выдумка. Напомню, что Серебряный век русской культуры тоже частенько грешил кокаином. Аптеками и фонарями под глазом проституток и прочих бродячих собак. А потом и вовсе… Ну, вы понимаете, чем кончается русская пьянка, бессмысленная и беспощадная. Тракль, безусловно, не мог бы быть записным и порядочным секретарём литературной премии и бюргером. В своих письмах он ясно даёт понять, что он думает о чопорной буржуазной Вене, например… Поэты ведь бунтари… Только Кафка может бунтовать за конторкой.

Слава — странная вещь, художник, любящий волей-неволей (пусть в разным формах) выставлять себя, торопиться заявить о своей уникальности, сложности. Часто через «скандал», «эпатаж» — раньше зачастую бессознательный, а вовсе и не спланированный. Каждый мечтает «поделить миром». А от него остаётся в основном пара клише для газет. Два—три тезиса, вынесенные на защиту. Воспоминание. Незамысловатая рецензия, подобная этой. Чёрное солнце поэзии закатилось. С точки зрения поэтов, мир — вообще сплошная бульварная пресса. Цветаева писала в стихе «Читатели газет»:

Кача — «живет с сестрой» —

ются — «убил отца!» —

Качаются — тщетой

Накачиваются.

Ну, отца Тракль не убивал, положим, а мучительно переживал его старение, а вот подозрения (по мнению большинства биографов, оправданные и выраженные в творчестве) в инцесте стали притчей во языцех… Если вы хотите посмотреть, как это спустя сто лет будет «экранизировано», то вы можете посмотреть картину Кристофа Штарка «Табу. Душе не место на Земле», которая названа по строчке из стиха Тракля и повествует о сложной жизни художника.

Подсмотрим, как люди предаются порочной страсти под звуки вальса на поскрипывающих венских стульях, озорно занюхивая кокаин с зеркальных гладей иссиня-чёрных озёр роялей. Подумаем о вечном и не очень, а тут и Первая мировая подоспела, на этом фоне даже инцест кажется детской шалостью… Подумаешь, мол, фараоны тоже, и ничего… А тут танки, пулемёты, газ… Понятно, что немецкий язык и культура были крайне важны для того периода, и в известном смысле именно распад «классической немецкой культуры» приводил к «экспрессионизму». Разумеется, десятки диссертаций осмысляли это время. И попытки как-то развязать эти узлы: традиция, почва, кровь, вера, национализм, фашизм, мощь, человек, недочеловек, сверхчеловек…

Реальность, которая окружала поэта в последние дни, — повешенные на деревьях подозреваемые в шпионаже в пользу русских солдаты, тяжелораненые (кончающие с собой прямо в лазарете от невыносимых мук)… Поэзия. Слишком важно понять, как поставить слово. И даже его перевести. Как защитить диссертацию… Времена, когда «миллионы убитых задешево» — скажет другой поэт, почти современник Тракля…

Возможность вычитать «биографию» или «личность» из текстов — во многом навязчивая, но часто тщетная надежда читателя, который хочет зачастую убедить, что гений был «так же гадок» или просто понять — другого… А то читаешь какой-нибудь логико-философский трактат и думаешь: кто же этот мудрец? А читаешь дневники того же Витгентшейна — и вдруг понимаешь, что это мучающийся, запутавшийся в любви и отношениях с «богом» человек. Уставший. Размышляющий о бытии и логике мира, который ускользает от понимания. Ищущий утешения в самом себе. Витгенштейн был одним из немногих, кто поддержал Тракля реально. Деньгами. Стипендией. Признаваясь, что не понимает его поэзию, но звучание…

Однако, вернёмся к переводу. По-дилетантски я позволю себе несколько наблюдений. Этим переводам свойственна довольно сложная синтаксическая манера, частые нагромождения конструкций, зачастую особая редкость слов: яблоки «сладчают», а про время года можно сказать — «предосень». Мне сложно прояснить ощущение от перевода, но он кажется слишком «поэтическим», что ли… Конечно, это не больше, чем наблюдение предвзятого читателя. В любом случае, лишних переводов не бывает. Да и — оказывается, что чужой поэзии тоже. Пурпурные мантии. Косари на золотых лугах. Багряные тучи. Изумрудные деревья. Разве в этом дело? А в чём? В наркотиках, в аптеках, которые называются «Белый ангел», в переводчиках — один лучше другого, в русских шпионах, которые пытаются понять секретный код немецкого экспрессионизма. В нас самих, в нас других, в том, что мы прочитаем… Это книжка может быть дверью в прекрасный и невыносимый ад чужой поэзии. К счастью, книжку легко закрыть. Если получится.